Джеймс Мик - Декрет о народной любви

• Название: Декрет о народной любви
• Автор: Джеймс Мик
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00278-1

Роман «Декрет о народной любви» — это история, чем-то напоминающая легенду о далеком сибирском городке, который охватывает безумие абсолютной жертвенности или же безусловной влюбленности в любовь.

Сибирь. 1919 год. На задворках империи, раздробленной Гражданской войной, обосновалось разношерстное общество: представители малочисленной секты, уцелевшие солдаты Чешского легиона, оказавшегося на стороне проигравших последнее сражение белогвардейцев и отчаянно рвущегося домой, беглый каторжник и интересующаяся им молодая вдова кавалергарда. Рядовое, казалось бы, событие — смерть тунгусского шамана — ввергает городок в водоворот безумия, будь то абсолютная жертвенность или же безусловная влюбленность в Любовь.

Драматическая атмосфера книги и потрясающая реконструкция необычного периода российской истории… заставляют вспомнить о таких писателях, как Майн Рид и Пастернак.

OBSERVER

Прекрасный, грустный, исполненный надлома роман.

SPECTATOR

Джеймс Мик вошел в круг авторов, произведения которых известны читателям всего мира.

GARDIAN

---

— И всё равно не понимаю. Если не было Белых Садов, то куда же он направлялся?

— Белые Сады не вымысел. Лагерь, где стояла экспедиция под предводительством дворянина, князя Апраксина-Апракова, любителя-минералога, полагавшего, будто у подножия плато Путорана, в устье Енисея, имеются залежи редкоземельных металлов. В силу каких-то причин Самарин направился на плато… вернее, пробовал туда добраться. Отправься он в дорогу по весне, с одного из южно-сибирских портов, то успел бы и до места добраться, и обратно вернуться. Как раз в эту пору. Тяготы путешествия через тайгу и тундру, вброд через реки, по оттаявшим комариным болотам можно представить без труда. Самарин и впрямь взял с собой спутника, и действительно съел его, всего, без остатка, только кисть и осталась. От нее людоед избавился позавчера, когда вышел к яру, у железнодорожного моста.

Анна прикрыла глаза. Через миг произнесла:

— Говори. Ты обещал и добрые вести…

Муц испытал смущение, сопоставимое с тем, которым был охвачен, впервые постучавшись к вдове в дверь. С тех пор до сего момента их связывала близость, столь давняя, что уже успела отложиться в воспоминания. И Йозеф понимал: каждое из сказанных им слов все сильнее и сильнее отдаляет их друг от друга. Точно собирался уничтожить то, что нельзя исправить.

— Ты обидела меня, когда отвергла, и обидела еще сильнее, полюбив Самарина прежде, чем успела с ним повстречаться.

Вскочив, Анна ухватила Муца за руку и отвела от постели к окну, где мужчина и женщина встали друг напротив друга. Заглянула Йозефу в глаза. Слишком сильное чувство… Отвернулся. Да, чувства сильные, но нет прежнего всепожирающего голода.

— Йозеф, ты же умница… как ты мог сказать такое, точно мальчишка? И каким образом «полюбила»? Ты же знаешь, что всё совершенно иначе было! Что никогда не испытывала я к нему ничего подобного! В твои годы — и такое непонимание женской души, наших желаний! Неужели ты и впрямь считаешь, будто похоть — удел единственно мужчин? Признаю, что отвергла тебя, но я обезумела, Йозеф, я была глупа, нетерпелива и алчна. И разве я не поплатилась? Йозеф, ты же, наверное, меня простишь? Верно, мы же сможем быть вместе?

— Так ты хочешь, чтобы я досказал тебе про Самарина?

Анна кивнула, коснувшись внутренней стороны Муцевой ладони кончиками пальцев. Тот отнял руку. Достал из-за пазухи кителя газету «Красное Знамя», полученную от Бондаренко.

— Вот отчет о находке, сделанной недавней экспедицией авиаторов в Заполярье, в Белых Садах, — сообщил офицер. — Пишут о террористке, Екатерине Орловой, которую князь держал в Белых Садах за рабыню любви, в своем роде; по приговору за бомбометательство. Ссыльная. Когда два дня тому назад арестовывали Самарина, при нем нашли кусок бересты с процарапанной надписью; «Я погибаю здесь. К». Полагаю, «К» означает Катя. Екатерина. Скорее всего, Самарин, он же Могиканин, отправился в Белые Сады на помощь Орловой. Не знаю отчего — то ли содействуя товарищам-террористам, то ли из иных соображений…

— Но если не из политики, тогда для чего?

— Не знаю. Но сына твоего он вернул. Представить не могу, как это вписалось в его разрушительные планы. Ты с Алешей должны были иметь для него ничтожно малое значение. Ну вот, больше мне ничего не известно. Я тороплюсь. Сожалею, что так вышло с сыном. У красных есть врач. Если удастся пробраться через кордон Матулы к большевикам, то ребенок поправится.

— Спасибо, — поблагодарила Анна. — Так ты меня простишь?

— Если я и сердился на тебя за что, то давно уже простил. Вот только прощением тебя не переделаешь.

— Как оставите город, возьми меня в Прагу!

Да! Именно уехать хотела она, да и Алеше нужен смелый, внимательный, умный мужчина-отец в опрятной, небольшой стране, где порядок, далеко-далеко, на Западе. Не для того, чтобы наказать себя за глупость, нет-нет, вот как смотрит темными глазами, сколько в них заботы, ума, выдержанности, и следа нет от того кровавого безумия, что дурманило головы прошлым любовникам… Теперь нужно любить мудро.

