Петр Дружинин - Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование

• Название: Идеология и филология. Т. 3. Дело Константина Азадовского. Документальное исследование
• Автор: Петр Дружинин
• Жанр: Прочая документальная литература
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-4448-0458-2

Ленинград, декабрь 1980 года. Накануне Дня чекиста известному ученому, заведующему кафедрой иностранных языков, и его жене подбрасывают наркотики. Усилия коллег и друзей – от академиков Михаила Алексеева и Дмитрия Лихачева в Ленинграде до Иосифа Бродского и Сергея Довлатова в США – не в силах повлиять на трагический ход событий; все решено заранее. Мирная жизнь и плодотворная работа филолога-германиста обрываются, уступая место рукотворному аду: фиктивное следствие, камера в Крестах, фальсификация материалов уголовного дела, обвинительный приговор, 10 тысяч километров этапа на Колыму, жизнь в сусуманской колонии, попытка самоубийства, тюремная больница, освобождение, долгие годы упорной борьбы за реабилитацию…

Новая книга московского историка Петра Дружинина, продолжающего свое масштабное исследование о взаимоотношениях советской идеологии и гуманитарной науки, построена на множестве архивных документов, материалах КГБ СССР, свидетельствах современников. Автору удалось воссоздать беспощадную и одновременно захватывающую картину общественной жизни на закате советской эпохи и показать – через драматическую судьбу главного героя – работу советской правоохранительной системы, основанной на беззаконии и произволе.

---

Константин Азадовский заявил, что он никогда не употреблял наркотиков, хотя сейчас по Ленинграду поползли слухи, что он «баловался». Интересно было бы спросить у тех, кто повторяет эти слухи там и здесь, от кого им это стало известно. Ведь все сплетни могут исходить из Большого дома.

Академическая карьера Константина Азадовского скорее всего «там» закончена или прервана, по крайней мере, лет на десять. Азадовский себя виновным не признал, заявил, что никогда наркотики не употреблял, и подал апелляцию в городской суд.

Что происходит в недрах КГБ – к сожалению, никто не знает, даже американская разведка. Почему КГБ всегда активизируется в конце года? План они перевыполняют, что ли, в надежде получить лишнюю, 13 получку?..

Если они решили в очередной раз припугнуть местную интеллигенцию, то почему выбор пал на К. Азадовского. Он всегда был далек от политики, публично не высказывался отрицательно в адрес существующего порядка, занимался своими архивными изысканиями, но… в нем нельзя было обнаружить типичного затравленного филолога. И образован он был слишком – даже древние языки знал, и знакомства у него не совсем те – от Генриха Белля до покойного Кости Богатырева, и интересовался он – то Рильке, то Цветаевой, нет чтобы Сергеем Михалковым или Александром Прокофьевым. Студенты любили его. И за границей тоже его знали. Возможно, Костю Азадовского подвела именно яркость его натуры и поведение, не укладывающееся в выверенные стандарты.

Но чтобы за границей шум не поднялся – кто-то решил обвинить К. Азадовского по уголовной статье. За наркотики. Тогда ни один сенатор, ни один конгрессмен не поднимет голос в его защиту, сколько бы ни обращались к ним университетские профессора, личные знакомые Азадовского. Да и простой человек – эмигрант или местный житель – покачает головой: «Дыма без огня не бывает»…

Здесь Наталья Шарымова действительно приоткрывает то, о чем она доподлинно не знала, но что логически вытекало из обвинения и сопровождало дело Азадовского даже по ту сторону океана, создавая значительные трудности как самому Азадовскому, так и тем, кто боролся за его освобождение.

Во-первых, слухи насчет предъявленного обвинения, которые начали циркулировать по городу, распространялись органами. Это прозвучало, в частности, на специальном собрании в Мухинском училище, куда во время следствия, еще до суда, приезжал следователь Каменко и говорил о пагубной привычке Азадовского, «известной органам еще с 1969 года» (об этом собрании мы еще расскажем).

Во-вторых, обвинение именно по уголовной, а не по политической статье оказывалось крайне сложным моментом для привлечения международного (не эмигрантского) внимания к делу Азадовского. В те годы практика подобного рода еще была внове, и нарушения законности в виде фабрикации улик были исключением; только впоследствии этот способ, сколь беспроигрышный, столь и простой с точки зрения формирования обвинения, будет принят на вооружение как органами внутренних дел, так и прочими спецслужбами. Пока же, повторюсь, это воспринималось как нонсенс, тем более что и реальных проступков у раздражителей власти было вполне достаточно, для того чтобы возбудить уголовное дело: тунеядство Иосифа Бродского, или подделка подписи на отношении в архив Арсения Рогинского, или гомосексуализм Льва Клейна, или самиздат у Михаила Мейлаха… То есть всегда было достаточно хотя бы мелочи, которую можно было квалифицировать согласно УК РСФСР. Но все-таки эта мелочь изыскивалась органами следствия в реальной жизни обвиняемого, тогда как в деле Азадовского формальная причина была изначально фальсифицирована. Однако доказать этого Азадовский, конечно, не мог и вынужден был периодически в течение целых двух лет отвечать на вопросы сокамерников и солагерников: «Баловался ли?» и «Какой сорт предпочитаешь?».

Третий момент, который привлекает внимание в статье Шарымовой, – упоминание «покойного Кости Богатырева». Когда Азадовский годы спустя прочтет это место в статье Натальи Шарымовой, оно отзовется болью в его сердце.

