Джеймс Мик - Декрет о народной любви

• Название: Декрет о народной любви
• Автор: Джеймс Мик
• Издательство: Амфора
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006
• ISBN: 5-367-00278-1

Роман «Декрет о народной любви» — это история, чем-то напоминающая легенду о далеком сибирском городке, который охватывает безумие абсолютной жертвенности или же безусловной влюбленности в любовь.

Сибирь. 1919 год. На задворках империи, раздробленной Гражданской войной, обосновалось разношерстное общество: представители малочисленной секты, уцелевшие солдаты Чешского легиона, оказавшегося на стороне проигравших последнее сражение белогвардейцев и отчаянно рвущегося домой, беглый каторжник и интересующаяся им молодая вдова кавалергарда. Рядовое, казалось бы, событие — смерть тунгусского шамана — ввергает городок в водоворот безумия, будь то абсолютная жертвенность или же безусловная влюбленность в Любовь.

Драматическая атмосфера книги и потрясающая реконструкция необычного периода российской истории… заставляют вспомнить о таких писателях, как Майн Рид и Пастернак.

OBSERVER

Прекрасный, грустный, исполненный надлома роман.

SPECTATOR

Джеймс Мик вошел в круг авторов, произведения которых известны читателям всего мира.

GARDIAN

---

Анна направилась навстречу собеседнику.

— Знаешь, давно уже не говорил ты так по-мужски, — произнесла жена.

— К тому же, хотя ты и приняла меня любезно, но и отцом я давно быть перестал.

— Нет же, повторюсь: ты по-прежнему отец! — заверяла женщина. — Я все твои дагеротипы сожгла… — протянула аппарат для снимков: — Тут еще осталась пара пластинок. Позволишь?

— Мне пора, — ответил Балашов.

Пристроив камеру, Анна нажала на кнопку. Сообщила:

— Готово.

— Прощай, — ответил Глеб, — мы же любили друг друга, верно? — Нагнувшись вперед, что-то прошептал Омару на ухо и двинулся в путь.

— Да, — произнесла женщина, когда всадник преодолел пределы слышимости. — Мы любили…

Впереди, на дороге, Матула нахмурился, увидев, как рысью возвращается Балашов.

— Ни за что ему не совладать на такой скорости! Шею свернет! Не хватало еще, чтобы и коня с собой на тот свет прихватил… — Скакун и наездник мчались вскачь. — Поразительно, как еще не свалился? Должно быть, клейстером голенища по бокам смазал. Хотя… — Матула огладил рукой утолок рта — движение, в последний раз проделанное капитаном под огнем, на ледяной глади Байкала. — Интересно, Ганак, уж не лукавил ли перед нами туземец, рассказывая о своей неопытности? Как, говоришь, этого мужика зовут?..

За мгновение перед тем, как подскакать к капитану так проворно, что лишь Матула успел осознать происходящее, Балашов выпустил из правой руки узду, сунул руку за пазуху, вытащил шашку, вскинул оружие высоко над головою, отвел за левое плечо, вжал ноги в стремена и, сидя в седле, наклонился влево. И когда всадник промчался мимо капитана, вся сила замаха и масса мчащегося скакуна пришлись на тяжелый удар отточенного клинка, прямо в просвет между шеей Матулы и подбородком.

— Превосходный удар! — воскликнул главнокомандующий. Голос его приглушился до шершавого шепота, едва лишь гортань и говорящий рот вместе с головой взлетели дугою в воздух и — дальше, в заросли подорожника, на дальнюю обочину.

Застывший на месте человек без головы испустил нелепый кровяной фонтан и рухнул наземь, а горожане бросились врассыпную. Прежде чем пасть под выстрелом Броучека, адъютант Матулы дважды выпалил по Балашову из пистолета в спину, убив всадника, тянущего поводья Омара на себя.

Анна услышала стрельбу и крики скопцов. Скорее туда! Нет. Алешеньку она не бросит. Знала: никогда ей теперь не видеть мужа живым. Поймала свое отражение в одном из немногих небитых стекол, оставшихся в особняке. Собственное лицо отпугивало. Точно крестьянка, встреченная на перроне во время голодного мора, или еврейка во время погромов, когда приходит пора переходить от жизни к существованию.

Проснулся Алеша: услышал коня.

— Что, кавалергарды пришли? — спросил мальчик.

— Нет. Это господин Балашов…

— Он сказал, его Глебом зовут, как папу…

Лежа на канапе, Анна обняла ребенка.

— Просто имя совпало, — произнесла. — Хотя у Глеба Алексеевича, сыночек, есть и общее с твоим отцом. Есть такие мужчины, которых достижимое заботит тем меньше, чем оно ближе, а чем больше удаляются — тем сильнее влечет… Ах, что за вздор я болтаю — не слушай! Мы уедем из Языка. Нужно будет город подыскать, куда бы переселиться. А как тебе лейтенант Муц? Нравится ли?

Среди миров

До самого следующего дня Анна и Йозеф не виделись и даже едва ли перемолвились словом. После смерти капитана чехи признали главенство Муца и Дезорта, поверив в обещание выбраться из города.

Тело капитана уложили на носилки, сложив голову и туловище, и под парламентерским флагом понесли красным.

