Майкл Дэвид-Фокс - Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы

• Название: Витрины великого эксперимента. Культурная дипломатия Советского Союза и его западные гости, 1921-1941 годы
• Автор: Майкл Дэвид-Фокс
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: История
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-4448-0215-1

В книге исследуется издавна вызывающая споры тема «Россия и Запад», в которой смена периодов открытости и закрытости страны внешнему миру крутится между идеями отсталости и превосходства. Американский историк Майкл Дэвид-Фокс на обширном документальном материале рассказывает о визитах иностранцев в СССР в 1920 — 1930-х годах, когда коммунистический режим с помощью активной культурной дипломатии стремился объяснить всему миру, что значит быть, несмотря на бедность и отсталость, самой передовой страной, а западные интеллектуалы, ослепленные собственными амбициями и статусом «друзей» Советского Союза, не замечали ужасов голода и ГУЛАГа. Автор показывает сложную взаимосвязь внутренних и внешнеполитических факторов развития страны, предлагая по-новому оценить значение международного влияния на развитие советской системы в годы ее становления.

---

Методы «культпоказа» имели немало идеологических аспектов. Образцовые группы, созданные, например, для реабилитации или «перековки» заключенных, напоминали о прежних утопических проектах социализма и о религиозных, политических и экспериментальных коммунах, с которыми социалистическая утопия была исторически тесно связана как в России, так и на Западе. Построенные на основе наследия дореволюционной интеллигенции и европейских реформистских традиций и подчас — в первые советские годы — при участии иностранных экспертов, многие из этих учреждений обнаруживали приверженность их создателей науке и культуре, индустриализации и пролетариату и в немалой степени — политике социального обеспечения, т.е. всему тому, что сделало советский строй притягательным для несоциалистов в эпоху отступления либерализма.

Именно потому, что образцовые учреждения играли такую важную роль, своими идеологическими функциями они преодолевали грань между показами, специально предназначенными для иностранцев, и одновременно складывавшимся советским и сталинским внутренним режимом, который был озабочен главным образом воздействием надуши своих граждан. Практики и стратегии, выработанные для убеждения иностранных гостей и встроенные в культпоказы 1920-х годов, появились одновременно с изобретением советским государством и советской культурой беспрецедентно массовых методов переформовки мировоззрения и души советского человека.

Иностранные делегации и потемкинские деревни

Примечательное воскрешение обвинений в постройке потемкинских деревень пришлось на 1920-е годы, когда старая европейская традиция изображения русских как обманщиков соединилась с описанием противоречивой политической природы советских притязаний. Иностранцы, которых не удалось переубедить, часто навешивали данный ярлык на увиденные ими образцовые объекты, подразумевая, что в этой советской практике есть нечто исконно русское. Заграничные слухи и обвинения насчет потемкинских деревень, появившиеся в начале 1920-х, получили затем такое распространение, что о них знали и советские чиновники, занимавшиеся приемом иностранных гостей, а это, в свою очередь, повлияло и на саму политику культпоказов.

Обсуждение потемкинских деревень, будь то для развеивания слухов о них или, наоборот, для усиления обвинений, стало общей темой многочисленных объемистых травелогов, написанных европейцами и американцами, — род литературы, за которым советская сторона особенно следила. Некоторые визитеры по возвращении домой даже писали во враждебном тоне в Советский Союз о том, что попытки одурачить их не удались. Профсоюзный деятель из Берлина, в начале 1922 года находившийся в Москве по делам, связанным с его участием в борьбе с голодом, утверждал: «Мне не могли показывать потемкинские деревни, рабочей же делегации показывают только таковые, в этом я уверен по личному опыту». В результате в заявлениях, которые подписывали представители рабочих или иных делегаций и образцы которых поступали от советских или иностранных коммунистов, шаблонно сообщалось, что гости везде перемещались свободно и могли посмотреть все что угодно. Члены делегации английских кооператоров в 1926 году уверяли: «Мы прогуливались, пользуясь полной свободой». Как отмечал в 1927 году аналитик коминтерновской секции агитпропа, даже сочувствующие делегаты Конгресса друзей СССР 1927 года «приезжали в СССР с большим предубеждением (результат соответствующей обработки в своих странах), что им покажут парадное, заранее приготовленное, что-то вроде “потемкинских деревень”». Вывод этого аналитика состоял в том, что организация чаепитий для визитеров в домах рабочих и других горожан, в обыденной атмосфере и по возможности типовой обстановке, — наиболее эффективный способ сломать подобные предубеждения. Визиты в образцовые жилые дома рабочих были опробованы в том же году и сразу стали основой культпоказов в годы первой пятилетки{312}.

