Сухбат Афлатуни - Глиняные буквы, плывущие яблоки

• Название: Глиняные буквы, плывущие яблоки
• Автор: Сухбат Афлатуни
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006

Философская и смешная, грустная и вместе с тем наполняющая душу трепетным предчувствием чуда, повесть-притча ташкентского писателя Сухбата Афлатуни опубликована в журнале «Октябрь» № 9 за 2006 год и поставлена на сцене театра Марка Вайля «Ильхом». В затерянное во времени и пространстве, выжженное солнцем село приходит новый учитель. Его появление нарушает размеренную жизнь людей, и как-то больнее проходят повседневные проверки на человечность. Больше всего здесь чувствуется нехватка воды. Она заменяет деньги в этом богом забытом углу и будто служит нравственным мерилом жителей. Нет воды — и все меньше становится чести, доброты, совести. «Зло побеждает добро, потому что зло сильнее, умнее, красивее добра, — говорит Учитель. — Но происходит чудо, и зло оказывается в убытке». И чудо приходит — разрозненные буквы на стенах старой бани складываются в молитву, и на обезвоженное, иссохшее селение снисходит благодать — потоки воды, которые отныне навсегда изменят жизнь края к лучшему.

---

3

Пришли к Сабиру; там уже народу, как в кинотеатре. Человек десять, две женщины; всё это на учителя смотрит. Такой народ странный: что смотрите, это — учитель, детей учить будет, от вас не убежит. Еще насмотритесь на него — самим тошно станет. Нет: как пришли, тут же на него прямо глазами залезают.

Мы, конечно, тоже сразу посмотрели.

Нет, не светловолосый.

Чувствую, все с облегчением вздохнули. По себе чувствую.

Ничего, парню еще повезло. Про предыдущего учителя такой разговор шел, что у него сзади хвостик. Серьезные люди это утверждали, не какие-нибудь оборванцы.

Меня, кстати, тоже спрашивали. Ты, говорят, человек грамотный, в русской школе в райцентре учился и четыре года у русской библиотекарши по ночам гостил, рассуди — может у учителя быть хвостик? Я, помню, тогда полчаса сидел, молчал: и школу вспомнил, и библиотекаршу свою, какая она была даже в постели образованная и культурная женщина…

И говорю: нечего здесь собрание по поводу хвостика устраивать. Это — интимное право гражданина. Один говорит: надо Министру Образования написать, чтобы учителей осматривал тщательнее, а то — если учителя с хвостиками пойдут, чему они детей с этими хвостиками научат? А другой — задумался: «А вдруг у них министр… тоже, а?» Хорошо, Банный день скоро был, устроили около мокрого учителя целую экскурсию, и успокоились. Тот, бедный, не понимает, что это к нему, как к святым местам, такое паломничество со всей бани… Повесился на другой день.

Одно жаль: его рядом с библиотекаршей похоронили, а я сам хотел с ней рядом лечь. Мне отвечают: мы таким способом только самоубийц хороним, а вы пока живой человек, постыдитесь. Я в тот вечер не стал выставлять кружку с ржавой водой. А, пусть Деревья приходят. Не пришли.

В комнате происходило знакомство с новым учителем.

Я даже подумал, что сейчас удобный случай вас тоже познакомить с нашими людьми. Но настроение куда-то пропало. Да и удобно ли высыпать на вас сразу все эти имена? Все эти звуки мусульманского алфавита, всех фахрутдинов, маруфов? Это для памяти непросто сразу такую толпу имен запомнить. Вон учитель на все эти имена-фамилии улыбается и руки жмет, а загляни ему в череп: много там у него имен запомнилось? Так-то.

Я посмотрел на нового учителя.

Он пил маленькими детскими глотками чай, и его лицо мне понравилось. Лицо — самая важная часть тела. Весь человек на нем, как на ладони.

Устав, наверно, от жадности наших взглядов, учитель приподнялся:

— Большое спасибо, мне нужно сходить к Председателю.

Это он очень хорошо сказал; все одобрили. Председатель, конечно, мог и сам прийти к Сабиру, немного демократического чая с людьми попить. Но — раз не пришел, значит, нужно было идти к нему.

Когда он поднялся, все увидели, что у учителя аккуратная фигура; даже что-то спортивное в ней промелькнуло. И за что с такой городской внешностью парня к нам прислали? Наверно, не удалось там, в городе, начальству понравиться. Я снова подумал о том, какая судьба могущественная штука и какие мы в ее руках слабые муравьи…

Но выйти из комнаты не удалось.

В дверь с охами, кашлями, скрипами и другими внушающими уважение звуками вошел новый гость.

4

Вообще-то новых гостей было трое.

Двое из них значения не имели. Один совсем молодой, даже о женитьбе его родители пока не думали. Второй, конечно, взрослее. Но мозги у него еще в детстве остались, ум на тройку с минусом работает. Жена есть, дочка есть, машину тоже водить может. А сам, вместо того, чтобы машину водить, или с женой что-нибудь сделать, чтобы воду не воровала, — с мальчишками футбол гоняет. Несолидный парень.

Зачем они пришли? Сами бы не пришли, смущение бы их сюда не пустило.

Со Старым Учителем пришли.

