Леонид Советников - Как весть о том…

• Название: Как весть о том…
• Автор: Леонид Советников
• Жанр: Поэзия
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-906318-19-0

Эта книга – удивительное явление уже потому, что не только автор, но и остальные участники создают свои произведения искусства, преодолевая тяжелейшие недуги. Здесь уместно привести строки самого автора о соловье из его венка сонетов: «Природа знает силу окорота, Упругость сжатой формы, только в ней Так тесно – и поэтому вольней, Мучительней о счастье петь охота! И вот звучит…» И как в этих строках речь идёт о внешнем несоответствии ничем не примечательного облика певца его пению, так и любая физическая ограниченность может явиться мощнейшей побудительной причиной для безграничного развития и преодоления этой ограниченности творчеством. Нужно проявить лишь волю, любовь к жизни и стремление к совершенству.

Это книга творческих свершений волевых и жадных до жизни людей, поэтические образы в которой перекликаются прежде всего настроенчески, а иллюстрации, при всей своей эстетической самодостаточности, берут на себя, в потоке словесно-образного звучания, ещё и роль образов без слов. Соловей в природе тоже иногда замолкает, чтобы можно было продолжить наслаждаться его пением.

---

«Со свежего листа… Душисто веет снегом…»

Со свежего листа… Душисто веет снегом,
Декабрьский день цветёт нежнее миндаля.
Соприкоснулась вновь со слишком близким небом
Такая ж как оно, прохожая, земля.

Но зябко снег пушит, теряя санный волок,
Уж прорубь в облаках синеет через край.
И знаешь, если мрак и оголтелый холод
Я не переживу, – ты не переживай.

Не простирай тоски и горестней, и выше
Посеребрённых звёзд и выдохнутых роз.
Считай: в цветущий сад я ненароком вышел —
Намало и шутя. Надолго и всерьёз.

«Из поля зренья выпали поля…»

Из поля зренья выпали поля,
И перелески – из округи.
Метафорой становится земля,
Безмолвием – шептанья вьюги.

Засвечены миры, как времена,
И в небе я, во мне оно ли,
Но по полёту птица не видна,
И тяжесть – по снежинок роли.

Один лишь звук – отпевный, низовой —
Сухую ветку потревожит.
И белые крыла над головой
Забвенный день, как ангел, сложит.

«Снег. И веет холодом от окон….»

Снег. И веет холодом от окон.
Одиноко в мире одиноком,
Но едины лира и душа.
Можно быть провидцем и пророком,
Тишиной и нежностью дыша.

И пустынно. И совсем не пусто.
Постоянство снега – только чувство
Всех тропинок на своих местах.
Можно душу вывернуть до хруста,
Погружаясь в этот светлый прах.

Ничего в пространстве, кроме вьюги,
Чтоб молиться об ушедшем друге,
Может, самом близком на земле.
Он молчал о маленькой услуге —
О едином слове, о тепле.

«Причалы крыш и улиц берега…»

Причалы крыш и улиц берега.
Теченье духа медленно и глухо,
И в эту глушь, в её медвежье ухо,
Собора вдета рыжая серьга.

Ловлю губами – рыбий голосок
Провинции… Как слово провисает!
Вот наша жизнь: и губит, и спасает,
И дарит снег, что времени песок.

Столицы тень, но в тишине теней
Присутствует вещей перерастанье —
Так в снеге глубина, а не блистанье;
Так в лампе тусклость, что звезды видней.

«А век иной. Не кинется на плечи…»

А век иной. Не кинется на плечи,
Хоть многих в волки выведет кривая
Его пути. Гудят котлы и печи,
Людских сердец совсем не согревая.

Январские морозы крепче водки!
Уже в крови, по чуткости – звериной,
Вино растворено. И люди? волки?
Под вой метели воют над равниной.

Что чуется в колючей круговерти?
Грызня потомков, слова одичанье…
Убьёт не равный – не равны и в смерти,
А лишь в прощенье. И ещё – в молчанье.

«С утра шёл снег, и в четырёх стенах…»

С утра шёл снег, и в четырёх стенах
Лепился сумрак, подвизался страх,
Как окруженье жизни одинокой.
Но вот внезапно, свой среди своих,
Страх растворился, долгий снег утих —
Явилось поле ясности широкой.

Сияли ослепительно снега.
Так ищешь друга, а найдёшь врага.
Сливались близи, застилались дали.
Как застил свет, как мыслями играл
Иллюзии божественный кристалл,
Какой застой лучи его скрывали!

О, спящий куст, что видишь ты окрест:
Теченье дней иль перемену мест?
Приучен ждать, копить умеешь силы.
Ты можешь всё: корнями землю рыть
И красоту, и зрелый плод дарить,
И верить – даже на краю могилы!

Но подтверждает снег, что нет пути,
И ты не в силах поле перейти.

Магистраль

Железный мост. Железный поезд.
Судьба в заклёпках и пролётах.
Лети, ничуть не беспокоясь
О на ходу сводимых счётах!

Железный век. Стальные двери
С глазком, цепочкой и задвижкой.
Закрой – и станешь меньше верить,
Себе – во сне и то не слишком.

Железный стих. Машинописный.
Чернил не достаёт февраль.
Сквозные, а скрежещут числа!
Иных не емлет Магистраль.

