Коллектив авторов - Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016

• Название: Плавучий мост. Журнал поэзии. №3/2016
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Периодические издания

Журнал поэзии «Плавучий мост» является некоммерческим изданием, выпускается на личные средства его создателей, при содействии и участии издательств «Летний сад» (Москва, Россия) и «Verlag an der Wertach» (Аугсбург, Германия). Периодичность издания – один раз в квартал.

«…Идея, что поэзия пытается отменить время, подарив поэту бессмертие (время и смерть при таком мышлении идентичны), присутствует в западной критике. В восточной практике стихотворение чаще является флаконом для сохранения нескольких минут конкретного переживания (пусть даже оно может с определённой периодичностью повторяться), таким образом, само время прячется внутри поэзии от смерти. В скандинавской мифологии поэзия неотличима от магии, она способна нарушать ход времени, разрушать череду предписанных событий…» (Сергей Ивкин)

---

Это стихотворение из книги Уолта Уитмена «Листья травы», которое было написано в 60-е годы XIX века. Однако Амарсана Улзытуев совершенно естественно и свободно сегодня ведет собственную обретенную линию:

Нежная кожа цвета рдеющей вишни,
Нега в миндалевидных тёмных глазах,
Смоль чёрных, как космос, волос,
Смотрит – не то европейка, не то азиатка…
Или еще одно замечательное стихотворение «Омулевая бочка»:

Славный корабль, омулёвую бочку свою
Сладить решил, дабы, как в песне великой,
Священный Байкал переплыть без вёсел, руля и ветрил
Свет Николай Федорович Лупынин из посёлка Култук,
Вот он нашёл из-под кабеля деревянных бобин,
Ведь не пропадать же добру на мусорной свалке,
И сконструировал чудо-плавсредство своё
Искренне веря, что молодцу плыть недалечко.

Или вот, как внимателен поэт в стихотворении «Марья Ивановна Боспорская» к самым обыденным, ординарным, сиюминутным проявлениям жизни, которые в финале ввергают нас в бесконечность покаяния:

В столовке керченской из советских времён
Столпились мы в очереди – пообедать,
Тут протискивается ко мне старушечка,
Тутошняя, видать, сухонькая такая, с добрым лицом:

«Сынок, – говорит, – смотри, вот я хлеб жую», – и показывает
Кусок серого свежего хлеба,
Краешек от него отрывает беззубым ртом,
Вкусно так причмокивает и приговаривает:

– Обязательно возьми, сынок, этого хлеба, попробуй,
Я такой на заводе своём в столовой двадцать лет ела,
Ох, я его ела, вкусный, пахучий, я ела,
Да с наганом я там при входе сидела…

Стихи эти предельно заземлены, мастерски наглядны, и вдруг в последней строфе следует обращение к биографии героини, служившей когда-то давно в органах НКВД. Именно это поднимает их так высоко, так многозначительно над горизонтом бытия. Только одной строкой. Вот это и есть зрелость и мастерство поэта, умение нелже-эффектное, а истинное, опирающееся на эстетический кодекс. А эстетика – это и есть позиция поэта. Амарсана Улзытуев создал для себя свою собственную, особую поэтическую систему, по существу не имеющую аналогов ни в современной русской поэзии, ни в мировой. Это, вероятнее всего, будет раздражать критику, всегда по большей части инерционную, которой необходимо иметь перед глазами уже устоявшиеся, временем проверенные образцы. Но вот, что говорит Иоганн Вольфган Гете по записи Эккермана 9 февраля 1831 года:

«Будь я помоложе и позадиристее, я бы нарочно погрешил против общих технических причуд, пользуясь аллитерациями и неточными рифмами, сколько мне вздумается, зато я бы постарался высказать такое, что каждому бы захотелось это прочитать и выучить наизусть».

Вот и эту книгу хочется всю, до конца прочитать, и если Бог даст памяти, выучить наизусть. Воттакое, например, совершенно великолепное стихотворение:

Никогда не думал, что игра на скрипке – атлетическое занятие,
Николай Орлов, из Сергиева Посада
Был похож на Атланта, держащего небосвод рукою,
По-бычьи вздувая жилы, правя смычком, как Гелиосовой упряжкой.
Подбородок его упирался в подножие Килиманджаро,
Споря – величием и уязвимостью – с пятой Ахилла,
И вид его был манифестацией парадоксов Зенона –
Как высечь огонь блаженства из бесконечного…

И музыка его была «Летняя гроза» – священника из Венето,
Им – кто шед по мрамору – догнать Зенонову черепаху,
Кто-то бросал грошики или купюру в распахнутый зев
футляра… «Кто ты?» – гремели громы, слетались грозы у Мадагаскара…

Почему здесь Африка и малагасийское побережье?
Потому что это мой каприз, моё бесконечное,
Как эта вечность, как это presto мечтает в метро кишащем –
Каждому по блаженству, простому человеческому блаженству…

