Сергей Кара-Мурза - Кризисное обществоведение. Часть вторая. Курс лекций

• Название: Кризисное обществоведение. Часть вторая. Курс лекций
• Автор: Сергей Кара-Мурза
• Жанр: Политика
• Год: 2012
• ISBN: 978-5-91290-142-3

Эта книга – лекции 2-го семестра курса введения в кризисное обществоведение. В них дается описание и прикладной анализ проблем, возникших в ходе кризиса государства и общества постсоветской России. Изложены основные положения доктрины реформы, последствия ее реализации и главные угрозы для России, порожденные в ходе трансформации прежнего жизнеустройства.

Предназначена для студентов, аспирантов и преподавателей в социальных и гуманитарных науках, а также для широких кругов интеллигенции, думающих о путях выхода из кризиса.

---

Таким образом, авторы доктрины и не отрицают, что для реформаторов была характерна «неспособность связать реформы с традициями России» (на неспособность у «страны в целом» нечего кивать, это негодная риторика)! Найшуль вскользь высказал важный тезис реформаторов: «То, что можно сделать на голом месте, получается. Там, где требуются культура и традиция, эти реформы не работают».

Вопрос: где в России реформаторы нашли «голое место»? Что означает это понятие? Какая часть бытия России не обладает «культурой и традицией»? Найшуль использовал применительно к российской реформе понятие, применяемое колонизаторами в отношении земельных угодий аборигенов. Голландский юрист Гроций в трактате «О праве войны и мира» (1625) определил, по какому праву колонизаторы могут отнимать землю у местного населения. Он выводил его из принципа римского права res nullius (принцип «пустой вещи» или «голого места»), который гласил, что невозделанная земля есть «пустая вещь» и переходит в собственность того, кто готов ее использовать. Этот принцип стал общим основанием для захвата земель европейскими колонизаторами, и уже в XIX веке земельные угодья в Африке, Полинезии и Австралии были присвоены практически полностью, а в Азии – на 57 %. Теперь принцип res nullius фигурирует в языке теоретика реформы в России.

Важным мировоззренческим основанием доктрины реформы стал социал-дарвинизм – представление о человеческом обществе как части природы. Произошла натурализация социального. Это тяжелый провал в рациональности и в культуре, странный откат на целое столетие, тем более неожиданный, что он произошел в среде интеллигенции России.

Н. Бердяев писал, незадолго до смерти, о народнике Н. Михайловском: «Он обнаружил очень большую проницательность, когда обличал реакционный характер натурализма в социологии и восставал против применения дарвиновской идеи борьбы за существование к жизни общества. Немецкий расизм есть натурализм в социологии. Михайловский защищал русскую идею, обличая ложь этого натурализма… Есть два понимания общества: или общество понимается как природа, или общество понимается как дух. Если общество есть природа, то оправдывается насилие сильного над слабым, подбор сильных и приспособленных, воля к могуществу, господство человека над человеком, рабство и неравенство, человек человеку волк. Если общество есть дух, то утверждается высшая ценность человека, права человека, свобода, равенство и братство… Это есть различие между русской и немецкой идеей, между Достоевским и Гегелем, между Л. Толстым и Ницше» [15].

Это отрицание натурализма в обществоведении к концу XIX века стало общепринятым в культуре России, что отмечено в западной литературе как важный факт истории мировой культуры (см. [129]). Но ведь и на самом Западе натурализация социального уже воспринимается в образованных слоях как анахронизм (см. [165]). А в России под флагом «демократизации» околовластные интеллектуалы подводили «научную базу» под натурализацию общественных процессов, которая произошла в сознании властной элиты. Притом этой натурализации придавались черты радикального социал-дарвинизма и мальтузианства.

Академик Н.М. Амосов, ставший одним из ведущих духовных авторитетов в среде интеллигенции, в 1988 году выпустил манифест, проникнутый самым дремучим социал-дарвинизмом. А в «Вопросах философии» он так определял сущность человека: «Человек есть стадное животное с развитым разумом, способным к творчеству. За коллектив и равенство стоит слабое большинство людской популяции. За личность и свободу – ее сильное меньшинство. Но прогресс общества определяют сильные, эксплуатирующие слабых» [7].

Более того, даже директор Института этнологии и антропологии РАН В.А. Тишков, ныне академик РАН, в 1992 году бывший Председателем Госкомитета по делам национальностей, в интервью 1994 года утверждает: «Общество – это часть живой природы. Как и во всей живой природе, в человеческих сообществах существует доминирование, неравенство, состязательность, и это есть жизнь общества. Социальное равенство – это утопия и социальная смерть общества» [139].

