Виктор Улин - Der Kamerad

• Название: Der Kamerad
• Автор: Виктор Улин
• Жанр: Русское современное

Это своего рода сиквел ремарковских «Трех товарищей» («Drei Kameraden»); к тому же название и переводится с немецкого именно как «Товарищ». Тема та же – потерянное поколение. Но если герои Ремарка были потеряны в силу объективных причин (результаты войны), то герой «Товарища» пропал в своем внешне благополучном государстве. Евгений не смог найти себя в новом времени. В «Трех товарищах» главный герой на какое-то время оказывается сильнее прочих благодаря любимой женщине. А вот в «Товарище» все происходит иначе…

---

Местный аниматор по имени Пиноккио. Звали его не знаю как, просто он носил такой ник.

Вообще аниматоров – то есть, говоря советским языком, массовиков-затейников – в отеле работало три. Пиноккио в самом деле чем-то походил на Буратино – маленький, худой, с торчащим тонким носиком. Второй, именовавшийся Чача, был смуглым, курчавым и коренастым. Третий, Каспер, с длинным белесым хвостом, весь в пирсингах, сильно смахивал на тихого наркомана. Ни одного человеческого языка он не знал и участвовал в шоу, как немая рыба.

Аниматоры не помнили моего имени: я не был девушкой, которой можно бесконечно повторять «иа теба лублу» – но прекрасно знали меня и мы общались постоянно. Ведь я стал достопримечательностью отеля не только благодаря своему титаническому пьянству.

* * *

В один из первых вечеров аниматоры развлекали постояльцев караоке. Причем русским: вероятно, ни у немцев, ни у голландцев, ни у поляков, эстонцев и прочих наций, заселивших наш маленький ковчег, это развлечение для кретинов не было в чести.

Мои соотечественники одни за другим выходили на сцену и, напрягаясь до судорог, пели дикими голосами ужасные шлягеры. Страшно довольные собой, развлекая публику, которая хохотала и ревела от восторга над этой сокрушительной пошлостью.

К тому времени я уже принял пару стаканов после ужина и сидел втроем с Сашей и его кореянкой: с Кристианом я был тогда еще не знаком.

Я не мог больше слушать это чудовищное выкаблучивание, встал и относительно твердыми шагами выбрался на сцену.

Обрадованный появлением нового участника, Пиноккио – правда, тогда я еще не знал, что он именно Пиноккио – сунул мне микрофон.

Я отвел его руку, жестом попросил выключить акустику.

Во внезапно обрушившейся тишине – столь тихой, что слышалось даже падение капель воды с выключенной горки, находившейся на противоположном краю территории – я подошел к краю сцены и запел…

У меня был сильный голос с нормальным диапазоном. В студенческие времена пели все и всё, только большинство работали под гитару. А я, несмотря на все старания, так и не овладел этим инструментом. Поэтому, просто совершенствовал свой голос, и мог петь под аккомпанемент, в созвучии с другими, или чисто a capella.

И сейчас, разведя руки, словно желая объять сидящих передо мной, а на самом деле балансируя, чтобы не качаться слишком сильно и не грохнуться с края эстрады физиономией о бетон, я запел «Южную ночь». Один из любимых мною современных романсов, прекрасно подходящий под мой голос.

– Эта южная ночь – трепет звезд, серебристо хрустальный, Эта южная ночь – душный пряных цветов аромат… – сладко выводил я.

Сильно греша против истины: в Турции, как и в любой жаркой стране, цветы экономили влагу и практически не пахли. А если пахли, то концентрировали свой аромат в такой малой окрестности, что уловить его можно было лишь коснувшись цветка лицом.

Но вот сама ночь существовала.

Южная, темная, обещающая.

И слова о пустом бокале и близости, которая была так близка – черт побери, какое соседство слов, нелитературное, но зато волнующее… – эти немудреные слова ложились в души слушателей. Распаленных ночью, югом, близостью друг друга. Уже испытанной и обещавшей повторяться вновь и вновь. Я пел, наблюдая за лицами.

Меня слушали мечтательно, восторженно, почти влюбленно. Разумеется, слушателям было глубоко плевать на меня, на мою жизнь со всеми ее проблемами и на все остальное. Просто я хорошо пел, и хороший романс, созвучный с настроением, создавал резонанс в их размякших от телячьих нежностей душах. Тем более, я усилил оригинальный ритм танго, и сейчас под мое исполнение можно было даже танцевать. По крайней мере, в уме.

Лишь один момент я поймал на себе ненавидящий взгляд. Не отвлекаясь, я сконцентрировал внимание и увидел, что на меня злобно смотрит какой-то приземистый уродец лет двадцати пяти. Похожий на турка, но все-таки не турок. Черноволосый, с отвратительной, узко выстриженной бородкой. Я сначала удивился, потом понял причину злобного взгляда: он сидел, обнимая сразу двух девиц. А те, тая от звуков песни, точнее от моего голоса, поскольку вряд ли понимали хоть слово по-русски – испытывая умственный оргазм, если таковой был возможным – восторженно смотрели на меня и прихлопывали в такт руками… И это, конечно, не могло радовать козлобородого недомерка.