Многие советские гиды и чиновники, таким образом, поняли, что величайшие советские достижения могут быть оценены по достоинству, если удастся рассеять предубеждения насчет потемкинских деревень. Этот термин все шире и шире использовался иностранными визитерами с середины и до конца 1920-х годов — не в изначальном смысле фальшивого фасада, но в значении чего-либо нетипичного, парадного. Например, гид ВОКСа докладывал в 1932 году, что гостья из Германии, подозрительно настроенная ко всем намеченным заранее посещениям, была ошеломлена, когда, следуя по улице, вдруг решила направиться на звук детских голосов и, выйдя к детскому саду, нашла его «в образцовом порядке и чистоте». По словам гида, она заявила ему:

У нас в Германии много пишут и передают, что если к вам приезжают иностранцы, то они могут видеть только то, что показывает им «Интурист» или ВОКС, а они, конечно, показывают только то, что можно видеть. Теперь я вижу, что это неправда{313}.

Советские архитекторы культпоказов не изменяли своему официальному языку и взглядам на мир, даже когда речь об иностранцах шла на закрытых собраниях, среди своих. И в засекреченных документах раз за разом повторяется мантра — «рассказать правду» о Советском Союзе. Чтобы вскрыть соответствующие практики и воззрения, требуется подобрать шифры, найти ключи к документам различного происхождения. Например, было легко отрицать существование потемкинских деревень (а коминтерновский аналитик писал об иностранных ожиданиях «чего-то в этом роде»), поскольку термин исторически обозначал нечто бутафорское, сооруженное специально для обмана именитых гостей, тогда как в СССР было немало реальных, хотя и не вполне типичных для всей системы образцовых учреждений. Непростая задача советского культпоказа заключалась в том, чтобы, изолировав иностранцев от нежелательных открытий, запустить их по заданному маршруту от одного подходящего объекта к другому, но в то же время постараться развеять свойственные многим из них опасения, что ими будут манипулировать.

Когда американский инженерный гений Зара Уиткин пересек в апреле 1932 года советско-финляндскую границу, он буквально искрился сочувствием к советскому эксперименту и был готов делиться своими немалыми талантами и энергией со строителями коммунизма. В своих мемуарах — одном из самых проницательных повествований о поездке в СССР, когда-либо написанных техническим «специалистом», — он вспоминал свой шок от первого взгляда на землю обетованную:

Наконец граница! Поезд останавливается… Вокруг полустанка группами стоят люди, одетые совершенно невиданно и для меня невообразимо — в лохмотья и обрывки шкур. Они двигаются медленно. Они неряшливы. Запустение и беспорядок пропитывают все вокруг. Станционное здание разрушено. Части оборудования валяются разбросанными в снегу.

Огромный вокзал в Ленинграде и комната в гостинице — «невообразимо грязные» — никак не улучшили его первых впечатлений{314}.

Травелоги и другие повествования показывают, что подобные первоначальные негативные замечания, а также критические суждения об условиях и стандартах жизни были обычны для западных путешественников, но достигали пика во времена наиболее жестоких лишений и социальных потрясений, особенно в начале 1920-х и 1930-х годов{315}.

Просоветски настроенные путешественники часто упоминали в своих мемуарах об эйфории на советской границе и впечатлениях от въезда в «новый мир» как о значимом моменте; для советских властей сочетание соображений безопасности и идеологии двух лагерей сделали границу мощным символом советского патриотизма, к которому в 1930-х прибавился культ пограничников. Приветственные обращения к делегациям и наиболее почетным гостям на пограничных станциях имели отношение как к прагматическим потребностям (произвести первое благоприятное впечатление), так и к идеологеме прибытия на родину пролетариата. Готовясь принимать в ноябре — декабре 1924 года британскую профсоюзную делегацию (первую из потока рабочих делегаций середины 1920-х годов), президиум ВЦСПС придавал «чрезвычайную» политическую значимость мобилизации рабочих с близлежащих предприятий для встречи поезда на границе{316}. Оркестры, исполняющие «Интернационал», знамена, речи, заблаговременная уборка вокзалов и удаление неприглядных прохожих из поля зрения — все это стало обычной практикой.

В конце 1925 года генеральный секретарь Профинтерна С.А. Лозовский, выступая на заседании Комиссии по внешним сношениям ВЦСПС (ответственной за организацию визитов рабочих делегаций), заявил: «Мы перешли к массовому производству делегаций». Действительно, за два года, прошедших после визита британской рабочей делегации, в СССР побывало целых 24 делегации, причем все — из стран Европы, за исключением лишь одной группы из Австралии{317}. В 1929 году в Воронеже финскую делегацию приветствовали на вокзале тысяча человек. Пересечение границы и ритуалы гостеприимства по приезде, такие как участие делегаций в парадах 7 ноября и 1 мая, посещение мавзолея Ленина (куда иностранцев пропускали без очереди), а также «ознакомительные» визиты на фабрики, в местные советы, на курорты и другие «объекты показа» стали основными и привычными ритуалами этого «массового производства». Едва ли стоит удивляться тому, что в 1927 году среди подобных церемоний вокруг рабочих делегаций случались и «весьма неудачные встречи на вокзале», когда появлялось лишь несколько встречающих, багаж делегации оказывался потерян и, что хуже всего, «делегаты смешивались с обычной публикой». Некоторых иностранцев вообще никто не встречал{318}.