Если есть хотя бы отдаленный предшественнику этой поэзии, то это великий Уолт Уитмен… Однако у русского верлибра своя история. В XX веке это Блок, Кузмин, Винокуров, Бурич, Куприянов. И все-таки русская поэзия пошла другим путем, путем рифмованным и ритмическим, именно ритмическим, а не метрическим. По свидетельству Семена Липкина, Мандельштам после поэтического вечера Георгия Шенгели, сказал: «Каким бы замечательным поэтом мог бы стать Георгий Аркадьевич, если бы он понимал, что не метр решает дело, а ритм». О том же говорил и Маяковский в своей известной статье «Как делать стихи». Верлибром написаны и поздние стихи Геннадия Айги, принесшие ему европейскую известность. Французский славист Франсуа Робель объявил Айги лучшим современным русским поэтом. Но это говориттолькоотом, что Робель плохо знает русскую поэзию. Стихи Айги – невнятный примитив, способный восхитить только снобов-дилетантов и людей, промышляющих литературным диссидентством и не имеющих никакого отношения к поэзии. Совсем другое дело верлибры Вячеслава Курпиянова:

Вообще говоря, мысль – это не шутка,
хотя в любой шутке – уже проблески мысли,
и она не на шутку смущает любую мысль…
…Вообще говоря, мысль – это подарок,
которым должно с другими поделиться,
так было задумано на заре человека,
и мысль человека никак не может
настаивать на закате…

Но конечно, лучшие русские верлибры – это те, что открывают «Сети» Михаила Кузмина:

Моряки старинных фамилий
влюбленные в далекие горизонты,
пьющие вино в темных портах,
обнимая веселых иностранок,
франты тридцатых годов,
подражающие д'Орсэ и Брюммелю,
внося в позу денди
всю наивность молодой расы,
важные со звездами генералы,
бывшие милыми повесами когда-то
сохраняющие веселые рассказы
за ромом
Всегда одни и те же…

Вот эту линию русского верлибра и продолжает Амарсана Улзытуев. Следует особо отметить, что его свободный стих естествен, гибок, и главное, наполнен многозначной, подчас философической содержательностью. Вообще, говоря об этой книге, прежде всего, следует отметить ее обширную содержательность. Не содержание – оно иногда бывает случайно и необязательно. Но содержательность, это нечто другое – эта вся жизнь человечества, его история, от самой глубокой древности до обжигающей злобы дня. И еще следует отметить высокую центонность этой поэзии. Случаются явные и скрытые цитаты – Пушкин, Блок, Хлебников – стихи Амарсаны пропитаны поэтической культурой. Как тут не вспомнить Анну Ахматову, которая сказала, что быть может, вся поэзия – это одна великолепная цитата. И как всякая высокая поэзия, эта поэзия автобиографична. И как же широка содержательность этой автобиографичности.

Внутри чужой Родины
Внуков и правнуков тех, чья история – от варваров до Люфтганзы,
Вот она какая – как спящий ребёнок, трогательная и безмятежная!
Любо мне прикоснуться к люльке её крепостей и соборов,
Лоб готический её поцеловать…

Как после этих строк не вспомнить Достоевского, который устами Версилова утверждает: «Русскому Европа так же драгоценна, как Россия; каждый камень в ней мил и дорог. Европа так же точно была отечеством нашим, как и Россия… О, русским дороги эти старые чужие камни, эти чудеса старого божьего мира, эти осколки святых чудес; и даже это нам дороже, чем им самим!» Когда-то Юрий Олеша написал в дневнике, что как все большие люди, Маяковский был добрым человеком. И это абсолютно справедливо. Справедливо это и по отношению к автору стихов нашей книги. Именно доброта – важнейший признак христианской цивилизации. Доброта русского крестьянина, доброта святого Франциска, доброта православных старцев-затворников, доброта великих поэтов, которая сквозит в стихах, даже самых личных, стихах о любви и разлуке, о торжестве и катастрофе.

И сердце то уже не отзовется,/на голос мой, ликуя и скорбя,/ все кончено… И песнь моя несется/ в пустую ночь, где больше неттебя…

Доброта эта иногда буквально не присутствует в стихах, но она является их основой, фундаментом, даже в пейзаже, даже в трагедии. Вот строки поэта, опирающиеся на воспоминания о блаженном детстве, выявляющие суровое время и благие надежды или разочарования:

Это было, когда ещё звали друг друга – товарищ,
Эра милосердия должна была наступить вот-вот,
Эхо революции было в те дни ещё звонким, как девический смех,
Эх, а завтра – Великая Отечественная война.
Эзра Паунд ещё не якшался с фашизмом,
Эзоповым языком Зощенко ещё вовсю соловьем заливался
Эсэсовцы ещё не повесили этих девчонок…

Но не только абстрактное добро, в этих стихах так много конкретной поэтичности, так много узнаваемого.

Я хорошо знал этого человека, бывал у него в гостях, в квартире на Кропоткинской, беседовал с ним, учился у него – это Николай Иванович Харджиев. Ему посвящено стихотворение «Золотой век»:

Любимые ученики Малевича за его супрематическим гробом в исполнении Суетина,