Консуэло Сент-Экзюпери - Воспоминания розы

• Название: Воспоминания розы
• Автор: Консуэло Сент-Экзюпери
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-389-08008-9

Консуэло де Сент-Экзюпери (1901–1979) была женой великого автора «Маленького принца» и «Планеты людей». Ее живописью и скульптурой восхищались Метерлинк, д’Аннунцио, Моруа, Пикассо. Воспоминания Консуэло о муже написаны со свойственным ей экспансивным изяществом. Рукопись книги долгие десятилетия оставалась тайной архива, и только на рубеже веков разрешение на публикацию было наконец получено.

«Когда я лечу среди звезд и вижу вдали огоньки, я говорю себе, что это моя маленькая Консуэло зовет меня…» – писал Антуан де Сент-Экзюпери о своей любви к прекрасной Консуэло Сунсин. Красавец и герой, аристократ и воин граф де Сент-Экзюпери влюбился с первого взгляда. Друзья восторгались Консуэло, называя ее «маленьким сальвадорским вулканом». Эта книга – драматичная и захватывающая история совместной жизни двух талантливых людей с необузданными, взрывными характерами. Именно Консуэло стала прообразом прекрасной Розы из «Маленького принца».

В 1995 году в Великобритании был снят фильм «Сент-Экзюпери», посвященный истории этого мучительного и счастливого брака.

---

Книга Консуэло только приумножает примеры внутренних противоречий, которые терзают Сент-Экзюпери.

Из-за них он постоянно требует присутствия Консуэло, призывает ее на помощь, он уверен, что Консуэло сможет уберечь его. Единственная, кто не мечтает о его славе, а хочет всего лишь жить с ним в маленьком домике в глухом уголке Африки, где он бы мог спокойно писать. Ведь именно она всегда просила его писать, удерживала его от всевозможных искушений, даже запирала в оборудованном специально для него кабинете и приказывала не выходить до тех пор, пока страница не будет окончена!

Сент-Экзюпери признателен ей за это, говорит, что мечтает творить под ее крылом, защищенный нежностью и теплом своей птички… «Ваш птичий язык и его очаровательный щебет…» В Америке, в огромном белом доме, похожем на Версальский дворец, как чуть ворчливо замечал Сент-Экзюпери, он закончил свой шедевр – «Маленького принца». Счастливые дни, проведенные за рисованием – ему позировали все друзья, приезжавшие в гости, – за воссозданием истории, подобной его собственной, за разработкой вошедших в нее мотивов. «Маленький принц» родился из большого пламени Консуэло, признался в конце концов Сент-Экзюпери… На самом деле роза – это сердце всей истории. Консуэло вдохновляет его на написание этого эпизода, и Сент-Экзюпери мучают угрызения совести, что он был так несправедлив к своей розе: «Я был слишком молод и не умел любить ее». В Бевин-Хаусе, и еще больше на Корсике, он понял, что все забыто, что Консуэло простила его и что с огромными страхами маленькой Консуэло покончено. «Скажите мне, малютка Консуэло, когда же закончатся мои?» Именно ей он хотел посвятить «Маленького принца», но Консуэло настояла, чтобы сказку он посвятил Леону Верту, своему другу еврею. Сент-Экзюпери согласился, но сразу же пожалел об этом. Он обещает ей написать продолжение, когда вернется с войны, и на этот раз она будет идеальной принцессой – никаких больше роз с шипами, – и эту книгу он посвятит ей.

Воспоминания, как и еще не изданная переписка, рассказывают об этой странной любви. Особенно о том, о чем умалчивают безупречно красивые легенды. На самом деле Сент-Экзюпери необходима была эта рукопись, забытая более чем на пятьдесят лет, – на ее страницах он оживает. «Воспоминания розы» приближают его к нам, он вдруг становится более трогательным и менее нравоучительным, более живым и привлекательным. Пишите мне, пишите мне, просит он Консуэло в день своего сорокачетырехлетия, за несколько недель до гибели, «время от времени <почта> доходит, и в моем сердце наступает весна».

«Малютка Консуэло» получила письмо и выполнила просьбу.

И она писала, писала, чтобы рассказать их историю и заставить мир услышать свою правду.

* * *

Ален Вирконделе

Париж, февраль 2000

1 La niña del «Massilia»[5]

Каждое утро на палубе Рикардо Виньес[6], пианист, с похожими на голубиные крылья руками, шептал мне на ухо:

– Консуэло, вы не женщина.

Я смеялась и целовала его в щеку, отводя длинные усы – из-за них я иногда начинала чихать. А он гнусавил свои галантные испанские фразы, желая мне доброго утра, расспрашивая, что мне снилось, помогая пережить еще один день на пути в Буэнос-Айрес. И каждый раз я пыталась понять, что имеет в виду дон Рикардо, произнося эту ритуальную утреннюю фразу.

– Тогда, может быть, ангел или чудовище? Кто же я? – наконец в раздражении накинулась я на него.

Он перестал улыбаться. Несколько минут всматривался в морскую даль, и лицо его было похоже на лики с полотен Эль Греко. Он взял мои руки в свои:

– Дитя, вы умеете слушать, ах, это уже неплохо… С тех пор как мы встретились на этом корабле, я постоянно спрашиваю себя, кто же вы. Я знаю, что люблю ту, что живет внутри вас, но знаю также, что вы не женщина. Ночи напролет я размышлял об этом и наконец погрузился в работу. Пожалуй, я все-таки больше композитор, чем пианист, и только в музыке могу выразить вашу сущность так, как я это чувствую.