И это – после фундаментальных трудов антропологов, показавших, что отношения эксплуатации и конкуренции есть продукт исключительно социальных условий, что никакой «природной» предрасположенности к ним человеческий род не имеет. Жизнь показала несостоятельность антропологической модели, в которой человек представлен как индивид, ведущий гоббсову «войну всех против всех». Но российские обществоведы, консультирующие власть, продолжают исходить из принципов методологического индивидуализма и берут homo economicus как стандарт для модели человека.

Социал-дарвинизм в приложении к человеку был распространен в доктрине реформ и на хозяйство. Экономические явления и процессы объяснялись «видовыми» различиями между социальными группами. Вот философские рассуждения «Новой газеты» о крупном капитале, созданном в ходе реформы:

«Глупо отрицать, что олигархические капиталы в России выросли на общенародной собственности (была у нас когда-то такая). Наши ротшильды взяли то, что плохо лежало, а некоторые и вовсе залезли в карман государству. Но давайте зададимся вопросом: так ли уж это несправедливо? И вообще уместно ли в данной ситуации ставить вопрос о справедливости? Судить об олигархах с точки зрения морали – все равно что ругать львов за то, что они поедают антилоп. Они – элита общества и потому руководствуются иными, нежели обычные люди, принципами.

Да, российские олигархи лишены нравственных предрассудков. Но только благодаря этому они и выжили в прямом смысле этого слова и выдвинулись на первые роли в жесточайшей конкурентной борьбе, на деле доказав свое право владеть лучшими кусками российской экономики. Нас же не удивляет, почему самый сильный и опытный лев не охотится, но тем не менее первым поедает добычу, которую ему приносят члены прайда. Таков закон природы: сильнейшему достается все. Человеческое общество по своей природе мало чем отличается от прайда. На вершине социальной пирамиды и оказываются самые оборотистые и проворные.

Олигархов обвиняют в том, что они выводят свои активы в офшорные зоны и покупают дорогую недвижимость за границей. Но, положа руку на сердце, ответьте: вы бы стали вкладывать миллионы долларов в нынешнюю Россию?

Президент должен определить, кто поведет экономику России вперед, сделав ставку на таких прагматиков, как Вексельберг, сумевших сколотить огромную финансово-промышленную империю, охватывающую не только отдельные города, но и целые регионы» [145].

В официальной идеологии реформы стало общепринятым утверждение, будто рыночная экономика (капитализм) является «естественным» типом хозяйства – в отличие от советского, «неестественного». Экономист, многолетний декан факультета экономики МГУ Г.Х. Попов заявил в своей книге «Что делать»: «Социализм пришел, как нечто искусственное, а рынок должен вернуться, как нечто естественное»[8].

А ведущий радио «Свобода», писатель и публицист А. Стреляный, выступая 18 мая 2001 года, сказал, например: «Все советское народное хозяйство, от первого тракторного завода до последней прачечной, появилось на свет неестественным путем. Не рынок, не потребитель решал, где строить тот или иной завод или мастерскую, что там клепать и сколько, а чиновник, Госплан. Эти искусственные создания (артефакты) и существовать могли только в искусственной среде, что значит за счет казны, а не потребителя».

Поразительно, как с помощью идеологии удалось замечательным образом стереть в общественном сознании вполне очевидную вещь – хозяйство, а тем более экономика, суть явление социальное, присущее только человеческому обществу. Это порождение культуры, а не явление природы. Называть «естественным» завод, построенный «по указке потребителя, а не Госплана» – глупость. Это такой же «артефакт», могущий «существовать только в искусственной среде». Ну как могли наши экономисты, философы и социологии столько лет слушать подобную чушь и поддакивать ей!

Рыночная экономика тем более не является чем-то естественным и универсальным. Уж если на то пошло, естественным всегда считалось именно нерыночное хозяйство, хозяйство ради удовлетворения потребностей – потому-то оно и обозначается понятием натуральное хозяйство. Разве не странно, что образованные люди перестали замечать эту отраженную в языке сущность.

Рыночная экономика – недавняя социальная конструкция, возникшая как глубокая мутация в очень специфической культуре Запада. Только равнодушием нашей гуманитарной интеллигенции к фундаментальным категориям можно объяснить тот факт, что в массе своей она даже не попыталась вникнуть, какого типа жизнеустройство реформаторы пытаются навязать России.