Энтони Берджесс - Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса

• Название: Хор из одного человека. К 100-летию Энтони Бёрджесса
• Автор: Энтони Берджесс
• Издательство: Иностранная литература
• Жанр: Публицистика
• Год: 2017

Во вступительной заметке «В тени „Заводного апельсина“» составитель специального номера, критик и филолог Николай Мельников пишет, среди прочего, что предлагаемые вниманию читателя роман «Право на ответ» и рассказ «Встреча в Вальядолиде» по своим художественным достоинствам не уступают знаменитому «Заводному апельсину», снискавшему автору мировую известность благодаря экранизации, и что Энтони Бёрджесс (1917–1993), «из тех писателей, кто проигрывает в „Полном собрании сочинений“ и выигрывает в „Избранном“…»,

«ИЛ» надеется внести свою скромную лепту в русское избранное выдающегося английского писателя.

Итак, роман «Право на ответ» (1960) в переводе Елены Калявиной. Главный герой — повидавший виды средний руки бизнесмен, бывающий на родине, в провинциальном английском городке, лишь от случая к случаю. В очередной такой приезд герой становится свидетелем, а постепенно и участником трагикомических событий, замешанных на игре в адюльтер, в которую поначалу вовлечены две супружеские пары. Роман написан с юмором, самым непринужденным: «За месяц моего отсутствия отец состарился больше, чем на месяц…»

В рассказе «Встреча в Вальядолиде» описывается вымышленное знакомство Сервантеса с Шекспиром, оказавшимся в Испании с театральной труппой, чьи гастроли были приурочены к заключению мирного договора между Британией и Испанией. Перевод А. Авербуха. Два гения были современниками, и желание познакомить их, хотя бы и спустя 400 лет вполне понятно. Вот, например, несколько строк из стихотворения В. Набокова «Шекспир»:

                                      …Мне охота              воображать, что, может быть, смешной              и ласковый создатель Дон Кихота              беседовал с тобою — невзначай…

В рубрике «Документальная проза» — фрагмент автобиографии Энтони Бёрджесса «Твое время прошло» в переводе Валерии Бернацкой. Этой исповеди веришь, не только потому, что автор признается в слабостях, которые принято скрывать, но и потому что на каждой странице воспоминаний — работа, работа, работа, а праздность, кажется, перекочевала на страницы многочисленных сочинений писателя. Впрочем, описана и короткая туристическая поездка с женой в СССР, и впечатления Энтони Бёрджесса от нашего отечества, как говорится, суровы, но справедливы.

В рубрике «Статьи, эссе» перед нами Э. Бёрджесс-эссеист. В очерке «Успех» (перевод Виктора Голышева) писатель строго судит успех вообще и собственный в частности: «Успех — это подобие смертного приговора», «… успех вызывает депрессию», «Если что и открыл мне успех — то размеры моей неудачи». Так же любопытны по мысли и языку эссе «Британский характер» (перевод В. Голышева) и приуроченная к круглой дате со дня смерти статьи английского классика статья «Джеймс Джойс: пятьдесят лет спустя» (перевод Анны Курт).

Рубрика «Интервью». «Исследуя закоулки сознания» — так называется большое, содержательное и немного сердитое интервью Энтони Бёрджесса Джону Каллинэну в переводе Светланы Силаковой. Вот несколько цитат из него, чтобы дать представление о тональности монолога: «Писал я много, потому что платили мне мало»; «Приемы Джойса невозможно применять, не будучи Джойсом. Техника неотделима от материала»; «Все мои романы… задуманы, можно сказать, как серьезные развлечения…»; «Литература ищет правду, а правда и добродетель — разные вещи»; «Все, что мы можем делать — это беспрерывно досаждать своему правительству… взять недоверчивость за обычай». И, наконец: «…если бы у меня завелось достаточно денег, я на следующий же день бросил бы литературу».

В рубрике «Писатель в зеркале критики» — хвалебные и бранные отклики видных английских и американских авторов на сочинения Энтони Бёрджесса.

Гренвилл Хикс, Питер Акройд, Мартин Эмис, Пол Теру, Анатоль Бруайар в переводе Николая Мельникова, и Гор Видал в переводе Валерии Бернацкой.

А в заключение номера — «Среди книг с Энтони Бёрджессом». Три рецензии: на роман Джона Барта «Козлоюноша», на монографию Эндрю Филда «Набоков: его жизнь в искусстве» и на роман Уильяма Берроуза «Города красной ночи». Перевод Анны Курт.

---

— Хотите, чтобы я еще что-нибудь передал? — спросил я.

— Передайте папочке, чтобы не волновался, я всегда приземляюсь на ноги, — сказала Имогена. — Скажите ему, что мне просто нужно было что-то сделать и что Билли очень хороший, по-настоящему хороший.

