Владимир Михановский - Дорога к Пушкину (сборник)

• Название: Дорога к Пушкину (сборник)
• Автор: Владимир Михановский
• Жанр: Поэзия

Сборник стихотворений.

---

Память природы

Осень пророчит безумье –
Свой хоровод расписной.
Стынет природа в раздумье,
К спячке готовясь зимой.
Зорька над старой ветлою –
Не было в мире алей,
Ветер проходит с метлою
Вдоль царскосельских аллей.
Радостей или печали
Тяжкий неведом ей крест.
Только слова отзвучали –
Звук замирает окрест.
Что ни возникнет однажды –
Облики и облака,
Лица увядших от жажды
Отображает река.
Ив подведенные веки,
Летних ночей благодать… —
И забывает навеки,
Что довелось увидать.
Скажешь: есть память природы –
Капель апрельских трезвон…
Кольца древесные – годы…
Это не память, а сон.

Побудка

И долго еще Гулливер грохотал,
Аукал среди заблудившихся скал
И сыпал раскатистым смехом.
Как видно, побудку сыграли не зря!
Крылом перебитым взмахнула заря
И горы разбужены эхом.
Туда бы шагнуть, где лавины в огне,
Там страшно и весело стало бы мне,
Там льдины прозрачны и зорки.
Там я альпеншток свой на снег положу
И бережно-бережно перевяжу
Крыло перебитое зорьки.

Ночью

Путь звезд покоен и размерен,
Точны вселенские часы.
И мир в самом себе уверен –
Не дрогнут чуткие Весы.
Звезда в Тригорское упала –
Заранее расчислен путь.
Луна мерцает в полнакала.
Предчувствия стесняют грудь.
Нет, не покой и не блаженство
Сулят вселенские пути.
И даже в небе совершенство
Вовек не суждено найти.

Жажда

Жара жирует в средней полосе;
Лежит, как пес, у самого порога.
Давно забыли травы о росе.
Ведет во Псков иссохшая дорога,
Зовет поэта – но к чему мне Псков?
Не отпускает опустелый кров.
Тропинки задыхаются в пыли
И тени, как листы железа, плоски.
К дороге, словно к речке, подошли
От зноя разомлевшие березки.
А даль дрожит, и хмурится простор,
Все гуще синь, и контуры все строже.
Закат лучи прощальные простер,
Прощальные – и страждущие тоже.
Слепой грозе не нужен поводырь!
И молний синих набухают жилы.
На ждущий мир, на страждущую ширь
Идет стихия неизбывной силы.

Бородино

Вечный шепот молвы.
Опаленные дали.
Поколенья травы
Прошумели и пали.
Век прошел или пять?
В час дождя или зноя
Эта самая пядь
Сотрясалась от боя?
Что ж тебя привело
В край, где время застыло?
Все, твердишь ты, прошло,
Но ведь все это – было!
Кровь стекала к ручью.
Сумрак жаловал милость.
Бой закончив вничью,
Здесь войска расходились.
Месяц жатвы пылал.
В час отчаянный летний
Здесь погиб генерал
Двадцатишестилетний.
Жизнь права ль, не права,
Положившись на пушку?
Молодая вдова
Тут воздвигла церквушку.
Что могла – продала,
Что могла – одолжила.
А пора подошла –
Тут и веки смежила.
И плывут облака,
Даль обманчиво манит,
Но растают века –
И церквушки не станет.
Вот и вечер в село
Пробирается с тыла.
Да, что было – прошло,
Но ведь все это – было!

Прощание

Итак, прощай и ты, Одесса.
Ход пешкой сделал Воронцов.
В края Михайловского леса
Я завтра двинуться готов.
Закат златою поволокой
Даль окоема затянул.
И чудится такой далекий,
Такой невнятный моря гул.
Никак, готовит город к буре?
Теперь уж, братцы, без меня.
В волнах колеблемой лазури
Разливы лунного огня.

