Пьер Саворньян де Бразза - Миссия на Африканский Запад. 1883–1885. Документы и материалы

• Название: Миссия на Африканский Запад. 1883–1885. Документы и материалы
• Автор: Пьер Саворньян де Бразза
• Жанр: История
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-7598-0927-2

Книга, подготовленная доктором исторических наук профессором НИУ ВШЭ И. В. Кривушиным и кандидатом филологических наук Е. С. Кривушиной, представляет собой продолжение первого научного отечественного издания документов и материалов, связанных с деятельностью знаменитого французского путешественника и исследователя Пьера Саворньяна де Бразза (1852–1905). В ней собраны документы и материалы, относящиеся к Третьей экспедиции (1883–1885) де Бразза в Африку (Габон и Конго), которая положила начало созданию Французской колониальной империи в Центральной Африке. Публикуемые отчеты, воспоминания и письма де Бразза и его соратников содержат уникальную информацию о начальном этапе французского колониального строительства в Экваториальной Африке, его основных этапах и особенностях. Они показывают, что европейский колониализм – и на уровне провозглашавшихся им целей и принципов, и с точки зрения его практики – не был на своей ранней стадии сугубо однозначным историческим феноменом. Миссия на Африканский Запад, организованная и возглавленная де Бразза в 1883 г., явилась попыткой осуществления не насильственной, а «мирной колонизации», и эта попытка была до смещения де Бразза в 1898 г. весьма успешной. Публикация документов предваряется вступительной статьей, тексты снабжены обширными научными комментариями.

Для широкого круга читателей, в первую очередь историков, политологов, этнологов, культурологов, географов, журналистов, а также всех, кто интересуется историей Африки и европейского колониализма.

---

Если деревня покинута, пальмы остаются и долгое время служат свидетельством того, что здесь когда-то пребывало племя батеке. Эти рощицы, одни более молодые, другие постарше, третьи совсем старые, разбросанные то тут, то там по бесплодной земле, нарушают ее грустное однообразие. Из волокон пальмы (ее название я тебе сообщу, когда составлю гербарий) батеке изготовляют ткань, довольно грубую, размером не больше обычного носового платка. Из нескольких кусков, сшитых вместе, получается нечто вроде огромного савана, в который обертывают себя вожди. Ткань, первоначально цвета сурового шелка, очень быстро становится грязной от контакта с красной краской и пальмовым маслом, которыми туземцы натирают тело. В том, что из пальм делают ткань, я удостоверился, прибыв в одну деревню, где увидел деревья, лишенные всех листьев, кроме верхней кроны; они мне напомнили пальму пальмату (Chamaerops humilis)[325], единственную дикорастущую пальму в Италии[326].

В тени этих пальм, окруженных редкими банановыми деревьями, растут бобовые культуры (из семейства древовидных с белыми цветами и мохнатыми плодами, семена которых, растертые с каким-то другим, не известным мне растением, используются для отравления рыбы), клещевина обыкновенная[327], молочай (им отравляют стрелы), тыква, хлопковые деревья и другие растения, за которыми сегодня пока еще ухаживают, но завтра <люди уйдут>, и то, что останется от них, будет лишь указывать на присутствие здесь некогда человека. Под пальмами шумит многочисленное племя батеке. Почти каждый день и каждую ночь они танцуют под звуки тамтамов, а каждое утро все женщины с корзинами, ящиками, мотыгами (настоящими мотыгами) отправляются на плантации одинакового размера, разбитые на равном расстоянии друг от друга и представляющие собой вытянутые параллелограммы, примыкающие друг к другу, как и наши поля. Они дают обильные урожаи маниоки, проса, сахарного тростника, кукурузы, табака и фисташек.

Если я буду все описывать в деталях, то так никогда и не закончу, а я очень хотел бы рассказать тебе о корзинах самой разнообразной формы и тыквах, с которыми они ходят за водой. Или об их палках, к концу которых привязывается кудель из растений; с их помощью женщины ловят кузнечиков и других насекомых, которых едят с большим удовольствием. Или об ананасовых деревьях, растущих здесь, как сорная трава. Их тут очень много, земля сплошь покрыта ими. На каждом привале жадно пьют ананасовый сок, который заменяет часто отсутствующую воду.

Я хотел бы тебе рассказать, что едят батеке: это светло-зеленые побеги различных деревьев, горькие дикорастущие плоды лиан, маленькие красные луковицы одного низкорослого растения с жест кими листьями и цветком, растущим прямо из земли. Конечно, слово «луковица» не очень удачное, корень скорее похож на яйцо, из которого съедается белая часть, немного суховатая, по вкусу напоминающая чеснок[328].

Кроме того, здесь огромное количество кузнечиков. На всем протяжении пути наши носильщики поджигали траву и гонялись за ними. Поймав, они закатывали насекомых в шарики из маниоки размером в абрикос и проглатывали, словно пилюлю. Но самым изысканным блюдом считаются личинки бабочек; их завертывают в листья, жарят и едят.

Вот последние строки моего дневника за этот день[329]: «Прибыли батеке из Апири, за которыми послал Балле. Все они уселись в кружок, поставили на землю свои корзины, воткнули в песок свои ассагаи[330] и ножи. Солнце постепенно исчезало за их головами, покрытыми грязным куском туземной ткани, который обрамлял их исхудавшие лица».

Мы пересекли реку Дьеле и 30 мая были в деревне с тем же названием.

31 мая мы пересекли Нкони и оказались в деревне Апири[331].

3 июня мы ушли из этой деревни; я провел ночь близ Балы, где на меня обрушился страшный ливень.

