Элис Манро - Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник)

• Название: Плюнет, поцелует, к сердцу прижмет, к черту пошлет, своей назовет (сборник)
• Автор: Элис Манро
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-389-09825-1

Вот уже тридцать лет Элис Манро называют лучшим в мире автором коротких рассказов, но к российскому читателю ее книги приходят только теперь, после того, как писательница получила Нобелевскую премию по литературе. Критика постоянно сравнивает Манро с Чеховым, и это сравнение не лишено оснований: подобно русскому писателю, она умеет рассказать историю так, что читатели, даже принадлежащие к совсем другой культуре, узнают в героях самих себя. Вот и эти девять историй, изложенные на первый взгляд бесхитростным языком, раскрывают удивительные сюжетные бездны. На каких-то двадцати страницах Манро умудряется создать целый мир – живой, осязаемый и невероятно притягательный.

Рассказы, входящие в книгу, послужили основой двух кинофильмов: «Вдали от нее» (2006; реж. Сара Полли, в ролях Гордон Пинсент и Джули Кристи) и «От ненависти до любви» (2013; реж. Лиза Джонсон, в ролях Кристен Уиг, Гай Пирс, Дженнифер Джейсон Ли, Ник Нолте).

---

Тут ей пришлось задуматься: а что, если бы это происходило вчера, – так же ли это было бы важно, как сегодня?

Она вышла из машины, оставив дверцу открытой, чтобы можно было опираться на внутренний поручень. Все, что снаружи, было слишком раскалено, длительное время держаться рукой невозможно. Надо было убедиться, что она может нормально стоять. Потом она немного прошлась по тенечку. Кое-какие листочки ив уже желтеют. Некоторые лежат на земле. Стоя в тени, она оглядела двор и то, что на нем находится.

Вот весь во вмятинах пикапчик для доставки мелких грузов, он без обеих фар, зато с названием фирмы, выведенным краской на боку. Детская прогулочная коляска с выгрызенным собаками сиденьем, дрова, сваленные кучей и не уложенные в поленницу, груда огромных шин, великое множество пластиковых бутылей, среди которых попадаются канистры из-под масла; обрезки старых бревен и пара оранжевых пластмассовых тентов, скомканных и брошенных у стены сарая. В самом сарае старый тяжелый грузовик «дженерал моторс» и маленький побитый грузовичок «мазда»; еще там виднеется садовый трактор среди целых и поломанных агрегатов, колес, каких-то рукоятей и штырей, которые могут быть как полезными, так и бесполезными в зависимости от того, какой толк из них придумаешь извлечь. Экое множество вещей, которые скапливаются у людей на попечении! В точности как у нее самой все эти фотографии, официальные письма, протоколы собраний, вырезки из газет – тысячи наименований всякой всячины, к которой она когда-то была причастна, а теперь переписала на диск, когда готовилась ложиться на химиотерапию и со всем этим пришлось расставаться. Тоже ведь все может оказаться на свалке. Как и все это, если умрет Мэтт.

Кукурузное поле – вот куда она хотела бы попасть. Кукуруза там была выше ее головы, может быть, выше головы Нила… Так хочется забраться в ее тень. И с этой мыслью, единственной в голове, она пошла туда через двор. Собак, слава богу, кажется, забрали в дом.

Забора не было. Заросли кукурузы просто подходили к территории двора и обрывались. Она вошла прямо в них и двинулась по узкому промежутку между двумя рядами. Листья похлопывали ее по лицу и рукам, как клеенчатые ленты. Шляпу пришлось снять, чтобы ее не сбило. Каждый стебель заканчивался початком, похожим на младенца в пеленках. В зарослях стоял чуть не до тошноты сильный запах овощного роста, зеленого крахмала и горячих соков.

Зашла она туда, вообще-то, с мыслью прилечь. Лечь в тени этих огромных грубых листьев и не выходить, пока не услышит, как Нил ее зовет. А может, и тогда не выходить. Но ряды располагались чересчур тесно, не ляжешь, а специально как-то тут возиться, устраиваться… нет, она была слишком занята мыслями. Слишком рассержена.

Мысли были не о том, что происходило только что. Она вспоминала, как какие-то люди целой группой сидели вечером на полу у нее в гостиной (или комнате для собраний), занятые одной из этих их шибко серьезных психологических игр. Одной из тех игр, посредством которых человека якобы можно сделать более честным и жизнерадостным. В игре требовалось говорить первое, что приходит в голову, когда смотришь на каждого из остальных. И некая седовласая дама по имени Эдди Нортон, приятельница Нила, сказала: «Мне не хочется этого говорить вам, Джинни, но каждый раз, как я на вас погляжу, в голове так и вертится: синий чулок».

Сейчас Джинни уже не припоминала, ответила ли она в тот раз что-нибудь. Или отвечать по правилам игры не полагалось? Но теперь ответ у нее был: «Почему вы говорите, что вам не хочется этого говорить? Неужто не замечали, что, когда человек говорит, будто ему не хочется что-либо говорить, на самом деле так и рвется сказать это. Не кажется ли вам, что, если мы теперь такие честные, следовало бы с этого и начать?»

То был не первый раз, когда она таила, не озвучивала подобные ответы. Более того, ей вообще хотелось указать Нилу на то, что эта их игра просто фарс. Вот, скажем, когда подходила очередь Эдди, разве кто-нибудь осмеливался сказать ей что-нибудь неприятное? Что вы, конечно нет! Говорили «Злючка» или «Честная, как пригоршня холодной воды в лицо». Ее просто боялись, вот и все.