Слова «Старый Учитель» я бы хотел подчеркнуть жирной красной ручкой, сейчас поймете, зачем.

Футболист Учителя под локоть поддерживает, волнуется, на лице — целая лужа пота. Улыбка тоже такая — кусок электропровода под напряжением. Вот-вот замкнет. Волнуйся, волнуйся. Это тебе не мячик ногами терзать, здесь культура требуется.

Второй рукой Старый Учитель опирается на палку, при виде которой на многих в комнате нахлынули разные детские воспоминания.

Большой педагогический эффект в свое время эта палка имела.

Теперь она, как и ее хозяин, — на пенсии. Редко когда она подскочит и станцует андижанскую польку на чьей-нибудь несообразительной спине. Учитель проводил часы своей старости у себя, в доме, который когда-то сам и построил. Глаза его привыкли к темноте, слух — к неторопливому шуршанью крыс. Крысы его палки не боялись, возможно, даже посмеивались над ней в глубине души.

Выходил он редко, но торжественно.

Последний раз это случилось на похоронах учителя-самоубийцы.

Вообще-то хоронят у нас всегда с каким-то философским удовольствием, но народу тогда пришло немного. Некоторые не одобряли эту смерть, говоря со скривленными вниз губами, что, хотя в смысле хвостика учитель себя оправдал, но какой пример он своим повешением школьникам показывает? «Да, не подумал, — кивали другие. — Завтра, глядишь, все дети с веревкой начнут экспериментировать».

Вот тогда старик и пришел, и таких наговорил нелицеприятных молний, что многим на этих похоронах испортил все настроение.

Но эту историю можно и в другой раз рассказать, а сейчас Старый Учитель усаживается на курпачу, и я как раз оказываюсь где-то между ним и новым учителем.

Кроме футболиста, который, усадив старика, стоял и не знал, что дальше с собой делать, около Старого Учителя болталась еще одна фигура.

Безусый агрономовский племянник.

Не одна нога в комнате мысленно потянулась дать ему пинка. Но, во-первых, в нем, несмотря на все шалопайство, текла кровь дяди-Агронома, и ссориться с этой кровью никто не хотел. А во-вторых, он с Учителем пришел и прижимал к животу большую клетку. Из нее глядела сова.

Так пришедшие и расположились.

Футболист.

Старый Учитель в тюбетейке. Оглядывает присутствующих, словно перекличку производя.

Дальше — сова сонно моргает.

В конце всего этого зрелища сидел агрономовский племянник.

Стало тихо, не считая икоты, которая вдруг овладела футболистом. Вот бедняга! Если от стыда умирают, он был при смерти.

Старый Учитель пошевелил бровями. Его густые белые брови напоминали бороду, выросшую не в том месте.

Отложив знаменитую палку, старик сложил ладони молитвенной лодочкой.

Народ замолчал еще сильнее.

Однако лодочка поплыла совсем не в сторону молитвы. На внезапном русском языке старик крикнул:

— Печально я гляжу на наше поколенье!

Комната вздрогнула; футболист икнул и покраснел.

— Его грядущее иль пусто, иль темно! — продолжал Учитель, разгораясь. — Меж тем, под бременем страданья и сомненья…

И посмотрел на нового учителя.

Бремя страданья. Бремя сомненья. Который год, как вода бросила нас. Ушла, оставив растресканную землю. Растресканные руки. Растресканных женщин. Мужское семя падает в их трещины и гибнет. Бедный Муса… Бедные и те, чье семя не гибнет, и от него рождаются дети — для жажды. Для жажды. У них маленькие сухие рты и глаза пришельцев. Возможно, у них уже не будет детей вообще. Их семя будет извергаться сухой белой пылью, и напрасна будет целая ночь трудолюбивых совокуплений. Приблизится к ним утро, и женщина станет сипло рыдать, и мужчина ударит ее, чтобы не заплакать самому. Под бременем страданья. И сомненья…

— В бездействии состарится оно, — ответил новый учитель. И покраснел.

— Да… состарится, — согласился старик и поднял палец. — Эти строки написал Михаил Юрьевич Лермонтов!

На лица в комнате легла печать тоски.

Почти все побывали когда-то в учениках у Старого Учителя и его палки, и дорогое имя Михаила Юрьевича намертво въелось в их головы.

Все помнили, что это был русский космонавт, которого уважал и чтил Старый Учитель. Кто-то мог вспомнить такие подробности, что Учитель встречался с Михаилом Юрьевичем во время своей командировки в Ташкент… Хотя — что делал в Ташкенте Михаил Юрьевич, если он все время пропадал у себя в космосе, — никто толком не знал. Главное, что, гуляя по площадям Ташкента, Михаил Юрьевич Лермонтов диктовал Учителю приходившие ему в голову стихи, а сам потом разбился где-то над Кавказом — с тех пор там идет война.

Покойная жена Учителя жаловалась соседям, что в день рождения этого Лермонтова ее супруг сам не свой; приходят русские, приносят ему водку и гитару. А что творится дальше, она не знает, поскольку от греха убегает в одной калоше к своей старшей сестре: поплакать.

5

Воспоминания о Лермонтове затопили комнату.

— В бездействии состарится… — еще раз повторил Учитель, не в силах расстаться со стихотворением. — Какой скрытый смысл в этих строках?