Александр ХАРЬКОВСКИЙ - ЧЕЛОВЕК, УВИДЕВШИЙ МИР

• Название: ЧЕЛОВЕК, УВИДЕВШИЙ МИР
• Автор: Александр ХАРЬКОВСКИЙ
• Жанр: Биографии и Мемуары

Я понял трагедию человека, который мечтает, чтобы люди любили друг друга, но не может осуществить свою мечту. И мне открылась его наивная, красивая и вместе с тем реальная мечта. Может быть, мечта эта – вуаль, скрывающая трагедию художника? Я тоже был мечтателем, но я желаю автору не расставаться со своей детской, прекрасной мечтой. И призываю читателей войти в эту мечту, увидеть настоящую радугу и понять, что мы не сомнамбулы.

---

" – Да, на кой ляд им все это нужно? – перебил его Умка.

А Кейгин сказал:

– Скажи мне, Черному Медведю… – Голос его от волнения задрожал. – А могут ли московские слепые сплясать танец моржа?

– В Москве слепым не приходится плясать танец моржа, – ответил он Кейгину. – У нас девушка выходит замуж за того, кто лучше работает. Впрочем, я уверен, что если бы нашим девушкам понравился танец моржа, московские слепые наверняка бы научились его танцевать.

– И у них это получилось бы? – спросил Кейгин.

– Можешь не сомневаться.

Черный Медведь улыбнулся. Быть может, это была его первая улыбка после разговора с Вингеут. А Умка обрадованно сказал:

– Ты прав, московский товарищ. И я тебе скажу:

Кейгин научится танцевать танец моржа. Я сам займусь с ним. И еще: он будет бегать так же быстро, как любой юноша-чукча, и станет отличным каюром. Он смастерит себе нарты, легкие, как крыло чайки, я дам ему лучших оленей из моего стада. Мы приедем на большой праздник в Уэллен, Кейгин победит там всех в соревнованиях и получит первый приз. И тогда мы посмотрим, устоит ли перед ним гордая красавица Вингеут.

Кейгин рассмеялся".

(13) Теперь мыс Шмидта.

(14) Клитку-клитку – букв. "двадцать на двадцать". Тау-зенд (от англ. thousand) – означает здесь любое очень большое число.

(15) Полог – жилое помещение в яранге.

Чукотская идиллия

Рассказывая о поездке Ерошенко на Чукотку, так и хочется представить его каюром, мчащимся сквозь сумасшедшую пургу, бесстрашным путешественником, который и на севере чувствует себя так же хорошо, как некогда на юге – в Японии, Индии и Китае. И основания для этого как будто бы есть: ведь ездил же он зимой в тундру на собаках, а оставшись там летом – охотился, стрелял уток по слуху, влет. Сестра Ерошенко Мария вспоминает, что в 1934 году Василий собрался на собаках на льдину, где погиб "Челюскин" – на этом корабле плавал его брат.

Впрочем, легенд о жизни Ерошенко на севере сложилось немало. Некоторые из них, как, например, о поездке на льдину, похожи на явный вымысел. Во всяком случае, Ерошенко на севере задержался недолго – он не мог сидеть без дела. Слепых в этих краях оказалось меньше, чем предполагалось (об этом писал и он сам), что же касается зрячих детей, то ими занимались русские учителя, приехавшие туда вместе с Тихоном Семушкиным (16).

Неуютно было писателю на холодной Чукотке. Ерошенко, вспоминая свое пребывание на культбазе, писал: "Там я провел несколько очень тоскливых месяцев моей богатой приключениями жизни". И это не оговорка, ибо "Шахматная задача", из которой взята эта строка, была написана в 1938 году, а напечатана в 1947 – девять лет спустя автор мог бы исправить свои записи, если бы стал думать о своей поездке иначе.

Пробыл Ерошенко на Крайнем Севере около года (17). Срок немалый: слепой писатель сам приравнивал год путешествий к десяти годам спокойной, оседлой жизни. За это время он многое успел сделать – разыскивал слепых, старался им помочь, приободрить, кое-кого переправил лечиться на Большую землю; собрал народные сказания, написал цикл рассказов "Из жизни чукчей".

Он как-то сказал о себе: "Когда умру, пусть на могиле напишут всего три слова – жил, путешествовал, писал". Писал, путешествовал – значит жил.

Однажды, придя домой, Ерошенко застал у себя Таурулкотла. Веселый некогда мальчик сидел подавленный, грустный. Ерошенко пожал ему руку.

– А Таурулкотл к тебе не просто так, – сказал Александр. – Он подарок привез: нарты от Кейгина, а от себя – собачью упряжку.

– Собаки Нерултенга. Это – подарок брата, – сказал Таурулкотл.

Всем стало грустно. В этом подарке для Ерошенко было нечто символическое: хотя ему и не удалось спасти слепого юношу, но в его помощи и поддержке нуждались другие. И не только потому, что он владел приемами восточной медицины, но был у него еще и талант человеческий: только он мог, например, уговорить чукчей отпустить слепых в далекий Владивосток.