Двух красноармейцев ранило в бою. На сходке горячо выдвигались и поддерживались предложения казнить всех чехов. Бондаренко взывал к милосердию, хотя бы из гигиенических соображений, а когда спорщики стали брать верх, вытащил из-под парламентерского флага голову капитана и помахал ею перед собравшимися путейцами, утолив таким образом жажду мести.

Муц заметил, что глаза у Матулы остались открыты. После смерти во взгляде капитана наконец проявилось выражение. Чуть отчетливее, нежели смутное удивление… хотя Йозеф сомневался, не был ли то отголосок быстротечного восторга перед взмахом шашки, срубившей голову, и пришедшего в тот же миг еще более жестокого осознания проигрыша — что и другие, а не только главнокомандующий корпуса да тунгус состязались за владычество над тайгою.

Дымя, эшелон красноармейцев въехал на полустанок, неторопливо пихая перед собой разбитый чешский паровоз. Пока скопцы тушили пожары и чинили пострадавшие жилища, обе стороны принялись выхаживать раненых. Ни один из горожан в бою не пострадал, однако большинство изб, стоявших окнами к железной дороге, понесли ущерб или оказались разрушены, а после того как скопцы обвинили чехов и пришельцев в мародерстве, начались стычки.

Над станцией и зданием присутственных мест подняли красные флаги. Ведя красноармейцев по городу, Бондаренко, точно чудотворец, указывал на те или иные вещи, объявляя их народным достоянием.

Муц несколько часов потратил на уговоры: переутомленного, измученного похмельем врача красных упрашивал посмотреть Алешу; Бондаренко — оставить чехам оружие и паровоз, чтобы те добрались до Тихоокеанского побережья; чехов убеждал в том, что красным стоит доверять, а бывших среди чехов социалистов — не верить большевикам. Отношения обеих сторон оставались напряженными до тех пор, пока вечером, когда Муц, Дезорт и Бондаренко, потратив несколько часов на безрезультатные переговоры об условиях, на которых чехи оставят город, не обнаружили: старшие кашевары чехов и красноармейцев договорились, как лучше всего приготовить убитую снарядом телку — сварить.

Наутро прибыл взвод красной конницы, бабки лошадей украшала грязь, всадники были неряшливы и измождены, согбенны, в кожаных тужурках, накинутых поверх гимнастерок. Командир, аварец по фамилии Магомедов, в белой папахе и в казачьей бурке, завидовал комиссару из-за поздравительной телеграммы, отправленной Троцким по случаю захвата города, и Муц, неожиданно для самого себя, оказался союзником комиссара в споре, разгоревшемся из-за того, какое именно народное достояние должно быть отведено на постой двух дивизий. Комиссар Магомедова, Горбунин, извинился и отправился на прогулку осматривать окрестности. Повстречал Анну Петровну: женщина в черном пальто с залатанными локтями стояла на дороге. В руках у нее была камера.

— Доброе утро, — поздоровался комиссар.

— Доброе утро.

— У вас окна разбиты.

— Стекольщика дожидаюсь.

— Горбунин, Николай Ефимович, — поклонился комиссар.

— Лутова, Анна Петровна.

— Крестьянка?

— Нет.

— Рабочая?

— А как вы думаете?

— Буржуазная паразитка?

— Овдовевшая мать.

— Ваш аппарат?

— Мой.

— Хорошие снимки делает?

— Случается.

— А на это что скажете? — Горбунин достал скомканную газету, отпечатанную на одном листе и сложенную в четыре страницы. Газета называлась «Красные копыта».

Анна внимательно изучила листок. От мороза щеки зарделись, а поскольку доктор уже успел побывать и успокоить мать, в глазах женщины вновь вспыхнули любопытство и жадность.

— Здесь нет снимков, — ответила Анна.

— Моя газета, — пояснил комиссар.

— Рада за вас.

— Нравится вам здесь?

— Нет.

— Уезжаете?

— Да.

— Куда?

— В Прагу.

— А когда?

— Скоро.

— А я вам нравлюсь?

— Право, не знаю…

— Вы мне симпатичны.

— Чего вы хотите?

— Верхом ездить умеете?

— Умею.

— Дети есть?

— Сын. Ранили, но скоро поправится.

— Верхом ездит?

— Научится еще.

— Газете нужна наглядная агитация.

— Понимаю.

— Хотите уехать из России?

— Нет.

— А работать?

— Там видно будет.

— А что, если вам на меня поработать?

— Кем же?

— Фотохудожницей.

— А кормить будут?

— Разумеется.

— Одежда?

— Народ даст.

— А мой особняк?

— Конфискуют.

— Отчего?

— Буржуазно.

— А если мне остаться?

Горбунин ненадолго призадумался:

— Определенно конфискуют.

Нахмурившись, Анна неторопливо кивнула.

— Значит, фотохудожницей…

— Да.

— А мальчика моего будут учить?

— В нашем эскадроне — трое учителей. Включая меня.

— И что же вы преподаете?

— Философию, французский и основы конного спорта.

Женщина пристально глядела на собеседника — крепкого тело сложения, немного за сорок, морщинки вокруг глаз и рта свидетельствуют о нетерпеливой доброжелательности, о жизни, полной тяжелых уроков, и о смешливости… Глаза черные, такие, что голова кругом.