Ирина Бйорно - Вкус бабьего лета. Рассказы о современницах

• Название: Вкус бабьего лета. Рассказы о современницах
• Автор: Ирина Бйорно
• Жанр: Короткие истории

Вкус бабьего лета◦– какой он? Бабье лето◦– короткое, но◦горячее, неповторимое и◦незабываемое. Помните Аксинью в◦«Тихом Доне» Шолохова? Перед вами сборник историй о◦судьбах разных женщин, очень разных. Истории взяты из◦жизни, немного переработаны. Все они◦– о◦любви, страсти, страдании и◦о◦коротком бабьем счастье. Теперь истории ваши. Как в◦зеркале узнайте себя и◦своих близких. Эхом отзовутся они в◦вашем сердце.

---

Она подошла к бармену и спросила, нужна ли им танцовщица. Бармен позвал кого-то из задней комнаты, кто оказался владельцем стрип-бара, он посмотрел на Милочку и коротко сказал:

– Завтра в шесть вечера, костюмы подбери в костюмерной, цена за пять минут – сто евро (он занизил цену в три раза). Согласна?

Милочка улыбнулась и сказала:

– Да!

– Как зовут?

– Милочка.

– Ок, ты будешь выступать под именем Лулу.

Она прибежала домой счастливая! Ей дали работу! Она будет сама зарабатывать деньги! Она ничего не сказала своей маме, и долго кружилась по комнате, улыбаясь сама себе.

Она нашла свою старую музыку, под которую часто танцевала дома одна, и стала репетировать свой номер. Она подходила очень серьезно к своим выступлениям и репетировала целый вечер.

На следующий день она была к шести в баре. Ей показали гримёрную, которая выходила на задний двор, грязный и облезший, а в гримёрной был навален ворох костюмов для танцев и стояла корзинка, в которой лежали краски для грима. Она включила лампочки по сторонам большого зеркала и начала краситься.

К десяти вечера в гримёрную пришли ещё три девочки.

– Подвинься! – сказала одна из них, поставив свою сумку на пол.

Милочка улыбнулась и сказала:

– Пожалуйста!

Она не умела сердиться и обижаться. Её мир был розовым, как и одежда, которую она себе покупала в магазине – розовую, блестящую, более детскую, чем взрослую.

Около одиннадцати вечера дверь в гримерную открылась, и голос сказал:

– Лулу! На выход! И музыку не забудь, передай диск жокею.

Милочка вздохнула, улыбнулась себе и вышла на сцену. Нагнувшись, она передала диск на музыкальный центр, выпрямилась, приняла позу и стала ждать первых звуков музыки.

Когда звуки наполнили весь этот дешевый стрип-бар, она начала свой танец, забыв о публике, запахе алкоголя, царапающей её тело одежде стиля кабаре и свою болезнь. Она танцевала медленно и эротично, растворяясь в каждом движении и танцуя скорее для себя, чем для публики.

Те, кто был в баре, перестали разговаривать и пить, притянутые танцем Милочки. Движения её были не вульгарными, а скорее, манящими и завлекающими, они будили в этих людях, пришедших в бар, чтобы забыть свою неинтересную ежедневную жизнь, а может, и от скуки семейной надоевшей, однообразно тоскливой рутины, мечту о чем-то недостижимом и манящем, эротическом и запретном, сладком и трепетном.

Когда её танец закончился, зал замер, и Милочка, под восхищенные взгляды мужчин и завистливых женщин, ушла со сцены. Она была как под гипнозом. Внутри неё все пело и танцевало, и хотело опять на сцену, к огням рампы.

В гримерную вошел директор.

– Молодец, Лулу! Вот твои деньги.

Он протянул ей сто евро, она по – детски улыбнулась, взяла деньги и спросила:

– Завтра в шесть?

– Да! Завтра в шесть.

Так она стала стриппой, танцовщицей баров и стрип-дискотек. Через три месяца она танцевала за ночь уже в трех-четырех местах, зарабатывая приличные деньги. Она уехала от мамы (отец жил отдельно уже много лет), сняла комнату в городе и накупила себе множество танцевальных костюмов и макияжа.

Друзей у неё не прибавилось, зато появилось несколько вздыхателей, желания которых были очевидны – её длинное, грациозное, женственное тело, которое умело выразить высшую гармонию женщины в плавных и томных эротичных движениях.

Известность её росла, а вместе с известностью открывались возможности проявить себя в других городах и даже странах. Несколько агентов, увидевших её танец, пригласили её танцевать в ночные клубы Европы, обещая хорошие деньги и условия работы. Она подписала контракт, не читая – ибо читать не умела, и уже через полгода была вывезена в Европу, танцуя по неделе в каждом клубе.

