Михаил Дзюба - Искажения

• Название: Искажения
• Автор: Михаил Дзюба
• Жанр: Русское современное

Сюрреалистическое путешествие вглубь воспаленного сознания. В область торжества иллюзии, где галлюцинация реальней, чем сама реальность.

---

Альков был пустым, за исключением внушительной медной фигуры утконоса с прямоугольным отверстием в брюшине. В прямоугольном отверстии, игнорируя логику механики, хаотично, вращались шестерни.

– Это автоматон18, – ответил на мой немой вопрос Полуорганизм. – Он визуализирует карту видимой Вселенной.

Полуорганизм оборвал себя на полуслове. Закатился за автоматон, где, по-видимому, наехал колесом на скрытый рычаг. Шестерни в брюшине автоматона завращались чуть быстрее.

– Уже вот-вот, – пообещал Полуорганизм. – Как у вас с астрономией? Впрочем, не имеет значения. Сейчас автоматон покажет карту видимой Вселенной. Ту, куда проникли взгляды телескопов.

Автоматон-утконос запищал, пугающе разошёлся его клюв.

Посреди алькова повисло голографическое изображение скоплений светящихся точек, туманностей, кругов, спиралей.

На увенчанном горлышком сосуде Полуорганизма загорелась рыжая точка, и изображение Вселенной стало размытым – Полуорганизм что-то искал.

– Подождите секундочку, – сипнул динамик. – Это Галактика Млечный Путь. Наша с вами. Обратите внимание на этот квадрат, вот же – сто пятьдесят градусов по долготе. Увидели? Рукав Персея. И дальше – за Внешним Рукавом.

Я вижу, что ничего не вижу. Пустая синева. Тонущая сама в себе перспектива.

– У вас тоже, наверное, есть это ощущение «ничто», – и уже во второй раз Полуорганизм ответил на мой немой вопрос. – Однако присмотревшись можно её увидеть.

Полуорганизм увеличил фокус, навел резкость.

Теперь я вижу блекло-синий эллипсоид. Планета.

Чуть левее – горящий фонарик. Солнце.

– Чистый Уэд19. Так мы назвали эту планету. Скажете пафосно? Ну и пусть, – Полуорганизм замолчал, в динамике щелкнуло статикой. – Чистый Уэд находится на расстоянии в сорок четыре тысячи световых лет от Земли.

– Далеко.

Мне вновь неуютно. Липкий пот струится по мне. Пот смешивается с топким одиночеством, с пустой синевой ничто, с безликими грубыми цифрами.

– Не близко, правда. Но оно того стоит. Хотя, знаете, проблемы транспортировки, в целом, нет. Телепортация.

– Невозможное возможно?

– Все невозможное в какой-то момент становится возможным. Телепортация не исключение. Что вы скажете, а? Согласны? Согласны стать необходимым элементом? Согласны стать Отцом?

Мне трудно принять себя элементом. Ещё труднее принять себя Отцом.

– Только «Прощание славянки» не нужно играть, договорились?

Часть 3

Неотменимая модальность зримого20. Россыпь цветного бисера сигнальных ламп. Чернильная резина пола. Обивка капсулы в сетке морщин. Покрытое каплями нашего дыхания толстое стекло иллюминатора двери. На периферии зрения – Мармарис. Её мерное вздымание груди под тугим кожаным плащом, её острые скулы. Над головой Мармарис табло секундомера.

Он сказал, пока не загорится красным один.

Как только на табло появится красная цифра «один», нас – меня, Мармарис, капсулу – разложит на молекулы. Мармарис, видимо, не волнуется – у неё есть опыт. Её молекулы неслись через всю Галактику не единожды. Молекулы Мармарис разбегались друг от друга уже несколько десятков раз, чтобы через секунду собраться вновь. Через секунду и я стану бегущими друг от друга молекулами.

Очень странно поймать себя на мысли о том, что поймал себя на мысли. На мысли о побеге. Если быть откровенным перед самим собой, выходит, я бегу всегда. И чем дольше бег, тем легче это делать. Вначале отмечаются детали: имена, люди, события. Позже, когда несешься во всю грудь, едва можно уловить целые пласты жизни. Пласты отламываются незаметно и тихо.

Со временем наступает момент абсолютного вакуума. Затем бесконечная прострация, которая вытесняет даже вакуум. И в этом нет Их вины. И чьей-либо другой. В этом нет вины как таковой. Бег – это исключение порочной заплесневелости.

Я словно тот дублинский еврей в старом ирландском романе21. День длиною в жизнь. Или жизнь длиною в день. Стоит ли искать верное определение. Он же искал суждение о ней. Всё думал, изменяет ли она; рубенсковских телес изможденная заплесневелостью, но ещё сохранившая привлекательность. Возомнившие себе думали трогает ли она себя там, предаваясь воспоминаниям о молодом герое. А дублинский еврей заплесневелой кучей собственных дневных умозаключений лежит рядом. Боится потревожить.

