Дарья Варденбург - Правило 69 для толстой чайки

• Название: Правило 69 для толстой чайки
• Автор: Дарья Варденбург
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2017
• ISBN: 978-5-91759-545-0

Одиночная кругосветка – давняя мечта Якоба Беккера. Ну и что, что ему тринадцать! Смогла же Лаура Деккер в свои шестнадцать. И он сможет, надо только научиться ходить под парусом. Записаться в секцию легко. А вот заниматься… Оказывается яхтсмены не сразу выходят в открытое море, сначала надо запомнить кучу правил. Да ещё постоянно меняются тренеры, попробуй тут научись. А если у тебя к тому же проблемы с общением, или проблемы с устной речью, или то и другое вместе – дело еще усложняется…

---

– Детский труд, хо-хо-хо, – заклокотал кто-то над ухом.

Мы с Тохой обернулись и увидели обширный живот Михаила Петровича, председателя спортивного комитета области или чего-то в этом роде. Он был начальником над всеми спортсменами и приезжал пару раз к нам на тренировку. Следом за ним всегда ходила свита – несколько странно похожих друг на друга мужчин в пиджаках и галстуках, я никак не мог запомнить их лиц, они все сливались в одно неопределенное лицо. И сейчас они тоже сопровождали Михаила Петровича – тянулись за ним серой пиджачной вереницей.

– День добрый, – Шевцов вышел из-за стола и пожал Михаилу Петровичу руку.

Свита осталась снаружи и принялась курить, разглядывая нас с Тохой. Мы отвернулись и начали выгребать дохлых мух из щели между рамами, время от времени поглядывая на Шевцова и Михаила Петровича и прислушиваясь к их разговору.

– Через десять дней чемпионат в Петербурге, – сказал Михаил Петрович.

– Через тринадцать, – поправил Шевцов.

– Тренер нужен до зарезу, – продолжил Михаил Петрович.

– Я могу, – ответил Шевцов.

Он выдвинул ящик стола, достал свадебные деньги и отдал Михаилу Петровичу. Тот принялся пересчитывать.

– Ты для другого нужен, – бормотал он, слюнявя купюры. – Хозяйство, бюджет, планирование, отчетность…

Шевцов молча ждал. Закончив считать, Михаил Петрович сунул деньги во внутренний карман пиджака, поглядел на Шевцова и хлопнул его по плечу.

– Чтоб завтра тренер был.

Он провел ладонями по своему пиджаку, словно проверяя, на месте ли деньги, и направился к двери. Проходя мимо нас, Михаил Петрович растянул губы в улыбке и погрозил нам пальцем.

Свита зашевелилась, пропустила Михаила Петровича вперед и двинулась за ним. Они прошли вдоль поляны с флагштоками – пять флагштоков, на одном полощется флаг – и направились к шлагбауму, за которым ждали серые машины. Я обернулся к Шевцову – тот стоял к нам спиной, руки в карманы, и смотрел на старые фотографии, висящие на стене за его столом. Этим снимкам было лет двадцать пять, не меньше, – на них шестнадцатилетний Шевцов со своими друзьями по парусной секции. Тогда дела в яхт-клубе шли явно веселее – на фотографиях полно красивых лодок и улыбчивых людей. Даже Шевцов на этих фотографиях улыбается до ушей. На снимках, сделанных зимой, он с друзьями позирует на фоне буеров – от этих буеров давно ничего не осталось. Я, по крайней мере, ни одного в нашем клубе не видел.

– Скажите Митрофану и Тимуру, что завтра тренировка в девять, – не оборачиваясь, произнес Шевцов.

12 дней до чемпионата

Лезем через морг

Прежде чем поехать на тренировку к девяти, я в семь утра совершил взлом и незаконное проникновение. На пару со своей матерью. Накануне вечером мы с ней разработали план, сидя на кухне и поедая диетический творог. Мать уже второй год не оставляет попыток уменьшить мой вес. Чтобы воодушевлять меня примером, она сама каждый понедельник садится на диету, но к пятнице не выдерживает и покупает коробку пирожных «картошка». Вчера была среда, поэтому до «картошки» дело еще не дошло – холодильник оккупировали молочные продукты с нулевой жирностью.

«Лезем через морг», – написал я на салфетке. Мать прочла, подавилась творогом и замотала головой. Прическа у нее была примерно как у Тохи – стриженый газон. Мать состригла волосы неделю назад, а то, что осталось, выкрасила в красный. «Психанула», – сказала она мне, когда пришла домой из парикмахерской.

– В морг – ни за что, – отрезала мать. – Покажи схему.

Я показал схему больницы, которую срисовал из интернета.

– Вот, – ткнула мать пальцем в левое крыло. – Кухня. По крайней мере, я там была, когда ходила за чаем, и помню, как оттуда попасть в ПЖП.

ПЖП – это «патология желчевыводящих путей», хотя лежащие в этом отделении пациенты называют его «полной жопой». В ПЖП лежит наш дед. То есть мой дед и материн отец.

«А как попадем в кухню?» – написал я на салфетке.

