Катрин Шанель - Потерянная, обретенная

• Название: Потерянная, обретенная
• Автор: Катрин Шанель
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-699-67375-9

Малютку Катрин, живущую в приюте, считают либо умалишенной, либо попросту белой вороной. И это неудивительно! То ей является умерший брат Октав, который ласково зовет ее Вороненком, и это прозвище кажется ей знакомым. То ее сознание вдруг затуманивается, и она видит себя в комнате с красивыми обоями, где на столах лежат дорогие материи, а между столами расхаживают важные дамы в шикарных платьях… Девочка чувствует, что ее мать жива, и принимает решение во что бы то ни стало найти ее! Велико же было ее изумление, когда она узнала, что ее матерью является не кто иной, как блистательная Коко Шанель! Но великие женщины, как правило, обладают суровым нравом – поначалу мадам Коко не верит бедной девушке, называя ее ловкой мошенницей…

---

Не скоро мне удалось подняться на ноги – раньше всех захворавшая, я проболела дольше остальных.

Хорошо помню то утро, когда мне впервые разрешили встать. На завтрак сестра Мари-Анж принесла омлет и кофе, потом помогла мне умыться и заплела косы. Она была в очень хорошем расположении духа, даже шутила. И мне захотелось поболтать с ней.

– Должно быть, сестра рада, что все девочки выздоровели?

По лицу сестры Мари-Анж пробегает какая-то тень.

– Не все, увы, – говорит она и склоняет голову. – На все воля Создателя… Наша милая малютка Виржини отошла к ангелам… Бедное, безгрешное дитя!

Как-то, сбегая по лестнице, я поскользнулась на только что вымытом полу и влетела в перила, причем точеный деревянный шар пришелся мне куда-то между грудью и животом. Помню безмерное удивление и не боль, но невозможность, невозможность сделать вдох.

Я пожелала Виржини смерти за то, что по ее вине разбился Габриэль.

Я пожелала ей смерти, и теперь она мертва.

Мне очень страшно, меня мучит чувство вины, и я даю себе обещание – никогда больше не желать людям дурного, работать для них, помогать сестрам в лазарете, проводить все свободное время в молитвах.

Но прежде чем приобщиться к сонму праведников, я должна повидать своего брата.

Конечно, пока я болела, никто не устроил новый подкоп. И мне не удалось украсть ключ от тяжелой калитки. И уж конечно, не хотелось снова лезть на стену, тем более что я все еще была слишком слаба, у меня даже дрожали ноги, как у новорожденного котенка, а в голове стояла хрустальная, ясная легкость.

Может быть, именно эта ясность помогла мне найти выход. Я снова пошла к сестре Мари-Анж и была кротка, как голубица, и ласкова, как кошечка. Я не отходила от нее ни на шаг, помогала прибирать в лазарете, стояла рядом на молитве, все время вздыхала и жалась к ней. Очень добросердечная по натуре, сестра вконец растрогалась и всячески старалась меня утешать. Наконец я смиренно сказала:

– Не согласилась бы сестра выпустить меня за внешнюю стену? После болезни мне хотелось бы погулять, посмотреть вокруг…

Вообще-то воспитанниц приюта не принято поодиночке выпускать за ворота, но в некоторых случаях это позволяется. Например, некоторые девочки ходят гулять в деревню, пьют там парное молоко, навещают своих кормилиц, – считается, что они присматриваются к сельской жизни, что поможет им в дальнейшем адаптироваться к окружающему миру. В этом есть здравое зерно. Одно дело, когда выпустившуюся из обители пансионерку встречают за воротами ласковые и обеспеченные родители, готовые подстраховать любой ее самостоятельный жизненный шаг, и совсем другое – когда ты сирота и некому постоять за тебя, кроме тебя самой. Впрочем, прогулки за оградой разрешаются девочкам постарше. Но сестра Мари-Анж не отказала мне сразу, она задумалась.

– А ты не заблудишься?

Я заверила ее, что только обойду вокруг ограды и вернусь обратно к входу. Сестра Мари-Анж выпустила меня не через ворота, а через маленькую калитку. И даже дала мне ключ, тяжелый, старинный, чтобы я, вернувшись со своей беззаконной прогулки, тихонько заперла ее на замок.

– Только верни ключ мне, договорились? Мне одной. И не гуляй слишком долго! И ни с кем не говори по дороге! И не вздумай залезать на стену!

Я со всем соглашалась. Мне не нужно было слишком много времени, чтобы осуществить свой план: обойти вокруг стены и отыскать приют для мальчиков – ведь Октав всегда появлялся с противоположной стороны сада. Там я разузнаю о нем, а может, даже его увижу…

Вдруг я поняла, что ничего не знаю о том, как живет мой брат. Счастлив ли он? Есть ли у него друзья среди воспитанников приюта? Строго ли обращаются с ним наставники? Как ужасно, что я была такой эгоистичной и все говорила только о себе, а брата ни о чем не спрашивала!

Но я твердо решила исправиться. Травма и последующая болезнь раскрыли мне глаза. Мы так одиноки в этом мире, никто и не заметит, если мы умрем. Никому до нас нет дела. Мы должны держаться вместе. Должны дождаться, когда за нами придет мама.

Я иду дольше, чем могла себе представить. От слабости едва передвигаю ноги. Но все же – какое наслаждение выбраться из четырех стен! Я как птица, выпущенная из клетки. Мне хочется петь! И я даже начинаю мурлыкать какую-то мелодию, пусть и не слышала никакой музыки, кроме духовных песнопений.