Любить и бояться. Нет ничего хуже.

Острые грани гаек. Серо-стальные огромные гайки. Настоящие. Неотменимые. Вытянуть руку и потрогать. Искусная работа по металлу. Механизм создал крепление механизма. Гладкое, обжигающе-холодное и мертвое. Почувствовать мертвый холод.

Рядом ее рука. Изящная и теплая.

Действительная?

Понять, что действительно. Найти точку опоры.

Однако где эта точка опоры, когда после красной цифры «один» моё «я» станет неопределенным множеством разрозненных молекул.

Утеряно в памяти его имя, но однажды луч сконденсированных молекул вошел в него знанием. Может и я стану таким лучом, проникающим в кого-то. Он проснется и подумает, что он что-то знает. И все же не будет знать, потому что я не знаю о том, что знаю я.

Уверенность в действительном разрушится карточным домиком. Загорится красным где-то наверху. Мир в один момент вздрогнет. Потеряет заданные координаты. Первый разрыв произойдет в коленном суставе. С непостижимой скоростью разрыв трещинами распространится повсюду. Молния последнего отблеска света, всё захлебнется в себе самом. Лишь теплая рука.

Действительная?

Темнота действительная. Настоящая. Я ощущаю рядом с собой чье-то присутствие. Протягиваю в направлении ощущения присутствия кончики ногтей. Пронзаю пустоту.

Сбитое дыхание. Моё? И мое тоже.

Я с усилием выпрямляю свинцовые суставы. В ушах шум крови, на губах крови привкус.

– Вы в порядке? – я слышу знакомый голос со стороны ощущения присутствия. – В первый раз всегда так, не волнуйтесь. Главное, чтобы сборка прошла нормально. Без отклонений.

В этом «без отклонений» есть нечто пугающее. Отклониться от себя самого.

Сквозь опухшие веки стремится просочиться новый мир. Новый мир входит в моё сознание обрывками: плоскость стены, едва уловимый звук шипения, оголенная конечность.

Дверь капсулы отворяется, и плоскость стены наваливается непреодолимой тяжестью; я ощущаю неприятное брожение в желудке.

Тугой плащ Мармарис заполняет видимое мне пространство. Мармарис берет меня под руку и выводит из капсулы телепорта.

Непреодолимая тяжесть стены отступает. Я набираю полную грудь воздуха, как вдруг четко осознаю, что новый мир определенно внес качественные коррективы. Моё обоняние теперь не обжигает дух протухшего яйца. Впервые за много десятков лет я узнал воздух на запах. На вкус. Я вновь набираю полную грудь воздуха, задерживаю дыхание, чтобы удостоверится, не обманывают ли меня собственные чувства.

– Я теперь совсем не пахну! – неуверенно говорю я.

– Для меня ну вот ничего не изменилось в этом отношении, – Мармарис закрывает дверь капсулы телепорта. – Но так и должно быть. – Поправляет ремень своего тугого плаща. – Познакомьтесь – Такахаши.

Такахаши – это по коленную чашечку купированная нога. Конечность, которую я видел сквозь опухшие веки. Такахаши-культя обнажен: темные волоски на голени закручиваются спиральками, ороговевшие желтые ногти на длинных пальцах, нервно бьет пульс на выступающей возле подъема вене.

– Нужно собираться. Скоро телепортационная приемная исчезнет. Идемте.

Я следую за Такахаши и Мармарис. В свете невидимых ламп мы минуем анфиладу дверных проемов, после чего останавливаемся в небольшой комнате напоминающей операционную. На кафельном столе две бесформенные субстанции, цвет которых настолько неописуемый, что исключает определение цвета как такового.

– Надевайте, – повелительно говорит Мармарис. Она берет одну из субстанций и прикладывает ее к губам.

Субстанция медленно обволакивает рот Мармарис, скрывая половину её лица.

– Это Потполы22, – голос Мармарис звучит без искажений, будто на её лице субстанции нет вовсе. – Местная фауна. Потполы помогут нам дышать, пока мы не доберемся до места. Эти существа – адаптивы, они пропускают через себя здешние газы, на выходе давая привычный нашим легким воздух. Да не бойтесь вы!

Я беру Потполу в руки. Она невесомая, словно взял в охапку гусиные перья. Прикладываю Потополу к губам. Она совершенно гладкая, словно обдуло ветерком.

– Не так уж и плохо, – замечаю я, и чувствую, как Потпола повторяет мою артикуляцию.

– Я же вам говорила. Поспешим.

Такахаши мерными отточенными прыжками ведёт нас тусклыми коридорами. Впервые за время пребывания на Чистом Уэде я понимаю, что это самое время мне недоступно. Недоступно понимание времени и всего в нём происходящего. Внутри меня это ощущается так, как будто сбились внутренние часы. И даже не день поменялся с ночью, а ночь уместилась в наносекунду, в которой день бесконечно начинается.