– Пригоршня холодной воды, ага! – язвительно сказала она вслух.

От других она слышала вещи куда более щадящие. «Дитя-цветок» или «Родниковая Мадонна». Тот, кто это сказал, имел в виду, конечно же, «Родниковую Манон», она это поняла, но поправлять не стала. Ей было отвратительно сидеть и выслушивать о себе мнения чужих людей. Главное, кто бы что ни сказал, все было неправдой. Никогда не была она ни робкой, ни покорной, ни естественной, ни непорочной.

А ведь когда умрешь, только эти мнения и останутся.

Пока все эти мысли носились в голове, она сделала то, что на кукурузном поле проще простого, – заблудилась. Переступила с одного ряда на другой, потом на следующий и, может быть, куда-то повернула. Попыталась вернуться тем же путем, каким пришла, но это явно был не тот путь. Солнце опять прикрыла облачность, то есть где запад, было непонятно. Кроме того, она не удосужилась заметить, в какую сторону шла, когда входила в заросли, так что это в любом случае не помогло бы. Остановилась, послушала, но не услышала ничего: один шепот листьев да отдаленный шум транспорта.

Да еще сердце – бухало так, как и положено сердцу, у которого впереди еще годы и годы жизни.

Потом открылась дверь, раздался собачий лай, крик Мэтта, и дверь захлопнулась. Джинни стала протискиваться сквозь стебли и листья в направлении, откуда слышала шум.

Оказалось, что она и зашла-то не далеко. Топталась все время на маленьком уголочке поля.

Мэтт помахал ей рукой и прикрикнул на собак.

– Вы не пужайтесь, не пужайтесь их! – крикнул он ей.

Как и она, он шел к машине, но с другой стороны. Когда расстояние между ними сократилось, он заговорил тише, может быть, даже особым, интимным тоном:

– Вам надо было подойти да в дверь стукнуться.

Решил, что она ходила в кукурузу, чтобы пописать.

– А я просто так – сказал вашему мужу: выйду, мол, гляну, как вы там.

– Спасибо, – сказала Джинни. – Со мной все в порядке.

Она забралась в микроавтобус, но дверцу закрывать не стала. Захлопнешь – может оскорбиться. Да и слаба была чересчур – дверцами хлопать.

– А он и впрямь у вас, гляжу, оголодал насчет салата с чили.

О ком он говорит?

А, Нил.

С нее лило, бил озноб, и в голове шумело так, будто от уха до уха протянута звенящая струна.

– Могу сюда вам принести, хотите?

Она помотала головой, изображая улыбку. Мэтт поднял бутылку с пивом вверх – салютует он ей, что ли?

– Выпьете?

Она снова покачала головой, все еще улыбаясь.

– Даже воды не выпьете? У нас вода тут хорошая!

– Нет, спасибо.

Стоит ей повернуть голову, в поле зрения окажется его лиловый пуп, и тогда она точно блеванет.

– А знаете, жил-был один парень, – начал он совсем другим голосом. Вальяжным, с затаенной смешинкой. – И вот, значит, выходит он как-то раз из сарая с букетом из конского щавеля. Его отец спрашивает: «Ты куда это конский щавель поволок?»

«Пойду раздобуду коня», – отвечает тот.

«Да ты сдурел, что ли, как ты его поймаешь – щавелем одним?»

Следующим утром возвращается на таком коне – загляденье. «Во, – говорит, – гля-кася!» И повел, стал быть, коня в сарай ставить.

Сказав что-то более определенное, я могу быть неверно понят. Нельзя позволять себе увлекаться оптимизмом. Но вообще-то, есть впечатление, что результат мы имеем неожиданный.

– На следующий день отец смотрит, парень опять куда-то намылился. А под мышкой больничная утка.

«Ты куда сегодня-то?»

«Да вот, мама говорит, ей бы к обеду утку».

«Дурак ты дурак, да как же ты собираешься ловить утку этим своим горшком?»

«Подожди, увидишь».

Следующим утром возвращается, а под мышкой крупненькая такая, жирненькая утка.

Все выглядит так, будто опухоль значительно уменьшилась. Мы, разумеется, на это надеялись, но, честно говоря, не рассчитывали. Это я, конечно, не к тому, что битва выиграна, просто есть кое-какие признаки улучшения.

– Папаша аж рот открыл. Не знает, что и сказать.

А следующим вечером – ну прямо вот тут же! – смотрит, а его сын выходит со двора с большим пучком веток в руке.

Признаки явного улучшения. Мы не знаем, в будущем возможны осложнения, предстоит снова тяжкая борьба, но можно сказать, что некоторый осторожный оптимизм оправдан.

– «А что это за ветки у тебя в руке?»

«Дык то ж пусси-виллоуз! Писечное дерево».

«О’кей, сынок, – папаша ему в ответ. – Но ты, это… подожди-ка. Минутку тут потопчись, я только за шляпой схожу. Шляпу вот надену, и айда вместе!»

– Я этого не вынесу! – в голос воскликнула Джинни.

В голове она в это время так и сяк переворачивала разговор с врачом.

– Что? – удивился Мэтт. В его голосе все еще звучало затаенное хихиканье, но на лице появилось выражение какой-то детской обиды. – Что с вами опять такое?