Теперь каждое утро Василий и Таурулкотл уезжали на собаках в тундру. Чукча учил его запрягать и выпрягать собак, собирать их в упряжку. Это была особая наука. Ведь разные и по выносливости, и по характеру, и по силе собаки любят либо повелевать, либо подчиняться, – и далеко не все равно, кого и с кем ставить рядом.

Ерошенко научился различать собак по голосам, реже определял их на ощупь, по шерсти, так как не каждому животному это нравилось. По рыку, лаю, взвизгиванию он догадывался о настроениях и намерениях собак не хуже зрячих каюров. Но настоящая дружба установилась у него с вожаком стаи, могучим колымским псом, которому он дал имя Амико (Друг). Его он первым кормил юколой, в мороз очищал лапы от намерзшего на них льда. И грозный колымский пес благодарно лизал ему руки. Это было, как говорится, против всех правил, но, видимо, животное понимало, что его упряжкой правит какой-то необычный каюр.

Через несколько недель Таурулкотл уехал. Больше учить Ерошенко не имело смысла – слепой полностью овладел искусством каюра. На прощание чукча потрепал вожака по спине и сказал: "Этот не выдаст". Василий благодарно кивнул ему в ответ.

С этого дня Ерошенко начал ездить по тундре один. Вначале он добирался до ближайших яранг, держась поближе к океану, чтобы его ледовитое дыхание помогало ориентироваться в полярной ночи. Потом научился понимать голос ветра, который, отражаясь от холмов, подсказывал слепому дорогу. За много километров улавливал он запахи жилья. Но ему было все же трудно ориентироваться в тундре, и тогда он давал Амико волю; опытный колымский пес неизменно находил дорогу.

Появления Какомэя в глубине тундры всегда были неожиданными. Как только "телеграф тундры" передавал от яранги к яранге весть о том, что кто-то заболел, Ерошенко тут же устремлялся на помощь.

Слава о слепом враче разнеслась по тундре. Желающих лечиться у него было так много, что он не успевал объезжать всех больных. Однажды его позвали к тяжелобольному после очень нелегкого дня. Ерошенко быстро собрался, но руки его дрожали, и он не так прочно, как всегда, закрепил постромки, которыми собак привязывают к нартам. Закутавшись в медвежью шкуру, Василий вспомнил, что не успел даже выпить чаю, а в такую вьюгу тепла хватит ненадолго. Да и путь для слепого был нелегкий: чтобы добраться до яранги, где жил больной, нужно было ехать не вдоль берега океана, а напрямик через тундру.

Каюр отдался на волю вожака. Он даже задремал, пристроившись на нартах. И вдруг Ерошенко почувствовал, что нарты стоят, а собак не слышно. Он втянул в себя морозный воздух и ощутил только запах снега. Ерошенко понял: постромки соскочили и собаки убежали, оставив его одного в ледяной пустыне.

Ветер крепчал. Что оставалось делать слепому? Он поставил нарты с наветренной стороны и зарылся в снег. Вскоре Ерошенко почувствовал, что ветер намел над ним сугроб; темнее ему от этого не стало, зато сделалось тепло и уютно. Теперь он был двойным заложником – вечной ночи и одиночества.

Сколько он протянет так – несколько дней или недель? Какое это имело значение? Время для него остановилось.

"Глупая смерть", – подумал Ерошенко и тут же улыбнулся нелепой мысли: разве смерть может быть умной? Он нащупал одно из тех лекарств, которое в больших дозах могло послужить ядом, и немного успокоился: теперь от него самого зависело жить или умереть.

"Главное – не спать. Только чем заняться?" Он вспомнил трехходовую шахматную задачу, над решением которой много дней билась вся база. За верный ответ начальник обещал приз – две бутылки французского коньяка. "А коньяк был бы сейчас в самый раз, – подумал непьющий Ерошенко. – Ради такого можно делать исключение". Он не додумал – ради чего такого.

Холод пробирался под кухлянку и чижи, и только олова все еще была горячей. "Думай, думай", – подхлестывал он себя, словно, призом за решение задачи была жизнь. Долго ничего не получалось. И вдруг он понял, что нашел решение: пешка проходит на крайнюю линию и превращается в коня, который объявляет королю шах и мат. Ерошенко улыбнулся: "Вот она, ваша знаменитая трехходовка. Выпейте за мое здоровье, товарищ Семушкин. Нет, пожалуй, теперь уже за упокой".

Но что это – ему слышится лай? Не может быть, просто он бредит. Но лай все ближе. И вот уже когтистая лапа просунулась под его кухлянку. Ерошенко решил – волки и выхватил нож. Здесь он почувствовал на своем лице шершавый и теплый язык собаки: Амико слизывал с него льдинки слез.

"Не спи, не смей спать!" Ерошенко встрепенулся. Умный пес покусывал хозяина, не давая ему замерзнуть. Человек выбрался из-под сугроба. Ветер, к счастью, затих. Отогрев дыханием пальцы, Ерошенко закрепил ремни упряжки. Нарты тронулись в путь. Пришлось вернуться на базу. После этого случая Ерошенко заболел воспалением легких.

Начальник базы созвал собрание. Было решено: доставить с Большой земли аэросани, чтобы вовремя помогать больным, а всякую "самодеятельность" (в том числе и поездки Ерошенко) строго-настрого запретить. Дел у Василия Яковлевича поубавилось.