Генрих Хаапе - Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942

• Название: Пункт назначения – Москва. Фронтовой дневник военного врача. 1941–1942
• Автор: Генрих Хаапе
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-9524-5134-6

Бывший военный врач рассказывает о боевом пути батальона, в котором он служил с начала войны. Буквально по дням автор прослеживает путь, пройденный его батальоном от границ Восточной Пруссии через Литву, Белоруссию до Тверской области – района Ржева. Он не только описывает боевые действия, но и подробно рассказывает о работе военного врача во фронтовых условиях. Большое внимание автор уделяет описанию быта фронтовиков, трудностям, которые им пришлось переживать из-за плохой подготовки армии к русской зиме.

Автор не был фанатичным национал-социалистом или ура-патриотом. Будучи военным врачом, он видел свой долг прежде всего в оказании помощи всем страждущим: раненым на поле боя, пострадавшим от холода или болезней.

---

– Ваша фамилия?

– Шмидт, герр ассистенцарцт!

– Ваша гражданская профессия?

Он молодцевато щелкнул каблуками и четко доложил:

– Адвокат, герр ассистенцарцт!

– Это меня не удивляет! Большой говорун, не так ли? Как бы там ни было, во всяком случае, теперь вы находитесь в моем подчинении! И я надеюсь, что вы будете неукоснительно выполнять все мои приказы! Понятно?

– Так точно, герр ассистенцарцт!

– А теперь заставьте тех русских в лесу замолчать!

– Слушаюсь!

Унтер-офицер проворно занял позицию со своим ручным пулеметом. Однако, прежде чем он успел открыть огонь, над нашими головами просвистела еще одна пуля. На этот раз она попала в правый верхний угол красного креста на нашей санитарной машине. Я приказал водителю отогнать ее в более надежное место за домом, а сам поспешил назад в комнату к своей «ноге».

Тем временем она уже заметно порозовела, и, когда я ущипнул раненого за икру, а потом за большой палец ноги, он почувствовал это. Но, к сожалению, началось и довольно сильное венозное кровотечение. Теперь уже нельзя было терять ни минуты. Зажим на артерии был установлен надежно, поэтому я оставил его в ране. Из-за венозного кровотечения пришлось наложить давящую повязку, кроме того я сделал раненому противостолбнячный укол. Прежде чем я распорядился отнести раненого на носилках в санитарную машину, я успокоил его, сказав, что его нога скоро снова будет в полном порядке.

– Спасибо, герр ассистенцарцт! – ответил он со слезами на глазах. – И вам спасибо, святой отец, за то, что молились вместе со мной!

Санитар-носильщик поймал мой недоуменный взгляд и, запинаясь, пояснил:

– Видите ли, герр ассистенцарцт, я по своей гражданской профессии священник… Оказавшись тут на долгое время одни и без охраны, мы очень испугались, ведь по ту сторону пастбища, в лесу засели русские… Но я верил, что Господь не оставит нас в беде и поможет нам… И тогда я начал молиться… Я думаю, что молитва позволила успокоиться мне и остальным и укрепила наш дух…

Он замолчал. Я был тронут его словами и, немного помолчав, сказал:

– Вам незачем извиняться! Вы поступили правильно!

На медицинской карточке, висевшей на шее солдата, раненного в живот, я написал красным карандашом «Немедленно оперировать!!!» с тремя восклицательными знаками и приказал водителю санитарной машины:

– А теперь вперед! Гоните как можно быстрее в санитарную роту!! И доложите там, что здесь лежат еще двое мертвых, которых надо похоронить!

Взревел мотор, и санитарная машина рванулась с места, но как только она выехала из-за надежного укрытия, которое ей давал просторный крестьянский дом, то тут же попала под град русских пуль. Меня охватил приступ такой бессильной ярости, какую я редко испытывал в своей жизни. Ведь красный крест на белом фоне был даже издали хорошо виден в ярких лучах полуденного солнца. Противоречащий нормам международного права огневой налет на санитарную машину означал бы для солдата с ранением в живот неминуемую смерть, если бы хоть одна пуля попала в мотор или если бы машина остановилась по какой-нибудь другой причине.[6]

В этот момент затрещал немецкий ручной пулемет, установленный перед домом. Русские сразу же прекратили обстрел. Видимо, наш юрист засек русских снайперов, засевших в лесу, и послал им несколько метких очередей.

– Кажется, это единственный язык, который они понимают! – возмущенно крикнул я. – Очевидно, русские только и ждали того момента, когда смогут обстрелять нашу санитарную машину с ранеными! Видимо, эти подлецы никогда не слышали о Женевской конвенции!

– Это верно! – подтвердил санитар-носильщик. – Там, в лощине, с другой стороны дома лежат еще несколько тел погибших. Русские зверски расправились с немецким врачом и несколькими ранеными, которых он как раз собирался перевязать!

– Какая подлость! Вы уверены в том, что все они действительно мертвы?

– Я полагаю, да, герр ассистенцарцт! Мне сообщили об этом наши пехотинцы, проходившие позднее мимо того места.

– Мы должны сами убедиться в этом. Пойдемте со мной, святой отец! А вы, юрист, обеспечьте нам огневую поддержку! Сначала мы сбегаем в ту лощину.

