Николай Семёнов - Это было на рассвете

• Название: Это было на рассвете
• Автор: Николай Семёнов
• Издательство: Марийское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1980

Автор книги полковник запаса Н. С. Семенов в годы Великой Отечественной войны прошел трудную школу рядового танкиста. Начал воевать башенным стрелком, защищал Ленинград, сражался на легендарном Невском пятачке, освобождал столицу Украины г. Киев.

Н. С. Семенов известен читателям своей первой книгой «Юшут зовет», вышедшей в 1978 году в Марийском книжном издательстве. Книга получила широкий отклик читателей.

Документальная повесть «Это было на рассвете» насыщена боевыми эпизодами. На конкретных примерах показаны стойкость и мужество советских воинов. Н. С. Семенов с большой любовью пишет о своих однополчанах, земляках, с некоторыми из них ему пришлось вместе дойти до Берлина. Автор увековечил память многих своих погибших в боях за Отчизну товарищей.

В книге использованы архивные материалы Министерства Обороны СССР.

---

— Может, ранен? — тревожно проговорил Лебедев.

Кудрин с Лебедевым оттащили бездыханное тело Скакунова к танку.

— Нет нашего Гоши, — прослезившись, произнес Кудрин, когда забрался в башню. — Отомстим за него.

Когда наступила небольшая передышка, командир приказал Кудрину:

— Ваня, попробуй теперь ты, может, проберешься. Мы тебя поддержим огнем.

Механик-водитель выбрался из машины и осторожно пополз к роще. «Там будет спокойнее», — подумал он. Отдалившись метров на сто, услышал разрывы снарядов. Обернулся в сторону танка. От него поднимались дымки, а башня искрилась.

«Почему наши прекратили огонь? Случилось что-то там, не иначе. Если они не в силах отбиваться, то фашисты захватят машину и отбуксируют к себе. В таком случае какая польза от того, что я доберусь к своим?»

Подождав, пока стихнет пальба, пополз обратно. Потам, лежа возле танка, несколько раз крикнул: «Вы живы?» Но ответа не последовало. Надо проникнуть в танк. Люк радиста простреливался. Несмотря на это он поднялся на танк. Только ключом открыл люк, как получил ранение. Сразу потемнело в глазах, распластался на залитом его же кровью надмоторном люке. Через несколько минут все-таки нашел силы, чтобы спуститься в люк.

В машине стояла гробовая тишина. Начал искать слетевший с головы танкошлем, но наткнулся на чью-то окровавленную с длинными волосами голову. Это был командир танка Голицын. С пробитой головой на своем месте сидел Сергей Лебедев.

От одиночества Кудрину стало не по себе. Много ли может сделать он один в осажденной машине? Сначала хотел было посмотреть, что же случилось с танком, что повреждено? Но в темноте и едком дыму разглядеть было нелегко. Опустившись на свое сиденье, начал перевязывать себе раны. Он на них боялся смотреть и не представлял, насколько они серьезны. Пощупав промокшие бинты, сразу понял, что они пропитались кровью. Пока особой боли, кроме онемения, он не ощущал. Мучила жажда, и была сильная слабость от потери крови. Но приказал себе: «Строго следить за противником!»

Заметив, что танкист вошел в машину, фашисты стали подходить к танку.

— Не думайте, гады, что сдамся! Комсомольское сердце крепкое! Получайте порцию за моих друзей! — и начал поливать огнем из пулемета радиста.

Оставив десятки убитыми, остервеневшие фашисты отошли, но ненадолго. Все чаще стали подползать они со стороны леса, когда наступила вторая ночь.

— Иван, открой, — комиссар, — послышалось вдруг.

Кудрина сон не брал. «Наконец-то пришел наш комиссар», — обрадованно подумал отважный танкист. Но только высунул голову и раз вдохнул свежий прохладный воздух, как зацокали по башне пули. Танкист поспешно захлопнул люк.

Днем комиссар Тарасов, замкомполка Кузьменко со своими связными пошли к осажденной машине. Однако им удалось подползти лишь к нашей обороне. Впереди и вокруг танка рвались мины и снаряды, свистели пули.

— «Сто четвертый» еще живой, — обрадованно произнес комиссар, услышав доносившиеся со стороны танка далекие пулеметные очереди.

— Молодцы, ребята, но днем пробраться к ним не удастся, придется — ночью. Возвращаемся, — приказал Кузьменко.

С километр шли молча. Потом, когда были в лесу, широко шагающий связной майора Кузьменко Миша Корниенко весело произнес:

— Идем как по персидскому ковру.

— Да тут не только мох, вон сколько листьев! Курчавые березки уже почти оголенные. А вот осины пока держатся, выделяются красным отливом.

Комиссар давно приметил, что быстрый листопад — признак суровой зимы.

— Знай, теперь и санный путь ляжет гораздо раньше, а не через шесть недель от первого снега.

— А это хорошо, товарищ комиссар? — спросил Миша Корниенко.

— Безусловно. Фашисты страшатся холодов — плохо одеты. Видите, вчера тут шел бой, — обведя рукой усыпанную воронками местность, пояснил он.

Среди облепленных брусничником кочек и папоротников лежали вражеские трупы. Майор Кузьменко шел левой стороной, читая на ходу карту.