— Поедем, так заберу с собой, — пообещал Муц. — А хочешь ли?

— Да!

Муц не смог удержать улыбку, хотя всё равно не верилось. Женский взгляд стал едва ли не прежним: страстным, любопытным, вызывающим: такая в любую игру сыграет, сколь сложны ни были бы правила.

— Я тебя еще раз завтра спрошу, в тот же час, — пообещал Йозеф.

Внизу постучали в дверь.

Просьба Самарина

Балашов спал в черной избе, возле конюшни, но вдруг распахнулась под ударом чужого сапога дверь и звякнула о венец щеколда. Ворвался солнечный свет. Глеб открыл глаза. Судя по лучам, обрамлявшим фигуру в дверном проеме, уже поздно — по меньшей мере часов девять. Присел на краю лавки, болтая ногами.

Вошел Самарин, уселся рядом. Положил руку на плечо.

— Доброе утро, Глеб Алексеевич, — поприветствовал гость хозяина. Кирилл излучал жизнелюбие и приязнь.

— И вам доброе утро, Кирилл Иванович, — ответил Балашов. — Зачем пришли?

— До чего же вы негостеприимны — и не скажешь, что божий человек! — заметил вошедший. — У вас всегда водится провизия. Так давайте же завтракать!

Балашов указал на один из сундуков. Могиканин попробовал открыть второй, но тот был заперт.

— Всё секреты, секреты, — произнес Самарин, приподнимая крышку сундука, на который сперва указал Глеб, и копошась в содержимом. Немного погодя достал вяленой рыбы, каравай, брикет прессованного чая, чашки и чугунок.

— Вы позволите? — спросил гость.

— Располагайтесь как дома, — ответил, поднимаясь, скопец. — Давайте воды принесу.

— Не стоит, — возразил Самарин. — Нет-нет, вы оставайтесь в избе. Я печку растоплю, чай заварю. Вы, должно быть, всю ночь глаз не сомкнули, устали. К северу от города стрельба поднялась, но вы, разумеется, ничего не слыхали, верно? Так, пустяки, несколько человек только пострадало.

— Кто?

— Не торопитесь, Глеб Алексеевич. Всему свое время.

— У меня дела. А вас я к себе не приглашал.

— Так это же оттого, что я утаил от вас цель визита! Хотелось бы попросить вас о пустяковой услуге, а как кончим — меня и не будет уже.

Гость приготовлял завтрак молча, если не считать того, что время от времени напевал строчку из романса: «Среди миров»… Постоял над чугунком спиной к хозяину, дожидаясь, пока закипит вода, после обернулся.

— Вот вам загадка, — начал Самарин. — Кто такой: вегетарианец о шести ногах и с преогромным членом? Не знаете? Кастрат верхом на коне! — И Кирилл рассмеялся. Балашову было не до смеху. — А вы своему скакуну вчера настоящий парад устроили! Всё кругами да кругами, по загону, человек бок о бок с животным… Следы ног и копыт — так те до сих пор на снегу остались. А потом прекратили выгуливать, верно? И следы человеческие пропали, только от копыт… Я мог бы добавить, что конские следы были глубже, оттого что вы сели верхом, но какой из меня следопыт! Отрадно, должно быть, скакать в лунном свете по снежку, на жеребце, без фаллоса… Да вы, должно быть, и разделись по пояс? Ах, были бы рядом необъезженные кобылицы… Вы, должно быть, ощущали себя эдаким кентавром. Получеловек, полуконь… Вернее, полумужчина и целый конь. И вот мы повстречались в вашей гостеприимной хижине. Полтора человека. А конь у вас, Глеб Алексеевич, красавец! Как зовут?

— Омар.

— Омар… Я заглянул с утра в конюшню поглядеть на скакуна. Чудесный зверь! Не смотрите так! Я вашего коня и пальцем не тронул. Редкостная стать. Как было бы здорово, достанься мне эдакий чертеняка! Давно таких породистых не видывал… — Самарин замолчал, постукивая ногой об пол. — Что же вы, Глеб Алексеевич? Сказали бы: «Берите себе на здоровье». Из христианского милосердия. Ну же! «Берите себе на здоровье»… Говорите же!

— Так это и есть та самая пустяковая услуга?

— Нет, что вы! — рассмеялся Самарин. Протянул Балашову чашку чая; в бурой жидкости кружились чаинки и обломки стеблей из заваренного брикета. Глеб покачал головой. Могиканин поставил угощение на пол, возле ног хозяина.

— А теперь — хлеб. — Кирилл достал засохший ржаной каравай. — Повезло мне, разжился хорошим, острым ножом. Не то что прежний. Этот я взял на кухне у Анны Петровны. Вы же с ней в близких отношениях, верно? А с виду и не подумаешь, что пара…

— Что вы делали у Анны Петровны?

— Я же просил вас не смотреть на меня так, Глеб Алексеевич, а не то создается впечатление, будто дама вам милее Омара. Вы друзья, понимаю, но не более же того? Сделанного не переделать.

— Не понимаю, — чуть слышно проговорил Балашов.

— Чего, простите?

— Не понимаю, к чему столько злобы.

— Ни к чему. Да и сам я никчемен! Вы и сами знаете. Воплощенная бессмыслица той ярости, что есть, и той любви, что будет. А впрочем, всё это излишнее жеманство, Глеб Алексеевич, да и не ответил я на ваш вопрос. Что делал у Анны Петровны? Ебался, конечно.