— Ладно, — ответил я, — вставая с кровати. — Скажу ему, когда буду отдавать три сотни фунтов.

У Уинтерботтома был такой остолбенелый вид, как будто он в жизни не видывал такой суммы. Он не был настолько хорошо воспитан, чтобы скрыть любопытство.

— О, — пояснила Имогена, — это на папину книгу стихов. Мистер Как-Его-Там собирается поддержать ее.

— Инвестиции, да? — спросил Уинтерботтом.

Имогена рассмеялась.

— Нет, это один из способов швырять деньги на ветер. Во славу ли-те-ра-ту-ры. В таком случае мы тоже можем быть с вами совершенно откровенны, — сказала она мне, — и сказать, что уж мы-то могли бы сделать на эти деньги гораздо больше, чем папочка. Стишки его чересчур залежались. А мы, если не считать пяти фунтов, что мне дали в конторе, и того, что Билли удалось выручить, загнав телевизор, пока ее не было дома, практически без средств на пропитание. — С последней репликой на сцену вышла ведущая актриса — ироничная, с раскатистым «р».

— Телевизор принадлежал не только Элис, — сказал Уинтерботтом, — мне тоже.

— Дело не в этом, — сказала Имогена, — расскажи мистеру Как-Его-Там, что ты задумал.

— Так вот, — сказал Уинтерботтом, — есть тут одна старая печатная машина с ручным прессом. У одного чувака на чердаке. Она только для маленьких тиражей, но это все, что я умею делать. Я встретил этого чувака в пабе, где этот паб, Имогена?

— Где-то неподалеку, — ответила Имогена, оба они весьма смутно представляли себе Лондон. — Ну, это несущественно.

— Есть возможность устроить маленькую мастерскую, — сказал Уинтерботтом, — сняв пару комнат внизу. Они называют это «полуподвальное помещение». И я вот тут подумал, если бы мне найти, кто бы мне помог для начала, — он сконфузился, и стал дергать щетину на подбородке так яростно, словно это были волоски, торчащие из носа.

Слушая его, я снова присел на кровать.

— Вы хотите что-то печатать, — сказал я. — Что именно?

— О, да все, что смогу. Наша фирма была не шибко похожа на фирму. На самом-то деле это была скорее мастерская. Программки печатали, приходские журналы, членские билеты всякие. Я даже не сообщил им, что ухожу, — произнес он мрачно, — не подал вида, и слова никому не сказал. Наверное, мне следует им написать.

— Ага, вы обзаведетесь чем-то вроде «Типографского набора Джона Буля»[49], — сказал я не без издевки. Ишь, еще и бороду отрастил, словно вознамерился стать Уильямом Моррисом[50], — и хотели бы, чтобы я одолжил вам денег для начала, так?

— Вы бы скоро получили их обратно, — не очень-то обнадеживающе произнес Уинтерботтом.

— А почему «одолжил»? — спросила отважная Имогена. — Вы собирались дать их моему отцу просто так.

— И до сих пор собираюсь, — сказал я. — Я полагаю, вы просите меня оплатить вашу связь. У вашего отца цели честные и даже благородные. А вы оба сбежали в Лондон, разрушив две семьи. Теперь вы притворяетесь, что начинаете нечто, обещающее постоянство чуть ли не навсегда. И прекрасно знаете, что этого не будет. Но хотите, чтобы я вас финансировал.

— Это навсегда, — страстно воскликнул Уинтер.

— Мы этого не знаем, — возразила Имогена. — И никто не знает. Но что касается финансирования, то ответ — «да». У папочки есть работа, а у Билли здесь ее нет. И если вы собираетесь просто выбросить деньги на ветер, то, бога ради, отдайте их тем, кто больше всего в них нуждается.

Во мне проснулся моралист и молвил:

— Вы хотите, чтобы я финансировал нечто аморальное.

— О, и вы с вашей сраной аморальностью, — сказала Имогена. — Вы говорите точь-в-точь, как Эрик.

По той порции яда, с какой она произнесла это имя, я догадался, что речь идет о ее муже.

Я был непоколебим, хотя один Бог знает, имел ли я на это какое-то право.

— Вы разрушаете два брака. Вернитесь по домам, ради всего святого. Дайте им обоим еще один шанс. Все ведь совершают ошибки. Но вы не можете вот так взять и развалить семью. Дайте этому случиться однажды, и это повторится снова. Возвращайтесь. Попробуйте еще раз.

— Я ничего не разрушал, — сказал Уинтерботтом, по-новому, по-лондонски яростно. — Это она все разрушила. Вы сами назвали ее прелюбодейкой. До этого мне никогда не приходило в голову назвать ее таким словом. Она все разбила на куски. Все. И она еще рассчитывает, что я поверю ее россказням о любви.