«Не стой, дружок, на паперти…»

Не стой, дружок, на паперти,
Душе не всё равно.
Уж плоть, не хлеб на скатерти;
Кровь в чаше, не вино.

Песочком лёд ступенчатый
Посыпан у дверей,
И мальчик покалеченный
Глядит, как иерей

Справляет службу верную,
О милости моля…
И ждёт зарю вечернюю
Плачевная земля.

«Пространством усмирённый снег…»

Пространством усмирённый снег
Дремотной ранью.
Чтоб я, усталый раб, прибег
К его молчанью.

Кусты – подобья пирамид
В пустыне поля.
Там ветка мумиею спит,
С живыми споря.

Как будто жизнь ушла во сны,
Слегла в сугробы —
И нет ни писем, ни весны,
Ни слёз, ни злобы…

Владимир Набатов «Начало зимы». Масло, холст, 40 х 50, 2013.

Полина Никитина «Зимняя поляна». ДВП, масло, 37 х 60, 1998.

«Бумага как поле бела…»

Бумага как поле бела.
Но в поле зависит от снега
Таимая мера тепла,
Хранимое чувство побега.

Бумажные зимы страшней.
Они и весною не тают,
Открытость словесных корней
Одним безразличьем питают.

Уж лучше измена и боль!
Живое до боли мгновенье,
Чтоб слов напряжённая роль
Корнями вросла в откровенье.

«Казалось, уже ни за что и…»

Казалось, уже ни за что и
Не стронуть громаду, а вот —
Подмыты пласты и устои,
И толщь ледяная плывёт.

Ломая края, середины
Оковную мощь сотряся,
Подобьем судьбы или льдины? —
Она распадается. Вся.

Свидетель безумья такого,
Поймёшь ли, что ты не во сне,
И лучше томиться в оковах,
Чем грезить и петь о весне.

Но ворон как мельник смеётся!
Чернеют круги на воде.
И полною грудью поётся,
Уж как никогда и нигде.

«Глухие пятна трав за домом…»

Глухие пятна трав за домом,
Грязца коричневая луж.
Тепло, но в веянье медовом
Дрожит душистый венчик стуж.

И одуванчик на пригорке
Не тает в солнечном огне:
Подуй на колкие иголки —
Пройдёт позёмка по стерне.

Ах, наше северное лето, —
Короткое, как жизнь сама!
Вот пух мелькает, будто это
Всё кружит, всё сквозит зима.

Акросонет

Нехотя волны, одна за одной,
Аспидный камень у берега моют.
День. За туманной стоит пеленой
Ельник, объятый разлапистой тьмою.

Пасмурный край. Под печальной сосной
Абрис оградки… С молитвой немою
Плёлся тут странник с порожней сумою,
Обомшевая всегдашней виной.
Родина, воля твоя – в овсюгах,
Кто тебя выдумал странной такою?
Оскудевает туман над рекою —
Возится вечность в крутых берегах.
Облачно небо, как будто в снегах,
Йодистый воздух пропитан тоскою.

«Лирика становится цинична…»

Лирика становится цинична,
Если всё в ней лишь предмет всего,
Если звук души и нота птичья —
Только знак бессилья твоего.

Где цари, что цензорами слыли,
Где пророки, что глаголом жгли?
Не достать одних из-под земли,
До смерти других позалюбили.

И в душе, блуждающей в дыму,
И в стране, где пошлое в почёте,
Лирика бывает на излёте
И почти не слышной никому.

Но бывает!.. Птица в светлой роще
Так звенит иль речка меж камней —
Чем безвестней, тем родней и проще;
Чем родней, тем тише и грустней.

«Темнело. С воли дул холодный ветер…»

Темнело. С воли дул холодный ветер.
И было так, как будто не приветил
Меня мой друг. И ветер выл в груди:
Любви и справедливости не жди
Ни от кого, такого нет закона!

И я уснул. И видел блеск затона
И чей-то взгляд. И бриз береговой
Смирялся, будто лист перед травой.
Шептали камыши, где рощи дремлют:
Не верь себе, пока не ляжешь в землю.

«В захолустье, где вечность сурова…»

Памяти поэта Константина Васильева

В захолустье, где вечность сурова:
Кто услышит? дыши, не дыши —
Вдруг сорвётся, как яблоко, слово,
Жизни тяжесть снимая с души.
Ах, какая великая зрелость —
В Спасов день умереть на земле!
Где лишь словом крещёному – пелось,
Сладко пелось в бесчувственной мгле.

Убогие

Есть коляски и трости у нас,
Но… дворовые! чуждой мы повести,
Что чинуша строчит, не чинясь
Наживаться на муках и горести.

Не сожжёт этот Моголь – солжёт
Или вычеркнет: делать им нечего!
Лист слетит на дорогу, тяжёл,
Место казни нигде не отмечено.

«На огонь мы открыто глядим…»

На огонь мы открыто глядим.
Так ли будем на вечности дым?

Тлеет долго в потёмках зола,
Будто света порог перешла,

И мерцает не свет, а тепло.
Наконец, и до сердца дошло.

Дальний берег похож на провал.
Я ведь жизнью тебя называл.

«Пора уж к веку золотому…»