Виньес откинул крышку стоявшего в салоне пианино с небрежной кастильской элегантностью, благодаря которой снискал себе популярность в Европе. Я слушала, это было великолепно. Море покачивало нас, словно подхватив ритм мелодии, и мы принялись, как обычно, рассказывать друг другу о бессоннице, о своих открытиях: иногда на горизонте показывался то маяк, то остров, то другой корабль.

Я подумала, что теперь эта фраза Виньеса, выраженная в музыке, больше не смутит мой покой. И смешалась с пассажирами «Массилии».

* * *

Здесь были европейцы, которых туристические агентства уговорили посетить молодой американский континент под звуки танго. И выходцы из Южной Америки, которые везли домой из Парижа изрядные запасы платьев, духов, драгоценностей и каламбуров. Пожилые дамы не смущаясь рассказывали, сколько килограммов они сбросили в салонах красоты. Другие беззастенчиво показывали мне фотографии, на которых можно было с точностью до миллиметра проследить приключения их хорошеньких носиков. Один господин поведал мне об успешно проведенной деликатной операции – трансплантации купленных по дешевке зубов бедняка…

Самые юные девушки развлекались тем, что демонстрировали нам по четыре-пять платьев за день. Им нужно было придать видимость ношенных – южноамериканская таможня строго следила за тем, чтобы дамы не провозили контрабандой предметы роскоши. В перерывах между сменой туалетов девушки принимали ванны с опьяняющими ароматами. Аргентинки и бразильянки оставляли европейских женщин далеко позади по части нарядов. Они недолго артачились, когда их просили сыграть на гитаре или спеть народную песню. Пока мы плыли, девушки из тропиков становились все более раскованными, с них постепенно сходил светский лоск. Старые и молодые ворковали на португальском и испанском, не давая француженкам ни малейшего шанса вставить хоть словечко.

Рита, юная бразильянка, умела изображать на гитаре колокольный звон – то зовущий к обедне, то праздничный. Она утверждала, что вдохновение пришло к ней во время карнавала в ее родной стране – в одну из тех ночей, что принадлежат колдунам индейским и негритянским, – когда все женщины отдаются своим желаниям, своей природе, погружаются в жизнь неисследованных девственных лесов. Ритины колокола порой сбивали пассажиров с толку, и они поднимались на палубу. Она утверждала, что ее гитара – волшебная, и считала, что умрет в тот день, когда инструмент разобьется. Отец Ланд, которому Рита часто исповедовалась, был перед ней совершенно безоружен и просто не мог отчитывать ее за языческие рассуждения и веру в колдовские силы.

Мне очень нравился отец Ланд. Мы часто подолгу гуляли с ним по палубе, разговаривая о Боге, сердечных делах, о жизни и путях самосовершенствования. Он спросил меня, почему я не появляюсь в столовой, и мне пришлось рассказать ему, что я ношу траур по мужу, Энрике Гомесу Каррильо, и еду по приглашению аргентинского правительства, которое мой покойный супруг-дипломат некоторое время представлял в Европе. Отец Ланд, прекрасно знавший многие его книги, пытался меня утешить: он внимательно слушал, как я со всем пылом юности рассказывала ему о любви, которую внушил мне пятидесятилетний мужчина за недолгий срок нашей совместной жизни. Я унаследовала все его книги, его имя, его состояние и принадлежавшие ему газеты. Мне была доверена его жизнь, и я хотела понять и пережить ее заново и продолжить – в память о нем. Я решила повзрослеть ради него и поставила это своей целью.

Рикардо Виньес был близким приятелем моего мужа. Он заметил меня в Париже: от матери я унаследовала фамилию одного из его друзей – маркиза де Сандоваля, а для Виньеса это имя ассоциировалось с океаном, бурей, вольной жизнью и воспоминаниями о великих конкистадорах. Виньеса обожали все женщины Парижа, но он был аскет, и его чувства принадлежали исключительно музыке.

Однажды я услышала, как гитаристка Рита хриплым шепотом сказала ему на ухо:

– Правда ли, что вы принадлежите к тайному и очень строгому ордену, еще более могущественному, чем иезуиты, к секте, членами которой могут стать только люди искусства?

– Разумеется, и вам наверняка уже доложили, что в полнолуние мы отрезаем себе один ус, который, впрочем, тут же отрастает снова?

* * *

Моим другом на корабле стал и Бенжамен Кремьё [7], он плыл в Буэнос-Айрес читать лекции. Огненный взгляд и страстный голос делали его похожим на раввина. Его речи казались мне полными тайной силы.

– Когда вы не смеетесь, волосы у вас становятся грустными, какими-то усталыми. Ваши кудри никнут, как засыпающие дети… Любопытно, что, когда вы оживляетесь, когда вы рассказываете о своей стране – о колдовстве, цирке, вулканах, – ваши волосы снова оживают. Хотите быть красивой – почаще смейтесь. И обещайте мне, что сегодня вечером вы не допустите, чтобы ваши волосы уснули.