Сухбат Афлатуни - Глиняные буквы, плывущие яблоки

• Название: Глиняные буквы, плывущие яблоки
• Автор: Сухбат Афлатуни
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006

Философская и смешная, грустная и вместе с тем наполняющая душу трепетным предчувствием чуда, повесть-притча ташкентского писателя Сухбата Афлатуни опубликована в журнале «Октябрь» № 9 за 2006 год и поставлена на сцене театра Марка Вайля «Ильхом». В затерянное во времени и пространстве, выжженное солнцем село приходит новый учитель. Его появление нарушает размеренную жизнь людей, и как-то больнее проходят повседневные проверки на человечность. Больше всего здесь чувствуется нехватка воды. Она заменяет деньги в этом богом забытом углу и будто служит нравственным мерилом жителей. Нет воды — и все меньше становится чести, доброты, совести. «Зло побеждает добро, потому что зло сильнее, умнее, красивее добра, — говорит Учитель. — Но происходит чудо, и зло оказывается в убытке». И чудо приходит — разрозненные буквы на стенах старой бани складываются в молитву, и на обезвоженное, иссохшее селение снисходит благодать — потоки воды, которые отныне навсегда изменят жизнь края к лучшему.

---

Голые ноги Мусы, конечно, на конкурс красоты не пошлешь.

— Ханифа-опа! — крикнул Муса, чуть не плача. — Вы бы отвернулись, как женщина!

— Я теперь Безопасность-опа, — сказала супруга Участкового. — А твои ноги я сто раз видела, когда ты на них в детстве из нашего огорода убегал…

И сделала вид, что отворачивается, злопамятная женщина.

Ремень, свернувшись позорным червяком, лег в миску.

Наконец Участковый записал все наши фамилии и стал пропускать по одному через дверной косяк.

Учитель, который до этого находился в своих мыслях, неожиданно спросил Участкового, показывая на косяк:

— Извините, акя. Этот… прибор. Вы его уже проверяли, хорошо работает? Я просто хотел сказать, я в столице один раз проходил через это, но оно другое было немного…

— Так то — в столице! — сказала Ханифа-Безопасность. — В столице, когда я один раз была, я такие вещи повидала, чуть на небо от удивления не прыгнула. Под землей, как принцесса, ездила; в театре прохладительный напиток пила!

— Да, у нас тут — не столица, — согласился Участковый. — В столице, наверное, и террористы нормальные, и все как положено. Хорошо еще, что-то похожее вместо этого прибора нашли, а то бы начальство мне голову отрезало и на моих же глазах из нее бешбармак приготовило.

Ханифа повернулась к мужу и, слегка прикрыв рот, зашептала:

— Вы им, Искандер-акя, расскажите, куда Председатель со своей мафией настоящий прибор и собаку настоящую подевал, а нам вот эту дворняжку необразованную подкинул, корми ее, и пьет как ненормальная, полколодца уже у нас своей наглой пастью выпила… А Председатель и его мафия нам говорят: «Нечего импортную технику на наших террористов расходовать, обойдутся!». Муж согласился, думал, Председатель, если прибор и собаку хорошо продаст, как честный человек поделится, нам ведь сына женить надо, все знают. А Председатель: я, говорит, прибор дома проверил, он некачественный, моя внучка сквозь него спокойно взрывчатку пронесла; а у него такая внучка, товарищ учитель, — вы бы ее видели… Короче, сидим здесь почти забесплатно, стыд такой, — если настоящие террористы придут, не знаю, как им в глаза смотреть. Да еще эту собаку откармливай — а она только нашу воду пьет и карман разоряет… Может, купите чего-нибудь — конфеты есть, ручка?

Покупателей среди нас не оказалось.

Стали проходить через дверной косяк, который Участковый, несмотря ни на что, уважительно называл «рамкой», а Муса в отместку за свои падающие штаны обозвал «стеной Искандера».

Правда, когда проходил Муса, все было в порядке, а мне не повезло.

Только стал проходить — Ханифа вытащила откуда-то велосипедный звонок и стала трезвонить. И такой еще звон злобный, будто скворца за ногу дергают.

— Вот! — обрадовался Участковый. — Иди обратно.

— Не понимаю… — говорю. — Я весь свой металлолом в миску сдал.

— Значит, что-то от государства утаил, посмотри еще, — советует Участковый, и супруга тоже кивает.

Пощупал я себя — никакого металла.

— А может, ты проглотил чего-нибудь? Металл из живота тоже звенеть может.

— Да, тогда операцию придется делать, — сочувствует Ханифа. — У моей сестренки один раз значок «Олимпиада-80» из живота достали…

От этих разговоров я совсем расстроился. Топчусь около рамки, и еще оскорбительное слово, которое на ней нацарапано, в глаза лезет.

— Не расстраивайся, акя, — говорит Ханифа. — Может, все-таки чего-нибудь купишь?

Уф, так бы сразу и сказала… Купил я у нее жвачку, дети давно по жвачке скучали.

Стал проходить — опять тридцать три несчастья. Косяк этот, или как его, — упал.