Когда я завершил танго, взяв в коде на квинту выше положенного и аккуратно выдержав угасание последней ноты, публика захлебнулась в аплодисментах. Несмотря на то, что хлопали, как я уже трезво отметил, не мне, а прежде всего самому романсу, автору строк и композитору, уложившему все это на музыку – и не стоило ожидать, что вот сейчас наконец какая-то одинокая женщина обратит на меня внимание, и отдых мой взметнется на ожидаемую высоту, и так далее…

Поклонившись на все стороны, я пошел за очередным стаканом бренди.

Но Пиноккио остановил меня и попросил спеть еще. Разумеется, ломаться я не стал и спел пару песен на русском языке, одну на немецком и одну на испанском. Мой репертуар не имел границ, и я мог бы, наверное, с минутными перерывами для заправки спиртным, ублажать публику до утра.

С того момента аниматоры поняли, что от меня – в отличие от прочих туристов, перед которыми нужно было стоять на голове и прыгать через собственную задницу – есть толк. Сеансы караоке были в нашем отеле ежедневными – точнее, ежевечерними. И всякий раз, дав наораться безголосым фанатам, турки выключали аппаратуру и, найдя меня, звали на сцену.

Пока я пел, они отдыхали – я видел, как они сидели в проеме задника, используемого вместо кулис и, пользуясь подаренной передышкой, стаканами хлестали слабую турецкую водку, которую им приносил на подносе один из барменов.

А я, получая моральное удовлетворение от иллюзии востребованности, пусть не теми и не так, с удовольствием исполнял каждый вечер песни. Обычно несколько самых любимых, которых слушатели явно ждали и разражались аплодисментами уже при первых звуках – и несколько новых.

* * *

– Хай, Пиноккио, – ответил я.

– Wird du singen ein Bissen Heute Abend? – спросил он.

– Als immer, – сказал я. – Keine Problemen.

Мне в самом деле не это представляло никаких проблем. Тем более, публике это нравилось.

Кроме того, я видел, как Чача – старший и наиболее рассудительный – если такой эпитет применим к придурку аниматору – снимает мое выступление на видео. И догадывался, что запись найденного ими таланта будет приложена хозяину отеля по окончании сезона как аргумент в свою пользу при подсчете жалованья.

В общем, иной человек, видя мою популярность мог бы позавидовать мне как звезде отельного масштаба.

Меня узнавали все, хотя практически никто не знал моей национальности.

Со мной здоровались аниматоры, бармены, постояльцы…

Я чувствовал, что не просто стал достопримечательностью. Я сделался, пусть на короткий срок, неотделимой частью этого отеля. Вроде колонны, поддерживающей крышу ресторана. Или гипсовой фигуры римского воина, что стояла на террасе перед узким фронтоном.

Я пил и пел, пел и пил.

Я каждый вечер общался с голландцами.

Я разговаривал с турками и с немцами. С поляком Кристианом, без которого не обходилось ни одно начало вечера.

И даже с несколькими соотечественниками – в частности, с двумя молодыми хирургами Володей и Артёмом из Челябинска.

Я находился в кипучем водовороте людей.

И в то же время я был абсолютно одинок.

Словно астероид, летящий невесть куда в черном пространстве пустого и равнодушного космоса.

V

Когда я отправился сюда, то был уверен, что оторвусь по полной программе.

Сидя в самолете – гнуснейшем, вонючем «Ту-154», какие только и ходили в Анталью из нашего города, – я сладостно думал о том, что ждет меня впереди.

Едва оборвалась жуткая тряска разбега, едва самолет отделился от полосы и сквозь надсадный грохот двигателей, треск и скрип разболтанного планера я услышал, как закрылись створки носовой опоры шасси, я почувствовал невероятную, распирающую меня свободу.

Я оторвался от земли, я потерял связь с нею – проклятой и сосущей из меня соки. Чтобы через четыре часа, припасть к ней опять.

Но – в другом времени.

В другом месте.

А главное – в совершенно ином качестве.

Все осталось позади.

Позади и внизу.

И удалялось все быстрее и быстрее.

И я верил, что прекрасно проведу время в этом своем выморочном отпуске перед казнью.

* * *

Да, со стороны все могло показаться странным, диким и вообще невозможным.

Я был безработным.

Потерявшим все, что имел еще две недели назад: работу, неплохой заработок, положение, служебный кабинет, служебную машину, служебную связь, нескольких достаточно ногастых и грудастых девушек-подчиненных, и так далее.

Безработный, выброшенный за дверь, я летел отдыхать.

Но так сложилось.