Наталья Уланова - Все возможно (сборник)

• Название: Все возможно (сборник)
• Автор: Наталья Уланова
• Жанр: Русское современное

Способных к восприятию добра во все времена было не так много, но все же, не так уж и мало. Вызывающих полное доверие к себе, к тому, что говорят, как слушают других, смеются, грустят, волнуются, смотрят в глаза, ждут понимания… И такими остаются, что бы ни случилось. И как-то вдруг, неожиданно, всё становится понятным, близким, необходимым, своим.

Воспоминания… Они разные, то грустные, то веселые. Время надежд, когда всё еще было впереди. Время улыбок, сияющих детством. Время, в котором не нужно было слыть, достаточно было быть. На сердце одновременно и больно, и легко. Так бывает.

Потому что есть о чем говорить, о чём грустить. И никогда, ни при каких обстоятельствах нет фальши. Это очень согревает душу.

Казалось бы, от пустяка вздрагивает душа. Вот тогда происходит чудо… Чувство меры, точность интонации, вкус, подлинность момента, любовь, детское восприятие мира, абсолютная честность, доброта, сердечность, юмор и удивление воссоздают ощущение, будто всё это становится видным.

---

Результатом всей этой истории, её поделкой, стал крохотный недоношенный болезненный мальчик. Выходить его, вырвать у смерти стало смыслом моей жизни. Супруга с облегчением передала сына в мои руки, и могла теперь совсем не волноваться, что я куда-то денусь. Она выиграла по всем позициям.

Отныне, я был мужчиной, что не скрывает своих чувств и не боится быть сентиментальным. Я был мужчиной, который не спал, ночами выгуливал любимое, плохо растущее чадо, насильно напитывая его легкие морским воздухом. Я давил соки, и терпеливо уговаривал проглотить капельку. Чем больше я вкладывал себя, тем сильнее любил эту кроху, и тем нагляднее был виден результат. Поделка оглаживалась, прибавляла в весе, становилась кем-то осмысленно пузатым, умеющим выражать удивительно живые, узнаваемые эмоции. А этот его особенный запах, он сам. Такой родной человек. Я дышал им, и глаза застилали слезы. Теперь я часто видел мир сквозь увеличительное стекло…

…Мать в ней не проснулась тоже. Всё та же игра поначалу, которую я, наконец, научился распознавать, затем ревность, агрессия. И, наконец, безразличие. Правда, гадостей она говорила намного меньше, чем обычно.

Вновь все были довольны, ведь каждый остался при своих интересах. Я безвылазно жил дома. Потому что там жила моя главная теперь на свете любовь! При нем я вновь чувствовал себя полноценной личностью. Теперь, когда малыш стал здоровее и спокойнее, оставалось больше времени для сна. И тогда, в этих снах, мне казалось, что этот мальчик – наш общий сын. Мой и «волшебства»… Просыпался, подскакивал к нему, долго рассматривал, начиная верить, что такое возможно и в жизни тоже… Надо ли говорить, как сильно я его теперь любил?..

Мы жили хорошо, пока супруге не наскучила такая жизнь. Она решила ехать учиться в Москву. Я не возражал. Напротив, украдкой, вздохнул. Вот когда мы заживем, думалось мне. Но не тут-то было. Мать увозила сына с собой. С этой новостью жизнь будто ушла из меня…

Кто виноват? Я сам.

А мальчик, правильно подученный мальчик, весь горел, ожидая отъезда. Он ждал полета на самолете, он думал, как поведет этот самолет…

Он не слышал меня. Меня он отталкивал.

Через год они вернулись. У супруги с учебой не сладилось.

…А что было со мной? Как это обычно бывает, я, опустошенный, оглоушенный их отъездом, не находил себе места. То запирался дома, то слонялся по городу, и как-то наткнулся на афишу. Гастролеры не то, чтобы особо заинтересовали, нет, купил тогда билет на чистом автоматизме. Но затем, в положенный день следовало выбриться, надеть лучший костюм, начистить туфли, наодеколониться и вперед. Безусловно, что-то толкало, двигало вперед. Я не удивился, когда встретился там со своим «волшебством». …Кажется, я понял, что надо делать. Я взял её руку, сжал крепко, и заговорил. Я говорил о том, что хоть мы и врозь столько лет, это не изменило ничего. Говорил, что мне её не хватает, что она до сих пор мне нужна. Я рассказал ей про сына. Про то, как считаю его нашим… Она пожимала плечами, боялась надеяться. Но я был уверен, как никогда. Спектакль мы пропустили. До антракта просидели в холле. А потом ушли. К ней. Так прошел год. А теперь…

В кратком разговоре по телефону в ответ на мой категоричный отказ вернуться супруга бросила фразу, что найдет способ. И очень скоро.

Ха, напугала. Возвращаться я не собирался!

Как-то вечером, когда улеглись страсти, и я почти успокоился, насторожил необычный звук. Кто-то настойчиво постукивал в окно. Мелкой подрагивающей дробью.

Тук-тук. Тук-тук! Пауза. Тук-тук. Тук-тук! Пауза. Тук-тук. Тук-тук!

Это было странным. Я, невольно разволновавшийся, подошел к окну, отдернул занавесь и обомлел. В стекло уперлись две крохотные ладошки. А пальчики, мои родные пальчики, продолжали выстукивать дробью:

«Па-па…вер-нись! … Па-па…вер-нись… … Па-па…вер-нись!»

