Георгий Пряхин - ДОПРОС. Пьеса для чтения

• Название: ДОПРОС. Пьеса для чтения
• Автор: Георгий Пряхин
• Жанр: Современная проза

---

Один ноль в пользу человека в золотых погонах.　

— Я могу сказать только, что некоторые из них... ну, — мнётся, — если не графоманские, то не шибко художественные... Но я же вам не строчевышивальная машина! — завершает опять с вызовом.

— Это уже что-то. Скажите, что вы отзываете его как малохудожественное.　

— Нет. Хватит с меня отказной телеграммы в Нобелевский комитет.　

— Вы что упорствуете? — со скрипом поднимается прокурор и начинает тяжело расхаживать по кабинету. — Чего добиваетесь? В самом деле — в кутузку?! Может, сидеть при Сталине и было делом чести, доблести и геройства, а при этом, — с неуверенной опаскою вновь взглядывает на простенок. Но мысль не заканчивает, перескакивает:　

— Вы действительно помните этот разговор? О Мандельштаме... Ведь он вас и в самом деле, как и в случае с Булгаковым, предупредил. Не только уел, но и — предупредил. От написания стихов, подобных «кремлевскому горцу».　

Поэт молчит.　

— ...Вот и я вас — предупреждаю. Не надо! Не заставляйте брать грех на душу... Да в конце-то концов, чёрт подери, неужели вы не понимаете, что в той же вашей «Рождественской звезде» крамолы куда больше, чем в этом... гм ... пасквиле?!　

Чудак этот поэт: поднимает голову, а глаза у него блестят почти что счастьем.　

— Не понимаете?!　

Поэт мотает головой так истово, что как дважды два: всё, зараза, контра понимает.　

— Ну и что же тогда? Не от ребёнка же отказываетесь.　

— В ребёнке мне уже отказывали, — зло и глухо гудит тот. — И даже дважды. У вас же, на Лубянке: мол, не может быть у такого старого...　

— Это не у нас, — останавливается и выставляет ладони вперед — чур! чур! — прокурор. — Это — у них!　

— Ну да, я и забыл: вы же были обвинителем Берии.　

Прокурор мрачнеет: Берию расстреляли сразу же после его обвинительной речи. Даже не дав ему дежурного занюханного адвокатишку.　

— А теперь вот вы и мой обвинитель. Универсал...　

— Но-но!　

— Неужели вы думаете, что моя работа менее благородна, чем ваша? Ведь люди звереют именно тогда, когда перестают понимать стихи. А перестают их понимать в первую очередь тогда, когда талантливые стихи перестают рождаться как таковые. Не тогда даже, когда их не печатают, а когда не рождаются, — кричит, приподнимаясь со стула. — Вы этого добиваетесь? Так тогда шлёпните меня сразу. Это у вас хорошо получается, — опять, зараза, о Берии напомнил, — и грузно, по-стариковски опускается на стул.　

— Так я же и говорю: талантливые, а не на злобу дня, — довольный своею уловкою, усмехается прокурор. — Договорились?　

Поэт опять зажимает уши ладонями.　

— Договорились, — отвечает за него прокурор.　

Идёт к дверям и вместо того, чтобы воспользоваться кнопкою на торце стола, распахивает двери и кричит в приёмную — там даже охранник вскакивает.　

— Анна Ивановна!　

Возвращается, садится теперь уже в своё кресло.　

— Для вас же стараюсь. Вдруг ещё напишете что-нибудь путное.　

Поэт нехотя убирает ладони — век бы не слыхать:　

— Могли бы и понять: моя работа тоже не менее благородна, но при этом ещё более опасна, чем ваша...　

— Как вы думаете, долго наверху продержится этот «человек без свойств»?　

Прокурор закашливается.　

— Кто-кто?　

— Ну, этот ваш — звонарь, — поэт тоже смотрит в сторону простенка.　

Прокурор попёрхивается, собираясь что-то рявкнуть.　

Но в то же время входит Анна Ивановна — та самая, пожилая, что сидела с «Новым миром» в приёмной. Теперь уже у неё в руках большая, разлинованная стенографическая тетрадь с десяток остро отточенных карандашей в цветном стакане.　

— А я думаю: недолго, — усмехается поэт.　

Прокурор грозит ему пальцем.　

— Вы читали Музиля? — улыбается поэт: как-никак размен уже состоялся.　

— А что, его перевели?　

— Да нет. В подлиннике.　

— В подлинниках я немцев не читаю.　

— Вообще-то, австрияков...　

— Я знаю переводчика, Апта, который сейчас переводит его, — робко встревает, заминая неловкость, Анна Ивановна.　

Прокурор смотрит на неё так, что пожилая сжимается в шерстяной комочек.　

Прокурор опять грозит пальцем — теперь уже всем на свете.

VIII

Всё та же комната Ольги. В Подмосковье темнеет рано. Две женщины так и сидят друг против дружки. Несмотря на коньяк — ни мира, ни войны.　

В дверь стучат.　

— Это кто ещё? — встрепенулась Зинаида.　

