Виктор Брусницин - Игра взаперти

• Название: Игра взаперти
• Автор: Виктор Брусницин
• Жанр: Русское современное

Непростые взаимоотношения наших современников, мужчин и женщин, чьи жизненные пути причудливо и неожиданно переплетаются, образуя сложный узор во времени пространстве.

---

Теперь женитьба. А взял и женился. Собственно, почему нет – не он последний. Собственно, там и история была… Еще после первой ходки, шуруя по женскому полу, цепанул Виталий одну девочку парикмахершу (целость, между нами, расковырял). Глядела девочка самозабвенно. По этому случаю Виталий раз во хмелю на кражу сердешную сподобил, отчего поимела мученица невеликий срок, однако грех сугубо на себя взяла. На облик девица так себе была, и по возвращении Виталий за подходящее ее поведение здороваться не преминул. От такого обхождения товарищ забеременела, а поскольку Виталий повторно сел, написала письмецо: дескать, ждать буду до смертного часа. Помирать Виталий не собирался и отсюда согласился, чтоб ждала.

Женился, однако, Виталий вовсе не на ней. Уже после второго срока лег в больницу – надумал профилактику по сердцу соорудить. Врач там прохаживалась красотой обильная. Виталий ее грушей угостил, а ночью в кабинет пришел с коньяком (дежурила обильная) и разговорился. Уступила не сразу, пришлось страшную рожу делать и слова бранные произносить. Потом подумал, что для профилактики здоровья хорошо бы даму дома держать и… женился. (Уведомить станет не лишним: к той что ждала – Валентина, вы уж познакомились – собственно, к сыну, похаживал.) Примечательно, что врача – пусть будет Машей – Виталий крайне полюбил, за что оказался на себя зол. И когда Машка снабдила его триппером (российские врачи, пожалуйста) стало ясно, что о профилактике не может быть и речи. Впрочем, за границу Маша с ученым, который ее наградил (российские ученые, пожалуйста), уехала отнюдь не по этой причине. Между прочим, фамилия этого ублюдка Огарков. А что вы хотите от человека с такой фамилией!

ОГАРКОВ

(письмо из США, 1999 год)

Женька, здравствуй. Вот уже времечко прошло от последнего моего звонка и причины того, что весточку не подавал, как говаривали у нас, уважительны. Вообще, после я писал, но на дурака. Уж мы убедились, что из Америки почта доходит только с оказией, однако таковой не случалось (жалко, что у тебя нет компьютера – впрочем, я это организую). Произошло, и вымещаю на бумаге все наслоившееся.

Прободала язва, валяюсь в богадельне (клиника для всяких) и наслаждаюсь ненавистью к конкретно всякому. Впрочем, наблюдения и даже обобщения, которыми чреват любой недуг, здесь имеют наклонность бродить и вспухать в силу разномастного контингента и неизбежной для больниц откровенности.

Ну да постепенно. Вообрази себе, друг мой (черт побери, вероятно, я соскучился по России: кидает в классический слог), аккуратный до замысловатости домишко о трех этажах в пятисотметровую (уймем акры) площадь в густом окружении почтенных кленов, обширные прилагающиеся пространства с ухоженными аллейками и неизбежным солнцем. Вот тебе вещь снаружи.

Изнанка. Приблизительно как у нас. Не приблизительно: масса гигиенических помещений и они оправдывают название (здесь и душ и ванну можешь принять – американцы безбожные чистюли). Еще потолки низкие – впрочем, это много где. Ну да ты к аналогичного рода подробностям равнодушен. Следовательно:

– И американец и советский жили химерами. У американца это богатство, у советского – светлое будущее. Так вот, американец более несвободен оттого, что его призрак – ближе. – Такую сентенцию я услышал от одного представителя.

Однако пока оставлю, чтоб, несомненно, более развернуто вернуться. Итак, мисс Робертсон (до поры не знал имени, отчего-то здесь не принято фамильярничать с персоналом), молоденькая, склонная к объемам мулатка (метиска?) в умелой прическе. Улыбчивая до недоверия.

R (помнишь? – так мы обозначали ремарку). Уж я писал: есть мнение, что товарищи часто и непомерно жрут вследствие неврозов, точнее предупреждая их – сытость оглупляет, затормаживает.

Собственно, и улыбка. Довольно ходка байка, что гримаса, созидающая таковую – профилактирует. Продолжение закона Джеймса Ланге, который гласит: человек не плачет, оттого что грустит – он грустит, оттого что плачет.

– Мистер Огаркофф (о-горкэв, звучит у нее – символично и мило), ваше время. – Стабильная фраза, умеренно теплая как скисшее молоко. Речь о приеме лекарств.