Через ограду я вижу верхушки деревьев старого сада, вижу огромное старое ореховое дерево у самой стены. Октав не раз приносил мне его плоды, и руки долго оставались испачканными в несмываемом ореховом соке… Это дерево служит мне ориентиром. Значит, скоро я увижу место, где живет мой брат, а может быть, и его самого…

Что это? Я не понимаю.

Я вижу кресты, торчащие из земли, – словно много-много костелов ушло под землю, а кресты остались снаружи. А есть и холмики без крестов – ушли под землю дома? Некоторые давно – холмики покрыты травой; некоторые недавно – земля совсем свежая… И какие-то прямоугольные камни, на них написаны имена, изречения из Библии… Sit tibi terra levis… Resurgam…

И тут я поняла. Это кладбище.

Я стояла на кладбище!

Здесь лежали мертвые. Все те люди, которые были, но которых больше нет. Смерть – то, что случается с каждым. Человек просто перестает дышать, и его закапывают в землю, а душа улетает на небо.

Я увидела на одной из могил женщину. У нее были жидкие рыжие волосы, лицо распухло от слез, живот сильно выдавался под холщовым фартуком. Она стояла перед памятником, на котором было написано имя Виржини. Вероятно, ее отец, плативший за содержание незаконнорожденной дочери, не поскупился на приличное погребение. Белая могильная плита, пожалуй, слишком хороша для золотушной девчонки, никому не нужной при жизни… А эта некрасивая женщина – мать Виржини. Она пренебрегала живой дочерью, но пришла навестить, когда та уже лежит под землей.

И у нее скоро родится еще одна дочь.

Которую привезут сюда же, в приют.

– Катрин!

Мне казалось, что я отсутствовала всего несколько минут, но уже начало смеркаться, на траве появилась роса. Вдоль стены быстро шла сестра Мари-Анж, опираясь на трость – она прихрамывала.

– Катрин! Дитя мое, как вы долго! Я волновалась за вас.

– Простите, сестра, – сказала я и поднялась с земли. – Мне хотелось побыть здесь…

– Да-да, конечно, – сестра Мари-Анж приблизилась и погладила меня по волосам. – Но ты уже давно должна была вернуться. Ты сможешь прийти сюда еще, конечно, в свободное от занятий время.

– Сестра…

– Да, дитя мое?

– Я должна вас спросить… Если вы знаете… Скажите, моя мать… Она ведь не умерла? Я не сирота?

Сестра помолчала.

– Кто тебе сказал?

Я не ответила.

– Что ж, ладно. Рано или поздно ты должна была узнать. Она жива, дитя мое, но я ничего не знаю о ее местонахождении. Мы молимся о ней. Обещаю тебе, что когда ты немного подрастешь, одна из старших сестер, сестра Анна или сестра Агнес, расскажет тебе все, что тебе следует знать. А пока постарайся быть послушной, благонравной девочкой. Договорились? Давай вернемся. У меня есть для тебя маленький подарок.

Я кивнула.

Сестра Мари-Анж оперлась на мое плечо, и мы пошли назад. В приют. Единственное место, которое я могла назвать своим домом.

Подарком оказалось то, что сестра Мари-Анж склеила фигурку архангела Габриэля. Возвращенный, целый, все такой же душераздирающе прекрасный, неизменно любимый, он теперь не прятался в сундучке, а стоял рядом с моей кроватью. Вот только на губах у него так и застыло страдальческое выражение – вместо беззаботной и нежной улыбки.

С той поры как я увидела некрасивую, изработавшуюся, плачущую мать Виржини над ее могилой, мысли о моей собственной матери не оставляли меня. В какие-то минуты я даже жалела, что она жива. Право, лучше бы ей было умереть – тогда я тоже могла бы ходить к ней на кладбище. Я бы точно знала, кто она и где. Я бы верила, что она никогда не оставила бы меня по своей воле, верила, что только смерть могла разлучить ее со мной. Мертвые никогда не предадут, никогда нас не покинут.

После разговора с сестрой Мари-Анж я притихла, словно затаилась. Одинокая, опечаленная, дремала моя душа. Сестры стали учить нас ремеслу белошвеек. У меня получалось хорошо, лучше, чем у других девчонок. Онорина была мучительно близорука, Дениза не могла освоить простого шва, Адель умудрялась так испачкать белье, что, по словам сестер, его пришлось бы потом стирать щелоком. Я шила аккуратно, быстро научилась кроить, у меня обнаружился верный глаз и утонченный вкус. Более того, мне казалось, что я всегда занималась именно этим и ничем другим. Как во сне я видела узкую комнату с белыми стенами, где за столами сидели, склонив гладко причесанные головки, сироты, – и сквозь нее вдруг проступали другие помещения, в которых стены были оклеены красивыми обоями. В одной комнате, точно так же склонившись, сидели женщины и стояли черные манекены. Они вызвали у меня тревожное, неприятное чувство, и я постаралась скорее отделаться от этого видения, перейти в другое воображаемое помещение… Там на столах лежали штуки материи и важно, словно павлины, расхаживали пышно убранные дамы. О, какие на них были платья! Какие роскошные шляпы! Ленты, драгоценности, кружева! Я застывала, глядя перед собой в пространство, и приходила в себя, только когда меня окликали наставницы или толкали девчонки.