Горит на западе багряно
Граница неба и воды.
На узкой полосе песчаной
Ищу знакомые следы.
Железным сваям штормы снятся,
И чайки стонут на беду.
Мне тяжко с морем расставаться.
Авось, к нему еще приду!..
Мой долгий путь еще не начат.
Бегут, бегут мгновенья прочь.
Волна ревет – а это значит,
Что будет штормовая ночь.
Пусть хватит сил мне без обмана
Взглянуть в лицо своей судьбы.
Пусть для меня цветут багряно
Цвета надежды и борьбы!

Вечер

Выпь в болоте ухает протяжно,
Меркнет свет ромашковых полян.
Дышит лес и сумрачно и влажно,
К горлу подбирается туман.
Что я должен городу и миру,
Что ему с лихвою возверну?
Что еще мою встревожит лиру,
Трогая звенящую струну?
Пахнет медом, грешною гречихой,
Нет пространству края и конца,
И ложится на дорогу тихо
Медленная звездная пыльца.

Гармония

В природе, как в клавиатуре,
В железном распорядке гамм
До времени уснули бури,
И плеск реки, и птичий гам.
Их может пробудить лишь гений,
Являя нам простую суть,
Чтобы гармонию явлений
Фальшивой нотой не спугнуть.

Поэт и царь

Отмечено не нами встарь –
Извивы времени коварны.
Но что б там ни было – полярны
Певец и князь, поэт и царь.
Самодержавный попугай,
К поэту злобой пламенея,
Его, едва не из Лицея,
Швыряет в ссылку, в чуждый край.
Вольнолюбивая строка
Острее тайного оружья.
Степей молдавских полукружья
Шагами меряет тоска.
По трактам тягостным летят
Доносы в Третье отделенье,
И Дубельт им дает движенье
И строит козней длинный ряд.
Скользит, скользит судьбины нить,
С другой сплетается при этом.
Но никогда не примирить
Певца с царем, царя с поэтом.
Из вороненого ствола
Дохнула стынущая мгла.
Как сгусток ненависти, смерть
Вломилась в Пушкина незряче.
И долго осыпалась твердь
В сугроб у Комендантской дачи.
На белый снег упал поэт,
Стал для России день тот черным.
Но и погибнув, много лет
Он оставался поднадзорным.
2.45… Последний миг –
И гаснет как свеча страданье.
Еще предсмертное дыханье
Не заблудилось среди книг,
Еще жена от слез слепа
И дышит Петербург морозно,
Еще растерянно и грозно
На Мойку движется толпа,
Еще бессмертие грядет
Своей дорогою неторной,
И вихрь никак не заметет
Кровавый след у речки Черной…

Хлеб царский Дубельт ест не зря –
Начканц, исполненный отваги.
Служебным рвением горя,
Он нумерует все бумаги.
Клеймит, клеймит листы рука,
Важнее нет на свете дела,
Чтоб только ни одна строка
К тем, за окном, не улетела.
Но новый времени излом
Перед потомками явился,
И отпрыск Дубельта потом
На дочке Пушкина женился.

О время, странный лицедей!
Как разгадать твою личину,
Явлений истую причину,
Поступки и пути людей?
Что ж, пусть потомки, как хотят,
Путь ищут свой – душа свободна.
Вольно им строить, как угодно,
Свой дом, свой быт и свой уклад.
Еще немного протащился
Десятилетий ржавый плуг, —
И вот самодержавный внук
На внучке Пушкина женился!..
Но только ныне, как и встарь, —
Пусть волны времени коварны, —
Два полюса вовек полярны:
Певец и князь, поэт и царь.