4 июня в одиннадцать часов утра я прибыл на станцию Осика[332], расположенную в прекрасном месте в тридцати метрах от реки Лекила[333] и в ста метрах выше ее уровня. Замечу, что трех– или четырехдневные остановки в этих деревнях мы использовали для найма носильщиков. В Апири нам не удалось набрать их в достаточном количестве из-за большого праздника, так что я отправился вперед один с тридцатью тремя батеке; со мной был не очень тяжелый груз. Балле смог уехать в тот же день с другими носильщиками.

Я оставался на станции Осика до 24 июня, где не прекращал вести барометрические и метеорологические наблюдения.

Вот что я записал в дневнике 18 июня:

«Сегодня потрясающий день. Мы спустили на воду наш баркас[334]. Его киль, окрашенный в красный цвет, словно облаченный в пурпур, поддерживаемый сенегальцами, габонцами, галуа[335] и павинами[336] – всеми, кто служил в экспедиции, скользил по деревянным каткам, а в половине пятого вечера среди возгласов «Ура!» и криков наших людей он уже плыл[337] мимо берегов Лекилы в Осику, расположенную на 1°34′[338] ю.ш. и 12°15′ в.д., примерно в трехстах восьмидесяти метрах выше уровня моря. Солнце, уже спустившееся за холм, заливало багряным заревом все небо, а бледная луна проглядывала сквозь густую сеть свисавших ветвей и лиан, колыхавшихся от ветра… <…>

У меня слабый приступ лихорадки, который предупреждает, что завтра необходимо принять хорошую дозу хинина. До чего противная эта лихорадка, но когда я болею, то предаюсь воспоминаниям о прекрасном небе Италии, и мой дух укрепляется».

Ты мне скажешь, что я становлюсь немного романтиком; но что же ты хочешь? Я пишу тебе, и мысль об этом заставляет меня рассматривать день, который мы прожили, как если бы я рассматривал пейзаж, который собираюсь нарисовать. Я просто описываю впечатления, которые я получил.

23 июня в три часа пополудни какой-то человек со станции Кенкуна[339] пришел сообщить мне, что несколько апфуру хотят поговорить с белым человеком; там было восемь мужчин и три женщины с двумя пирогами, нагруженными маниокой. Что делать? Прежде всего собрать вещи, чтобы завтра же уехать. Но можно ли было верить тому, что сказал человек со станции Кенкуна? Вдруг апфуру хотели повторить то, что они сделали в случае с Мизоном: когда тот приближался к ним, они обращались в бегство.

Правда, если Мизон искал их, то здесь, наоборот, они сами явились за белым. По этому поводу я вспомнил строку: «Timeo Danaos» и т. д.[340]

24 июня[341] вместе с четырьмя батеке я перебрался со станции Осика на станцию Алима[342], или, точнее, в деревню <вождя> Кенкуны, рядом с которой находится станция. Я прибыл туда к вечеру.

Вечером 25 июня туда же прибыл Балле. Утром 27 июня Фирмен, которого мы послали с Угулой[343] в лагерь апфуру, по возвращении наговорил много добрых слов о тех самых апфуру, пожелавших встретиться с белым.

В два часа пополудни Балле, Фирмен, я и Ренкекиза[344] отправились в лагерь апфуру и оказались там уже поздно ночью. Мы обходили деревни батеке, что удлинило наш путь. Кроме того, мы пересекли на маленькой пироге реку Гамбо и перешли вброд два ручья, где вода поднималась нам до пояса. Да, я забыл упомянуть, что с нами был сын Кенкуны.

У меня нет времени, чтобы пересказать тебе то, что я уже занес в свой дневник, поэтому привожу оттуда выдержку, опустив описание инструментов и маниоки у апфуру; ты знаешь о них по моим предыдущим письмам.

«Была уже глубокая ночь, когда, взобравшись на холм у леса, окаймляющего Алиму, мы увидели огоньки; это был лагерь апфуру; я послал вперед сына Кенкуны сообщить им, что прибыли белые люди; несколько минут спустя мы уже сидели у костра на чем-то вроде скамьи в окружении апфуру, которые, не скрывая удивления, рассматривали нас с головы до пят.

После того как мы пожали руку вождю[345] и обменялись хлопками[346], начались расспросы. Угула, хорошо говоривший на батеке и понгве, служил переводчиком. Благодаря Угуле мы смогли получить различные сведения, которые ему удалось собрать за день, проведенный с апфуру, тем более что он знал Макоко и Кенкуну, у которых уже побывал вместе с Пьером, и считал, что на этот раз лучше отправиться к Макоко на пироге, чем снова идти по земле.

Вот первое впечатление, которое я получил об апфуру при свете костра, на котором кипел типичный для их хозяйства котел: это были славные люди, высокого роста, крепкие, с сильными руками, с открытыми лицами, не скрывавшими удивления. Какая разница с этими скелетами батеке!

Напряженное внимание, предметом которого мы оказались, выражалось в возгласах изумления, передававшихся по кругу из уст в уста. Лишь только костер угасал, апфуру спешили бросить в него ветки, чтобы поддержать пламя и разглядывать нас в свое полное удовольствие. Изучению ног и обуви не было конца: туземцы тщательно исследовали наши ботинки, передавая их из рук в руки с нескрываемым восхищением. Вот бы изумился мой сапожник из Удине[347], если бы узнал, в какой восторг он привел апфуру своим изделием! Что касается меня, то мне казалось, что я грежу, видя их озаренные огнем черные лица; эти освещенные лица – единственное, что вырисовывалось на фоне темного леса; над нашими же головами было безлунное небо, сплошь усеянное звездами, а сквозь листву деревьев таинственно поблескивали воды Алимы. Я думал о многом, я вспоминал Пьера, когда он в первый раз плыл по этой еще незнакомой реке и был остановлен многочисленными пирогами, полными туземцев с огнестрельным оружием; это случилось 3 июля 1878 г.[348]