Как-то попало на душевный зуд, и я попытался язвить:

– И время отдавать в частную собственность – смело и уважительно.

Как же был удивлен, когда получил сдачу:

– Во времени человек способен только на прошлое, а это собственность.

Представь себе, смолчал. И не от такта – здесь, даже если пропускаешь женщину вперед, могут обвинить в неполиткорректности. Повинна, к прискорбию, злосчастная видимость американского превосходства. Обидевшись на себя окончательно, на другой день понес какую-то галиматью относительно здоровья, которое чревато будущим, и получил отличный ответ:

– Ребекка.

– Дивное имя, тянет на что-то классическое. Другое дело, Олег на Руси тоже древен.

– Библия, как же не классика.

Одним словом, Ребекка – дочь одного из попечителей заведения, солидного бизнесмена (вездесущий блат, понимаешь ли – правда совсем не российского характера, ибо девушке приходится по-настоящему возиться). Учится на психиатра. На мой вопрос, что она делает здесь, ответила так: «Чтоб найти душу, надо знать анатомию». Как тебе?

Не могу удержаться: психиатры (как многие иные) здесь охотно делятся своим знанием, ибо оно – «право субъекта воспользоваться» им. А все, что связано с правами – реклама.

Права человека… не знаю, пока не раскусил. Что-то здесь есть непристойное – все-таки в обязанностях больше морали. Впрочем, право и справедливость однокоренные слова. В общем, про улыбку у нас случился разговор – мы уже делали славные беседы – и я втюхал:

– Не противоестественно ли улыбаться больным, которые серьезны и упрощены – глупо бедолаге скалиться с распластанной брюшиной. В конце концов, это оттеняет нездоровье пациента.

– И отлично, что неестественно – подчеркивает работу. Исполнение дороже и надежней того что настояно на душе.

Все-таки Ребекка согласилась, что в американской улыбке есть много от рекламы (стоматологи, кстати сказать, тут респектабельные ребята). Америка – это, конечно, рекламная акция. Начиная с кино, завершая развалом Союза.

Случился, тем временем, один из редких случаев снисхождения (не расцени как негодование) моей новой подружки.

– Ты симпатичная, – объявил я однажды, угадав в благостное настроение.

– Как ты посмел! Я – красавица!

«И стало так». В другой раз, когда посетовал игриво на ее несговорчивость – дескать, больным можно и попускать – получил, Ребекка повела меня, уж я передвигаюсь, на другой этаж.

Комната, сидят кружком коллеги, болтают. Нечто подле групповой психотерапии (тренинг сенситивности). К слову, нахожу в методе ущербность конкретного эскулапа, психоанализ за счет других, упрощенный способ отыскания точек опоры, логических зацепок… Ребекка аттестовала:

– Русский. Олег. Склонен не молчать.

Толкает заметить, опустила род болезни. Особого интереса я не вызвал, однако первая тирада, что выдал вначале эпистолы, тут и случилась. Ну да по порядку. Негритянка (извиняюсь, темнокожая – политкорректность, будь она неладна) шикарных форм – кажется, оные наиболее впечатляли меня – часто теребя платком нос, повествовала:

– Я не понимаю, отчего обязана жрать их кошерную мерзость. Доказываю Айку (Исааку – прим. моё): у меня несварение, я буду вынуждена отказаться от этих воскресных обедов. По нему, видите ли, весь цимес состоит в совместной трапезе. Ритуал. Мы-де столько боролись, чтоб меня приняли – даже помолвку не торопим… А если пучит!.. В последний раз ты выдала болеро Равеля, парирует он – было впечатляюще.

Она возмущенно замолчала. Мужчина в мирском, несомненный еврей – часто встречаю, он здесь доктор – не удержался:

– Нашли компромисс?

– Айк не переваривает Мендельсона. Я исполню ему свадебный марш.

Внимание, вслед этому она встала и преспокойно удалилась…

Тут вот что, всяк хозяин считает долгом упражняться и заводить у себя правила (в стране вообще на какой угодно предмет куча методик – здесь и конкуренция, и въедливость, и, вероятно, каверзы самооценки). Наш хозяин, Генри, парень моего возраста – имеет нрав обойти самолично всякого и потрепать по доступным частям тела – в этом смысле не отстает: обязал, чтоб в кружке друг друга не поважали. Психологическая установка, смысл которой я не уяснил – что-то с «протестной доверительностью».

Между тем:

– Не желаете сказать? – обратился один из присутствующих, жердеобразный и желтушный товарищ. Мне тон благожелательным не показался. Отсюда я и шутканул неловко, намекая на предыдущую особу:

– После тирады, судя по всему, исчезают. Я только пришел.