Над бездной

Декабрь в упор расстрелян на Сенатской.
Маячат за метелью залихватской
Пять виселиц, сто двадцать каторжан.
Ползет к Неве пороховой туман.
Бьют пушки со сноровкою солдатской.
А Пушкин был далеко от столицы
И стать в каре с друзьями он не мог.
Мели снега, стокрылы и столицы,
Взлетали на Михайловский порог.
Пока тянулись следствия недели,
Царь усомнился – было от чего:
А может, и поэт замешан в деле?
Прощупать не мешало бы его.
Всевидящее око проглядело,
Сколь вредоносен молодой пиит.
Недаром на допросах то и дело
Фамилия короткая звучит.
Да ведает ли все свои грехи?
Извлек ли из прошедшего уроки?
Что ни дневник – прельстительные строки,
Что ни письмо – преступные стихи.
Таится в рифмах некая причина
Того, что заговорщики сплели.
В них мысль блеснет –
Острей, чем гильотина,
В них – пот и стоны крепостной земли,
Злокозненного бунта сердцевина!..
А вдруг замыслит Псков поднять набатом
Поэт опальный, беззаветно лих?
А может, бродит по крестьянским хатам,
Склоняя к бунту нищих крепостных?
Ступени скользки новенького трона,
Слетишь в два счета – только прозевай!
…И в Псковскую губернию шпиона
Шлет тайно император Николай.
Шпион? Помилуй Бог! Бошняк – ботаник,
И жизнь растений – вот его удел.
Он бродит не спеша, науки данник,
Ведя свои расспросы между дел.
Добычи жаждет питерский рыбак,
Влача паучьи спутанные мрежи.
Что молвил Пушкин?
Как, кому и где же?
Словцо – не воробей и не пустяк.
Фамилия, вопрос, ответ и дата.
Игумен сам свидетельствует, свят,
Мол, с крепостными он запанибрата,
Мужик ему иной – и кум, и брат.
А то еще по ярмарке шатался,
Пел песни и с цыганами плясал.
В кругу как зверь зафлаженный, метался…
Улов, короче, вышел и немал.
По нитке с миру – голому сорочка!
А толков о певце – невпроворот.
Корпит Бошняк, ползет за строчкой строчка.
Пакет с доносом медленно растет, —
Его давно уже державный ждет.
И вот состряпан Бошняком донос.
Но в нем – лишь то, что слышал, и не боле,
А выдумки злокозненной – ни доли:
Шпион цареву службу честно нес!..
Как хорошо, когда доносчик честен,
Шпион достойно выполняет долг,
При этом жертве вовсе неизвестен
Свою добычу стерегущий волк.
Меж тем поэт не ведывал нимало
Наедине с тревогой и тоской,
Что виселицы тень над ним витала,
Да вроде миновала стороной.
Донос изучен – новая забота:
Зачем в глуши таланту гибнуть зря?
Не приручить ли лучше рифмоплета,
Дабы восславил нового царя?
…Бьет в окна осень тупо и жестоко.
Уснул средь изб усталый барский дом.
Он у камина, Полночь недалеко.
Вдруг колокольчик грянул невесом.
Фельдъегерь с тройкой… Дальнюю дорогу
Не зря цыганка прочила ему!
Но вот в Москве они, и слава Богу.
Теперь куда? В застенок ли, в тюрьму?
Ах нет, к царю!
И Пушкин в кабинете.
Державного самодоволен вид.
Сплетаются невидимые сети
И голос царский вкрадчиво журчит.
Четыре. Тени над Москвою сини.
Грядет сентябрь с тревогой пополам.
– Да, знаю: ты благоразумен ныне –
Все ведать нам положено, царям!
А где бы был ты, Пушкин, в день восстанья?
– Там, с ними на Сенатской, государь!
…В короткий миг прощенья и прощанья,
Привстав из-за стола, опешил царь.
Хоть был Бошняк в своем доносе точен,
Но, к счастию, умишком недалек:
Он главного не понял, видит Бог,
Бредя сквозь тьму губернских червоточин.
Царь думал: вольнодумство позабудет,
Ужо получит он свои права!
А нет – и Петербург Нерчинском будет,
Читою станет старая Москва.
…Выходит царский гость – гони, извозчик!
Свободы зыбкой дорог каждый миг.
Царь ничего той встречей не достиг,
И ничего не угадал доносчик!
Посулами не купишь у поэта,
Как ни старайся, ни одной строки.
В сибирские проникнет рудники
Неуловимый стих лучом привета.
Его прочтут от края и до края,
Те, кто не сломлен, как его строка,
Из уст в уста тайком передавая,
Хоть в каторгу дорога нелегка.

Робинзон