— Ох! — послышалось неожиданно.

Все повернули головы в сторону майора. Он, прижав левую руку с картой, сначала присел, но тут же побежал вправо, к небольшому кустарнику.

— Засек снайпер, идиот, — проговорил он, опустившись на покрытый мхом гнилой пень. По рукаву текла кровь, заливая карту и планшетку.

Все подбежали к нему. Быстро перевязали рану. Вражеская пуля прошила левую руку. Благо, что не задела кость.

Пройдя несколько метров, Корниенко споткнулся о кочку и упал.

— Товарищи! Вон еще дохлый! — крикнул второй боец, увидев за кочкой убитого гитлеровского солдата. Тот лежал на животе, уткнувшись лицом в желтый мох. Вытянутые вперед руки были согнуты в локтях, как будто в последнюю минуту хотел схватить рядом лежащую снайперскую винтовку. Плечист, волосы рыжие, к валявшейся окровавленной пилотке прилип мох.

— Видите: снайпер. Срезанную до основания кочку положил на голову и подкарауливал, собака, наших. Попробуй обнаружить, откуда он произвел выстрел. Вон сколько больших и малых кочек! — возмущался комиссар.

А раненый Иван Кудрин сидел в танке среди погибших товарищей, готовый в любую минуту открыть огонь. В основном он стрелял из лобового и тыльного пулеметов. «Лишь бы не спалили», — стучала мысль в виски. Губы подсохли, язык стал шершавым. Страшно хотелось пить, все чувствительнее становились раны, закрывались веки. Ему чудилось: то слышался голос около танка, то стучали по башне. В этих случаях он машинально нажимал на спусковой крючок пулемета. С нашей и вражеской сторон то и дело поднимались ракеты.

Кудрин всю ночь просидел за пулеметом. Если он вел огонь, прислушивался, наблюдал за разрывами в округе, то у него исчезали и голод, и холод, и жажда, и боль в груди. Но как только воцарялась тишина, все это давало о себе знать. Из продуктов он имел в кармане несколько штук трофейных галет и два куска колотого сахара. «НЗ» был израсходован в первую же ночь. Ведь никто не мог предвидеть, как сложится обстановка. Танкист старался не думать ни о пище, ни о сне. Он понимал, что, если фашистов прозеваешь, они спалят танк. Может, лучше, пользуясь темнотой, уползти в лес, а оттуда — к своим? А доползешь ли с такими ранениями?

«Ну, что ж, Ванюша! Валяй, валяй, если тебе не жалко свой родной дом!» — кто-то, казалось, шепнул ему. Он, охнув от боли в шее, машинально взглянул на боеукладку, где лежали его боевые друзья. Может быть, они эту его мысль прочли и подняли головы? Нет. Они по-прежнему лежат бездыханно.

Веселым комсомольцем был командир, воспитанник детского дома. Он отличался настойчивостью и требовательностью. Писем не получал, потому что был с Украины. Круглолицый, русоволосый, коренастый Сережа Лебедев тоже был воспитанником детского дома, любил пошутить.

Нет, они больше не поднимутся и не скажут ни слова. Это он, комсомолец Иван Кудрин, ради спасения собственной шкуры решил бросить свой родной дом — боевую машину. Стало быть, пусть издеваются фашисты над трупами его боевых друзей, пошарят в их карманах.

От этой мысли ему стало страшно.

— Нет! Не бывать этому! — крикнул громко Кудрин. Он сам не узнал своего голоса. Лишь теперь понял, что ему тяжело произнести даже слово.

Двояким думам пришел конец. Танкист решил твердо: свой КВ № 104 охранять, пока не подойдут наши. Устроившись поудобнее, продолжал сидеть в башне.

Шла четвертая ночь, а он этого не знал: давно потерял счет времени. Часов своих не было, а танковые, на щитке управления, остановились. Если в смотровой щели темнело, стало быть, наступает ночь. Горело в горле, сильно стали болеть раны. Повязки присохли, а при малейшем движении возникала неимоверная боль. Все тяжелее становились веки — тянуло ко сну.

Когда забрезжил рассвет, он, прильнув к перископу, первый раз за все эти осенние дни заметил медленно восходящее солнце над пригорком. Не мог не вспомнить при этом родную деревню Колупаевку, что в Курганской области. Ему не хотелось ворошить в памяти свое нелегкое детство. Но что поделаешь, если такое само лезет в голову. Отца своего он не помнит: ему шел третий год, когда тот умер. Старшие сестры Ксения и Марфа вышли замуж. Мать Ксения Ивановна была инвалидом, могла работать только сторожем. Ванюша рос на радость матери сильным и трудолюбивым. В тринадцать лет работал уже в своем колхозе «Первое Мая». Возил волокушу, солому. А в шестнадцать сел на трактор. ХТЗ Кислянской МТС. Вскоре приняли его в комсомол. А через год он заработал 40 центнеров пшеницы, 11 — ржи, 7 — гороха.

— Мама, теперь ты можешь не работать, я уже большой, — как-то сказал сын матери.

Ксения Ивановна прослезилась от переполнивших ее теплых чувств к сыну, колхозу и к власти нашей, которые не дают пропасть вдовам и сиротским детям. И она сказала тогда:

— Сынок, хороша наша власть советская! Люби, оберегай ее!