– Слушаюсь, герр ассистенцарцт! – ответил говорливый унтер-офицер.

Лощина, о которой говорил санитар-носильщик, находилась метрах в ста от хутора. Мы со всех ног бросились к окопу, вырытому перед лощиной, и спрыгнули в него. Взметая фонтанчики песка и земли, слева и справа от нас в бруствер окопа вонзилось множество вражеских пуль. Тогда со стороны хутора снова открыл огонь наш пулемет. Под прикрытием пулеметного огня мы в несколько прыжков преодолели последние двадцать метров и скатились в лощину.

Здесь мы обнаружили шестерых мертвых немецких солдат. Мертвый санитар лежал на спине, широко раскинув руки. Рядом с ним, уткнувшись лицом в землю, лежал врач. На рукаве его мундира виднелась белая повязка с красным крестом, рядом с ним на земле валялся белый флаг с огромным красным крестом. Вокруг него было рассыпано содержимое его медицинской сумки.

Словно боясь, что его услышат русские, священник взволнованно прошептал:

– В пятидесяти метрах отсюда – видите, вон там, за кустами дрока – залегли русские. Санитар перетащил всех раненых в лощину, и доктор уже собирался их перевязать, но в этот момент русские открыли по ним огонь. Я видел все из окна крестьянского дома, в котором вы были, но ничего не мог сделать. Врач поднялся во весь рост и начал размахивать флагом с красным крестом, но они хладнокровно застрелили его. Он упал, но они продолжали стрелять и бросать гранаты, пока в лощине не прекратилось всякое движение. Это было просто ужасно… убийство… хладнокровное убийство!..

Его голос прервался, а на глаза навернулись слезы.

Мы подползли поближе к погибшему врачу. Я осторожно перевернул его на спину. Прядь его светлых волос упала набок, открыв все лицо, и… о ужас! Я смотрел в потухшие глаза… Фрица!

Я молча смотрел на своего старого друга. Мне вдруг показалось, что если я очень постараюсь, то смогу заставить его плотно сжатые губы снова раскрыться и заговорить со мной. Всего лишь каких-то двенадцать часов идет война, мы прошли только несколько километров по России, а я уже потерял одного из своих лучших друзей. Это было уже слишком – слишком много трагических событий для первого дня войны против нового противника, к коварным методам ведения войны которого нам только еще предстояло привыкнуть.

Святой отец опустился на колени рядом со мной и терпеливо ждал, что же я теперь буду делать. Не говоря ни слова и не осознавая до конца, что я делаю, я взвалил тело Фрица на плечо и, тяжело ступая, начал медленно выбираться из лощины по склону вверх. Священник тотчас последовал за мной. Я бережно опустил тело погибшего товарища на траву в саду за крестьянской усадьбой и расстегнул ворот мундира и нательную рубашку. И мундир и рубашка были пропитаны кровью Фрица и во многих местах разорваны пулями, выпущенными с близкого расстояния. Я отломил нижнюю половинку личного опознавательного знака (идентификационного жетона), висевшего на цепочке на шее Фрица, вынул из карманов офицерскую книжку, фотографии, спички и портсигар, завернул все в носовой платок и передал сверток Петерману.

– Мы перешлем все это его родным! – осевшим и поэтому каким-то чужим голосом произнес я, когда мы снова вошли в дом.

В углу кухни была составлена целая пирамида из оружия, которое оставили побывавшие здесь раненые. Я взял себе автомат с полным магазином и еще два запасных рожка, затем, немного подумав, прихватил и две гранаты. Петерману я вручил карабин, а наш кроткий священник, не дожидаясь особого приглашения, тоже взял карабин и повесил его себе на плечо.

– Давайте-ка позаботимся о том, чтобы русские не высовывали носа из своих нор в лесу, пока мы не выберемся отсюда! – сказал я. – И давайте прижучим их так, чтобы они нас надолго запомнили!

На губах юриста появилась ироничная улыбка, и я заметил, как он посмотрел на мою нарукавную повязку с красным крестом, забрызганную кровью Фрица.

– Вы правы! – ответил я на его не высказанный вслух вопрос, медленно стянул повязку с рукава мундира и сунул ее в карман. – Красный крест не сочетается с огнестрельным оружием! Для коммунистов он все равно ничего не значит! В Советской России правила Женевской конвенции не действуют. И я заявляю вам, юрист, что с этой минуты я такой же солдат, как и все вы!

Мы ползком подобрались к передней стороне крестьянского дома и направили наши стволы на то место в лесу, откуда русские стреляли чаще всего. Все посмотрели на унтер-офицера Шмидта. «Огонь!» – скомандовал он, и его пулемет, мой автомат и два карабина одновременно открыли ураганный огонь по деревьям.

– Этого вполне достаточно, чтобы эти подонки на какое-то время попритихли в своих норах! – решил Шмидт, и мы поспешили убраться отсюда по песчаной проселочной дороге, используя лошадей как прикрытие от пуль русских стрелков, если те вдруг осмелятся стрелять нам вслед. А вскоре мы уже снова вышли к автодороге на Калварию, по которой колонны немецких солдат бесконечным потоком тянулись на восток.