Молоток и его возможности

Мы взяли с собой отвертки, пассатижи, клещи, молоток, стамеску – словом, все инструменты, какие у нас были. Мать положила их в свою огромную джинсовую сумку с вышитой на ней рыжей лисой и прикрыла сверху дедовыми штанами и футболкой. Я нес толстую тетрадь и пенал с карандашами. Если мы сегодня же утром не принесем ему человеческие штаны, футболку, бумагу и карандаши, он выпрыгнет из окна или придушит лечащего врача, а то и всё вместе – придушит и выпрыгнет! – так прокричал дед вчера вечером матери по телефону. Не то чтобы мы поверили в его угрозу, но мы знали, как он мучается в этом ПЖП, и готовы были принести все что угодно, лишь бы он немного утешился. Приемные часы в больнице начинались с десяти утра, но мы никак не могли появиться там в десять – у меня тренировка, у матери работа в книжном магазине. Наплевать на деда и навестить его вечером, скажете вы? У вас, может быть, пять дедов в запасе, и все отлично себя чувствуют, а у нас только один, который вот-вот отдаст концы, и ради него мы готовы ломать замок на двери больничной кухни.

– Велосипедный! Это проще простого, – в восторге прошептала мать, когда мы, пробравшись между прутьями чугунной ограды и преодолев заросли колючек, вышли к левому крылу больницы и остановились перед железной дверью.

На двери висел голубой велосипедный трос с кодовым замком. Я подумал, что мать будет подбирать код, но она достала из сумки молоток, просунула его в кольцо троса и стала вращать молоток обеими руками, наматывая трос на ручку. Еще поворот, еще и еще – трос намотался на ручку уже целиком, а мать продолжала, налегая всем телом, по миллиметру поворачивать молоток дальше. Я шагнул к ней, ухватился обеими руками за один конец молотка, она взялась за другой – и мы продолжили вращать молоток вместе. Крак! Замок развалился, его корпус разлетелся на кусочки, и освобожденные концы троса повисли на ручке молотка. Мать быстро огляделась по сторонам – никого – и потянула железную дверь на себя. Готово.

Тысяча тараканов

Под кроватью у деда было чисто и даже уютно, если не считать присутствия белой эмалированной посудины под названием «утка» – такие в больницах используют вместо ночных горшков. И, главное, под этой кроватью хватало места и мне, и матери. Мы сидели, сжавшись и затаив дыхание, а по палате ходила медсестра, ставила соседу деда капельницу и проверяла, воспользовался ли своей уткой другой сосед или снова придется все ему перестилать. Когда она наконец удалилась, мы на четвереньках выползли на свет божий и, отдуваясь, выпрямились.

Дед рывком откинул одеяло – черт, какой же он тощий стал, – выдернул у матери из рук сумку, достал штаны и футболку и принялся лихорадочно переодеваться. Закончив, он кинул под кровать больничную пижаму, поморгал, растерянно огляделся и стал раскачиваться, сидя на кровати, взад и вперед, не глядя нам в глаза. Мать смотрела на него и не шевелилась, и я кожей почувствовал, как она изо всех сил держится, чтобы не заплакать. Я протянул деду тетрадь и пенал, он взял их и сунул под подушку. И сразу же вынул из-под подушки и положил на тумбочку. А потом взял с тумбочки и сунул обратно под подушку.

Сосед с капельницей замурлыкал какую-то песню. Другой сосед, без капельницы, попытался встать, но был он круглый, как колобок, и слабый и только катался с бока на бок, пока мать не подошла к нему и не помогла подняться.

– Благодарю, – прокряхтел он и, попав ногами в тапки, зашаркал в туалет. – Кто опять свет выключил? – донесся оттуда его возглас.

– Как света нет, так тыща тараканов прибегает, – сказал мне дед. – Входишь, выключателем щелк – а они сидят и на тебя глядят. Лучше свет никогда не выключать.

Я кивнул.

– Так, может, их перебить всех? – сказала мать.

Это прозвучало ласково, даже нежно, потому что в этот момент она обняла голову деда и прижала ее к себе. Дед застыл в ее руках, потом медленно высвободился и посмотрел на меня. «Ты как?» – спрашивал он молча. Я улыбнулся одной половиной рта, как взрослый, и пожал плечами. Дед усмехнулся, поднял мохнатые седые брови и протянул руку. Я достал из кармана сложенный вчетверо листок и положил в его ладонь.

Штаны, ботинки, ласты, лыжи,
Коньки, батуты, мячи, – гляди же,
В ангаре таком, что вместил бы город,
Горы вещей, барахла горы,
И все недорого, сколько-то злотых,
Руки тянутся к шапкам и шортам,
Батя ходит и примеряет,
В зеркало смотрит, размеры меняет,
Сын Митрофан обреченно зевает
И размышляет, не взять ли скакалку,
И тут же тоскливо стонет – жалко,
Жалко времени, что с болью тянется
В этом ангаре безмозглой жадности.

Дед молча прочел, хмыкнул и, приподняв одну бровь, а другую опустив, взглянул на меня. Мне стало неловко, и я полез в карман за блокнотом и карандашом, чтобы написать, что я представлял себе вчера Митрофана, как он едет со своим отцом в спортивный гипермаркет, и там все эти вещи… Но дед жестом остановил меня.