Константин Петрович Богатырев (1925–1976) – известный переводчик-германист, сын выдающегося московского исследователя фольклора, профессора МГУ Петра Григорьевича Богатырева. В 1951 году он был обвинен по 58-й статье, приговорен к расстрелу, замененному сроком 25 лет лагерей, в 1956-м реабилитирован. Еще в лагере начал заниматься переводами немецкой поэзии, был плодовитым и даровитым переводчиком, членом Союза писателей. Близость Богатырева к правозащитному движению привлекла к нему внимание «органов», в 1966 году он выступил в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, затем поддержал обращение Солженицына к Съезду писателей… Он общался с иностранцами (известными писателями, русистами, переводчиками), дружил с Львом Копелевым, Владимиром Войновичем, Владимиром Корниловым… Но в один прекрасный день ему в подъезде, у самой двери его московской квартиры проломили голову. Его кончина стала трагическим моментом для московской, да и не только московской литературной интеллигенции. А.Д. Сахаров, который был на похоронах Богатырева в Переделкине, записал:

С самого момента ранения Богатырева очень многими стало овладевать глубокое убеждение, что Костю убил КГБ. Не случайные собутыльники (были у него и такие при его свободной и «легкой» жизни), а подосланные убийцы, по решению, сознательно и заранее принятому в кабинетах Лубянки. Какие доказательства? Зачем? Надо прямо сказать, что на оба эти вопроса нет сколько-нибудь исчерпывающих ответов… Я же, интуитивно и собирая в уме все факты, считаю почти достоверным участие КГБ. А совсем достоверно я знаю следующее: объяснить случайными хулиганскими или преступными действиями «людей с улицы» все известные нам случаи убийств, избиений, увечий людей из нашего окружения невозможно – иначе пришлось бы признать, что преступность в СССР во много раз превышает уровень Далласа и трущоб Гонконга! Что же заставляет меня думать, что именно Константин Богатырев – одна из жертв КГБ? Он жил в писательском доме. В момент убийства постоянно дежурящая в подъезде привратница почему-то отсутствовала, а свет – был выключен. Удар по голове, явившийся причиной смерти, был нанесен, по данным экспертизы, тяжелым предметом, завернутым в материю. Это заранее подготовленное убийство, совершенное профессионалом, – опять же в полном противоречии с версией о пьяной ссоре или «мести» собутыльников.

Расследование преступления было начато с большим опозданием, только когда стало неприличным его не вести, и проводилось формально, поверхностно. Не было видно никакого желания найти нить, ведущую к преступникам. Естественно, что преступники или, возможно, связанные с ними лица не были найдены. Возникает мысль, что их и не искали.

О возможных мотивах убийства Богатырева КГБ. Богатырев был очень заметный член писательского мира, являющегося предметом особой заботы КГБ в нашем идеологизированном государстве, – недаром Сталин назвал писателей «инженерами человеческих душ». Вел он себя недопустимо для этого мира свободно; особенно, несомненно, раздражало КГБ постоянное, открытое и вызывающее с их точки зрения общение Богатырева с иностранцами в Москве. Почти каждый день он встречался с немецкими корреспондентами, они говорили о чем угодно – о жизни, поэзии, любви, выпивали, конечно. Для поэта-германиста, говорящего по-немецки так же хорошо, как по-русски, и чуждого предрассудков советского гражданина о недопустимости общения с иностранцами, – это было естественно. Для КГБ – опасно, заразно, необходимо так пресечь, чтобы другим было неповадно. Очень существенно, что Богатырев – бывший политзэк, пусть реабилитированный; для ГБ этих реабилитаций не существует, все равно он «не наш человек», т. е. не человек вообще, и убить его – даже не проступок. Еще важно, что Богатырев – не диссидент, хотя и общается немного с Сахаровым. Поэтому его гибель будет правильно понята – не за диссидентство даже, а за неприемлемое для советского писателя поведение. И, чтобы это стало окончательно ясно, через несколько дней после ранения Богатырева «неизвестные лица» бросают увесистый камень в квартиру другого писателя-германиста, Льва Копелева, который тоже много и свободно общался с немецкими корреспондентами в Москве, в основном с теми же, что и Богатырев. Копелев и Богатырев – друзья. К слову, камень, разбивший окно у Копелевых, при «удаче» мог бы разбить и чью-нибудь голову. Конечно, всего, что я написал, недостаточно для обвинения КГБ на суде. Но во всех делах, где можно предполагать участие КГБ, остается такая неопределенность.

Даже сейчас, когда читаешь этот текст Сахарова, приходит в голову мысль о невероятной близости Кости Богатырева и Кости Азадовского. Они не просто имели одинаковые имена. Их отцы были знаменитыми русскими фольклористами, причем Азадовский-старший и Богатырев-старший с большим уважением относились друг к другу. Сохранилась фотография, где они запечатлены в 1947 году в квартире Азадовских в Ленинграде. Оба отца – один в Ленинграде, а другой в Москве – были разоблачены в 1949 году за свой «космополитизм в фольклористике», оба были изгнаны из университетов – один из ленинградского, другой из московского. Дальше – больше: их дети оба стали переводчиками с немецкого, и надо же такому случиться, что делом жизни Кости Богатырева оказался перевод стихов Райнера Марии Рильке! Он считался лучшим в Москве переводчиком этого поэта, а в 1977 году, уже после его трагической гибели, в серии «Литературные памятники» был издан том Рильке в его переводах. Часто останавливаясь в Москве у Богатыревых, Константин Азадовский запомнил фотографию Б.Л. Пастернака, отправленную Богатыреву в лагерь с надписью: «Дорогому Косте Богатыреву с верой в его судьбу и будущее. Борис Пастернак».