Хорошо еще меня не придавил. Кто бы тогда дальше все наши дела на бумагу записывал? Муса бы точно не стал, у него получилось бы только: «Дети, дети, мои дети».

В общем, рамка валяется, собака от страха лает, у Ханифы табуретка с товаром пострадала; «террорист», — кричит.

Пришлось нам задержаться, помочь им рамку поднять-установить. Столько времени из-за этого терроризма потеряли.

9

Странно, что Председатель, как человек недоверчивый, не вышел посмотреть на этот шум. Он ко всем людям и звукам с подозрением относится, думает, наверное, что сейчас на него нападут или жалобу напишут.

Мы шли по коридору.

Хотя наш сельсовет был еще и музеем, ничего в нем выставлено не было. Только пара стеклянных витрин из бывшего сельмага, сохранявших вечный запах маргарина. И еще в одной витрине лежала фотография Председателя, под которой было написано: «День сегодняшний».

Тут же стояла пустая тумбочка для греческой статуи с надписью: «Предок».

Этой тумбочкой музей заканчивался.

Около двери в кабинет Председателя дежурили два брата, погодки.

Один сидел на диване и пытался завязать пальцы на ноге в узелок.

Другой, изогнувшись, подсматривал в замочную скважину и говорил шепотом, чтобы его не слышали по ту сторону двери:

— Акя, я уже долго стою, теперь ваша очередь.

Но второй не спешил расстаться со своими прекрасными пальцами и делал вид, что не слышит.

Честно сказать, я этот обычай, который Председатель утвердил, не приветствую: ребят около кабинета ставить, специально чтобы в дверь подглядывали. Поглядывать, не подглядывать — это добровольное дело, нельзя к этому принуждать, все удовольствие теряется.

Председатель по-другому решил. Он в молодые годы сам за предыдущим председателем подглядывал, часами мог около двери, как заколдованный, подглядывать, в знак уважения. С той стороны двери это знали, делали вид, что ничего не замечают и даже в веселом настроении могли подойти к двери и пустить в замочную щель ветры.

Потом Председатель стал Председателем и решил внести в этот процесс формализм и бюрократию. Повелел нарисовать график дежурства сельской молодежи около этой самой скважины. «График передачи опыта». Самое обидное, что молодым людям запрещалось сообщать о подсмотренном опыте даже самым близким родственникам. От этого юноши желтели, а у одного даже произошло краткое психическое расстройство и рвота; правда, через месяц он снова стоял на своем посту.

Братья наконец нас заметили.

Тот, что был на диване, перестал изучать свои пальцы; второй с радостным облегчением оторвался от двери, хотя не сразу смог разогнуться.

Поздоровались.

— Один? — спросил Муса, показывая на дверь.

— С Агрономом сидят…

Парень осекся, сообразив, что выдает государственные секреты.

Я осторожно постучал.

Кабинет ответил хриплым: «Да!».

10

Председатель сидел за своим обычным столом и играл с Агрономом в нарды.

При виде нас швырнул кубики.

— Та-ак. Шесть-пять! — сказал он, поднимаясь из-за стола.

Я смотрел, как он приближается, соображая, как бы описать этого необычного человека. Мы за эти двадцать лет к нему, к его животу, ногам, ушам, так привыкли, что, наверно, описания не получится.

Например, какое можно получить понятие о Председателе из факта, что у него был живот? Живот всегда председателю нужен, а, во-вторых, сам по себе живот — это просто орган, тем более скрытый рубашкой или пиджаком. Важно не это, а то, как ты свой живот носишь, как ты им себе светлый путь в жизни прокладываешь.

Нет, невозможно описать Председателя.

Интересно было бы заглянуть в голову учителя, как он, пришелец, можно сказать, из космоса, сейчас видит Председателя. Как у него сейчас в каждом зрачке по маленькому Председателю отпечаталось, с маленькой тюбетейкой, с маленькой богатырской рукой, которую он ему для рукопожатия протягивает… Как из глаз учителя Председатель попадает учителю в череп и как там, все такой же маленький, пахнущий водкой (початая бутылка на столе светится), деловитый Председатель умещается на какой-нибудь извилине. И как эта извилина начинает думать: «Председатель… с точки зрения науки… это такое существо в галстуке…»

После долгого ощупывающего рукопожатия с учителем Председатель почему-то начал его с нами знакомить.

Мы хотели сказать, что уже познакомились, но Председатель сразу намекнул, что это было, так сказать, недействительное, а возможно, и незаконное знакомство… А сейчас он нас познакомит, как положено, сейчас каждому характеристику даст. Чтобы учителя не вводили в заблуждения разные умные слова, которыми некоторые наловчились размахивать, и хотят, чтобы им за это золотую статую ставили и воду вне очереди давали.

У нас с Мусой сразу как будто кислое яблоко во рту появилось. Есть у Председателя манера — над человеком подтрунивать, разные про него несуществующие истории десятилетней давности вспоминать. Учитель как человек новый, можно сказать — с иголочки, — может и поверить.