Ольга тоже вздрагивает и поправляет на плечах платок.　

Обе подумали, что это Борис, и обе приготовились к бурной сцене: была не была — когда-то же это должно случиться!　

Но поэт недаром не любит в жизни бурных сцен, оставляя, их только для стихов и прозы: это оказался не он.　

В комнату, смущённо покряхтывая, вваливается Кузьмич, поношенный мужичонка в круглых стальных очках, делающих его похожим сразу и на поэта Заболоцкого, и на члена политбюро Суслова, в ватной безрукавке, в каких обычно управляются по хозяйству, и в толстых шерстяных носках с высокозаправленными в них штанинами — голландские калоши, видать, оставил в сенях.　

— Вечер добрый! — здоровается, сдёргивая с лысины капелюху.　

— Это ещё кто? — повторяет вопрос Зинаида.　

— Кузьмич. Наш хозяин. Здравствуйте, Кузьмич, — поднимается ему навстречу Ольга. — С чем пожаловали?　

Зинаида с интересом оглядывает «хозяина»: вид у него явно не хозяйский. Она давно догадывается, кто платит за этот домишко вместо Ольги.　

Дед сразу схватывает ситуацию.　

— Да вот, понял, что гостья у вас. Думал, может надо чего: яичек там, молока?..　

Явно импровизирует на ходу.　

— Не подоили ещё быка, — отзывается из своего угла Зинаида.　

Мужик топчется на пороге: наверняка думал, что тут не гостья, а гость и заглянул по привычке на огонёк, то есть — на сто граммов. На дежурную чекушку.　

— Если не надо, я пойду, Ольга Ивановна?　

Ольга готова уже выпроводить завсегдатая, но Зинаида неожиданно ломает её планы.　

— Да чего уж там! Заходи, третьим будешь.　

Кузьмич вынимает из карманов своей душегрейки два роскошных, с осени сохранившихся в соломе, антоновских яблока и несёт их к столу, как несут пасхальные куличи:　

— Угощайтесь, милые дамочки.

Зинаида криво усмехается, а Ольга подвигает ему откуда-то из-за угла кровати солдатский табурет, помогает снять телогрейку и ставит на стол ещё одну рюмку.　

— Благодарствую. Вот не ожидал, — лукавит Кузьмич, крепко потирая холодные ладони.　

Усаживается. С удовольствием разглядывает бутылку — можно подумать, что впервые видит её. А Зинаида, порозовевшая после первой, с любопытством рассматривает эту парочку: она давно догадалась, кто тут регулярно является третьим.　

— Зинаида, — протягивает ему руку Зинаида.　

— Кузьмич, — осторожно берёт в обе ладони её руку Кузьмич и, уже мал-мал освоившись, замечает, оглядывая обеих:　

— Как-то вы очень уж сурьёзно сидите...　

— А ты наливай! — приказывает Зинаида.　

— С удовольствием.　

Наливает действительно не только с удовольствием, но и с большой, неожиданной сноровкой. Насобачился, — думает про него Зинаида.　

— Здоровеньки булы! — голосом Тарапуньки оповещает Кузьмич.　

— Будь здоров и не кашляй!　

— Где он может быть? — говорит Зинаида, твёрдо ставя бокал на шаткий столик и требовательно, в упор глядя на Кузьмича.　

— Где вы ещё выпиваете с ним?.. Ну, за исключением того дома, — добавляет. — В фадеевском шалмане?..　

Кузьмич, конечно, смущён, но уже первая рюмка добавляет ему смелости.　

— Мы не выпиваем, — он же у вас непьющий... Малопьющий, — поправляется. — Мы с ним беседуем...　

— О чём же это вы с ним беседуете? О бабах, что ли?　

— О всяком-разном. Бывает, что и об вас. Но чаще — о жизни.　

— Ну да, если о бабах, то это и есть — о жизни. Жизнь происходит от трения. И всё-таки, Кузьмич, — меняет тон на просительный, человечный, а не дамский. — Ты наверняка знаешь больше, чем говоришь. Где искать его?　

Кузьмич молча наливает ещё по одной, а затем вдруг совершенно трезво, хотя и негромко, произносит:　

— В КЭГЭБЭ...　

Доселе молча сидевшая Ольга вообще каменеет. Зинаида грузно откидывается на спинку стула. Зрачки её расширены от ужаса.　

— Где? — шёпотом переспрашивает.

— Да всё в порядке с ним, спохватывается, что сболтнул лишнего.　

— С чего это вы взяли? — шёпотом спрашивает очнувшаяся Ольга.　

— Примета есть такая, — прищуривается Кузьмич, приноравливаясь к рюмахе, — топтуна нету, значит, всё в порядке.　

— Какого топтуна? — ещё больше напрягается Зинаида.　

Ольга молчит.　

— А вы что, дамочка, не знаете? Первый раз замужем? Он уже лет пять, как за вашим хозяином топчется. Вся округа его уже знает. Мы даже пару раз выпивали вместе. На троих, — усмехается Кузьмич. — А нынче он вдруг исчез. Примета есть, — идёт по второму кругу.