… … …

…Прошло много лет. Как-то раз я разбирал захламленный шкаф, разыскивая затерявшуюся бумаженцию. Искал и не находил. Двигаясь по полкам, я окунался в прошлое, задерживался на каких-то записях, всматривался в забытые лица на порыжевших фотографиях. Бродил там, будоражил душу…

И вот уж самое неожиданное, наткнулся на пачечку старых писем, аккуратно перевязанных шелковой синей лентой. Надо же, я прекрасно помнил эту ленту! Довольный, порадовался своей памяти… И уж готов был отбросить связку в сторону, но заинтересовался старой маркой на конверте. А потом я увидел…почерк… Эти письма были написаны мне.

…Наверно, меня качнуло. Очнулся я на полу, среди повалившихся с полок бумаг.

Я забыл про затерявшуюся бумаженцию, я забросил все свои важные и неотложные дела, я сидел на полу среди учиненной разрухи и читал. В одном из вскрытых до меня письмах, в свое время не дошедших до адресата, но, как оказалось, все эти годы хранившихся в нашем доме, была такая строка: «…Знаешь, а ведь у нас могло быть двое детей…»

Получается, много счастья, много боли…

А я думал только об одном: почему жена не выбросила их? Почему сохранила?

Если судьба…

За их выносливость, за их трудную жизнь, за слабости, страстность и одержимость, за их обаяние… Низкий поклон.

Глава 1. Город мастеров

Узкая дорожка между высокими скалистыми горами… Причудливые узоры вершин острыми пиками взмывают в небо. Дух захватывает. А ниже река…

Теперь, эмоции, цели придают интонациям почти неуловимый романтизм. Всё становится серьезнее.

Город в горах, город в облаках…

Узкие, мощеные белым камнем улочки, мечети, дворики… Вековая замкнутость, восточная сказка. Смесь тюркского и фарси… С древних времен умение плавить железо и медь. Гул молоточков, звон медной посуды… Народ дружелюбный, вежливый. Женщины носят кувшины с водой. На кладбищах нет надгробий, просто камни… Лошади, ослики щиплют травку…

Облака опускаются прямо на город.

Лагич…одно из древнейших поселений человека.

Время шло. Ручное производство вытеснили машины. Самобытность местных мастеров утратила смысл, обособленность же, изоляция от мира обернулись непоправимым злом. Лишь лошадиные тропы вели к затерявшемуся в горах селению, и потому жизнь словно обходила его стороной. Да и потом, вести с большой земли сюда особо не торопились. Их приносили селяне, отважившиеся на долгий спуск вниз, или же редкие путники, решившиеся подняться на такую вершину. Но с тех пор, как началась война, чужих людей здесь не стало совсем. Ушли отцы и сыновья, опустели дворы и дома. Лагич, мир ремесленников, медленно угасал.

Старая мать сидела у реки, начищала песком медную, украшенную сложным орнаментом посуду. На дне чаши проступила арабская вязь «…мы уходим, мир остается, мы умрем – это останется памятью…»

Старая мать ждала сына с войны. Ждала его много лет и знала, что он вернется. Тогда, провожая в дорогу, она вылила вслед из ковша чистую воду, показала зеркало и увидела в нем отражение сына. Это знак, что он вернется. Муж не отразился… Но она, получившая на него какую-то бумажку, которую всё равно не могла прочесть, продолжала настырно ждать.

От реки спускалась в город мощеная улица. Сейчас её заливало солнце, и белый камень блестел, слепил глаза. Пошли за водой женщины. Старики открыли двери мастерских. Горн, правда, не разжигали давно…Но как и прежде, каждое утро кто-то шил чарыки[1], чувяки, кто-то ладил лошадям сбрую, уздечки, ковал подковы. Женщины под пение ткали ковры, вязали джорабы[2]. Жизнь шла своим чередом. Они живы, а это сейчас было главным.

По склону крутой горы, по старой, давно нехоженой тропе неторопливо поднимался в селение одетый в военную форму невысокий мужчина. За ним осторожно ступала груженая мешками лошадь.

Это с победой возвращались в Лагич селяне… Значит, не исчезнет бесследно искусство древних медников. Теперь жизни, опаленные страшной войной, но озаренные победным маем, крепила уверенность светлого завтра. Сколько всего пережито, но сколько еще будет…непременно хорошего!

Вот и старая мать дождалась ненаглядного сына. Полились нескончаемые слёзы радости. Выставлялись на стол сбереженные к такому дню припасы. Двери во двор открыты настежь. Здесь варят плов и ждут гостей.

Сошлись в мастерские кузнецы. И застучали молоты по наковальне… Краснели от жара и работы лица, и в ярком свете рождалась на свет новая чаша. Белые, как лунь, старики в больших лохматых папахах усаживались неподалеку на камнях и, наблюдая за мастерами, довольно улыбались в бороду и усы. «…Да благословит вас бог…» – шептали губы. Иногда к ним подсаживались мастера, чтобы передохнуть, остудить себя и руки. И начинались нескончаемые истории о войне… Под их голоса старики вскоре умиротворенно засыпали… Мужчины понятливо переглядывались и возвращались к работе. Так проходил день.