Я видел, что ему хотелось снова поглумиться над этим словом, осмеять его Горьким смехом, но я видел и то, что он боится замарать это слово и то новое значение, которое оно обрело для него теперь. Как я и ожидал, он схватил и крепко сжал запястье Имогены.

— Вы могли бы отшлепать ее по попе, — сказал я, — говоря попросту. Могли закрыть ее на замок в комнате, или в туалете, или еще где-нибудь. Вы могли положить конец ее маленьким игрищам.

— Там нет замков, — буркнул Уинтерботтом, этот буква-лист до мозга костей. Имогена засмеялась. — И буду благодарен, если вы не станете употреблять подобные слова в присутствии моей… — он замешкался, подыскивая какое-нибудь цензурное слово для обозначения статуса Имогены, — моей…

— Вашей любовницы, вы хотели сказать, — помог ему я. — По жопе, — повторил я громко.

Имогена восприняла это как отличную шутку.

— О, — воскликнул Уинтерботтом, — можете смеяться надо мной сколько угодно.

— Я не смеюсь, — сказал я, — я серьезен. Но я не собираюсь вам помогать.

Имогена приняла это на удивление спокойно.

— Значит, вы считаете, — сказала она, — что лучше пусть люди живут в аду только потому, что когда-то давным-давно они думали, что он станет раем. Я имею в виду, что вы предполагаете, что протрезвев, человек должен выполнять обещания, которые он дал вдрызг пьяным. Вы считаете, что брак важнее счастья!

— А не надо человеку напиваться вдрызг, — заметил я.

И тут она сорвалась и набросилась на меня.

— Да какого хрена вы присвоили себе право говорить о браке, о счастье и обо всем остальном? Вы, самодовольный неженатый дрочила! Греетесь на солнышке в обнимку со своими сраными деньгами. — Брызги слюны орошали воздух. Я утерся. — Кормите меня своими сучьими ханжескими байками о святости брака, постоянстве и о прочих мерзопакостях, а сами перепихиваетесь там у себя с китаянками, японками и прочими узкоглазыми. Вот женитесь сначала, откушайте все прелести брака, а потом корчите из себя херова эксперта по семейным ценностям. Поживите с этим ублюдком Эриком несколько лет, испытайте то, что мне пришлось испытать, — она заметила мою слабую усмешку и сказала: — о, да вы знаете, о чем я, — и прибавила, свирепея: — Да, из вас получится сладкая парочка, будете сидеть у камина вдвоем и трепаться о святости того да нерушимости сего, обсасывать брачные обеты и прочую херню от чертовой Высокой церкви.

Вне всякого сомнения, она была одной из желаннейших женщин на свете — разгоряченная, рыжая, все более нагая от яростных речей, стрясающих покрывало с ее плеч. В комнате стало по-настоящему жарко. Я взглянул на часы и сказал:

— Думаю, нам необходимо пойти и где-нибудь пропустить по паре глотков, а потом мы могли бы отправиться еще куда-нибудь и позавтракать.

В мгновение ока Имогена выпалила:

— Мы не нуждаемся в вашей чертовой благотворительности!

Но я предвидел, что она это скажет, и, начиная со второго слова, выпалил фразу вместе с ней и с ее же собственной интонацией. Она не могла не рассмеяться, однако Уинтерботтом казался чрезвычайно озабоченным.

— Эта борода, — сказал он, дергая щетинистую поросль, — понимаете, мне кажется, я еще не готов куда-то выйти с такой бородой.

— Так сбрейте, — посоветовал я, — потом снова начнете отращивать, когда вернетесь домой.

Я обвел взглядом то, что им приходилось называть домом. Осуждал ли я их за это? Конечно же нет, дурак этакий. Он серьезно посмотрел на меня.

— Жалко… Я уже две недели ее отпускаю.

Иными словами, он начал отращивать ее еще до своего прелюбодейского побега — вместо нового органа храбрости.

— Бородка очень милая, — сказала Имогена, целуя бороду, — и всем понравится, Билли, вот увидишь.

Она скатилась с постели. Ночная рубашка застряла у нее между ягодиц.

— Если вы, — сказал я, — собираетесь одеваться, то я лучше пойду и подожду вас где-нибудь, хорошо?

— Здесь есть комната для завтраков, правда, завтраков они больше не подают, но название осталось.

— Не будь чертовым слюнтяем, — сказала Имогена, — он знает, как выглядит женщина.

— Я не о вашей скромности пекусь, — сказал я, — а о… эээ… скромности мистера Уинтерботтома.