Она была в Германии, Греции, Италии, танцуя в ночных клубах, где выступали и другие девушки, особенно из России и Украины – с хорошей техникой танца и растяжками на шпагат – многие из них были бывшими гимнастками, – но не излучающими ту детскую радость и непосредственность, которой отличалась Милочка, благодаря своей болезни.

Она все еще была девственницей и не спала ни с кем из своих вздыхателей. Ей было семнадцать. Когда наступило лето, она оказалась в Афинах, танцуя в большом ночном баре. Туда каждый день приходил грек с голубыми глазами и светлыми курчавыми волосами смотреть на ее выступления. Она и не знала, что есть греки с голубыми глазами, и он показался ей принцем из её снов.

Когда он предложил ей поужинать вместе после танцев, она согласилась_ первый раз в ее жизни, а он, напоив ее шампанским за ужином – алкоголь влиял на неё сильно – потащил в какой-то отель. Она не помнила больше ничего, но когда она почувствовала боль в своем теле, она очнулась от своего забытья, хотя было уже поздно: молодой греческий Апполон лежал на Милочке, нисколько не заботясь о её чувствах и ощущениях.

Так прошло её крещение в женщину. На следующее утро у неё болело между ног и, когда она ходила в туалет, немного шла кровь. Она решила разорвать контракт и уехать домой. Денег ей заплатили мало – только на обратный билет, но она спешила домой, чтобы забыть эту ночь, мужские вороватые глаза и, как ей казалось, мужской обман. Кто кого обманул, она не знала, но чувствовала несправедливость жизни.

Дома она обнаружила, что забеременела после той ночи, но аборт делать не стала, а решила рожать того, кто получится. Почти всю беременность она протанцевала в барах, зарабатывая деньги на ребенка.

И вот через девять месяцев, как положено, она родила сына, белокурого, голубоглазого, похожего на Аполлона и больного.

Она передала ребенку свои больные гены вместе с генами неизвестного грека, и её часть усилилась в этом малыше – красивом, как ангел, и больном, как инвалид.

Если Милочка еще могла читать по складам и медленно, то Милочкин сын не мог видеть различия ни в буквах, ни в цифрах.

Он был из породы тех детей, выращиваемых на ретадине, или амфетамине (ретадин был скрытым названием амфетамина для детей), которых называли «индиго» и с которыми родители не знали, что делать. Она назвала его Миланом, показывая в его имени связь с собой и их общей болезнью.

Милан был красив, как ангел, и непрактичен для жизни, как марсианин. В их стране, как впрочем, и по всему миру, стало рождаться всё больше и больше таких, как народ говорил, «голубых» детей, которых в старинные времена называли просто «блаженными». Но раньше их было мало, а теперь правительствам приходилось строить специальные школы для них, а когда эти «странные» дети превращались во взрослых, поддерживать их существование за счет других, работоспособных и конкурентноспособных, хитрых и удачливых членов общества.

Законы древней Греции, сбрасывающей неполноценных детей с утеса в море, старые традиции Чингис-Хана, детей которыхого купали после рождения в ледяной воде или в снегу, отбирая сильнейших для жизни и потомства, правила Евгеники, привержеником которых был великий Циолковский, и рассовая теория Гитлерa – все эти селекционные методы были неприемлемы в демократическом государстве, где постепенно стиралась грань между гениями и болванами, усредняя интеллигентность за счет выживания всех.

Милан выжил, но генетически он совершенно не был приспособлен к жизни в обществе, построенной на ежедневном и ускоряющемся потоке нужной и ненужной информации. Он не умел врать, что было неприемлемымо в любом цивилизованном обществе, начинающем любой день с ложного постулата:

– Как дела? Отлично?

Он был целостным, как каждый идиот, и радовался на всю катушку, если чувствовал радость, и плакал горем годовалого ребенка, если чувствовал обиду. Мамой он гордился и всем кругом говорил:

– Моя мама работает самой лучшей стриппой, – и при этом ангельски улыбался.

Его любили пожилые женщины и целовали в белокурую кудрявую головку, и на него засматривались прохожие, не понимая его всегда радостной, настоящей, не фальшивой улыбки: «Чему улыбаешься, паренек?»

Мама поместила его в специальную школу для детей со специальными нуждами, которую в простонародье всегда называли «школой дураков», и он даже там, среди детей-даунов и слюнявых идиотов, умудрялся быть последним.

Когда мама уезжала на гастроли по Европе – а она делала это все реже и реже – после того, как ей исполнилось двадцать пять, ведь она уже не могла конкурировать в стрип-клубах с молодыми славянками – упругими, грудастыми и готовыми на всё за магические бумажки, которые в обществе называли словом «деньги».

Она боялась и не любила мужчин, смотревших на Милочку похотливыми глазами самцов, и уже не надеялась устроить свою личную жизнь, когда она неожиданно встретила в своём городе Анди, работающего тренером в фитнес-клубе.