Андрей Русавин - Как млад Иванушка-Дурачек крапиву рубил

• Название: Как млад Иванушка-Дурачек крапиву рубил
• Автор: Андрей Русавин
• Жанр: Русское современное

Из русского молодецкого эпоса, потешного опуса, дурашного пафоса: одним словом – СКАЗА ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА, землячка и добрячка, бодрячка и острячка, и про его могутный природный разум.

По сборнику «Народные русские сказки А.Н. Афанасьева», сборнику В.И. Даля «Пословицы русского народа», «Толковому словарю живого великорусского языка» В.И. Даля, да и по собственному разумению тож.

Обработка, а где и работка, Андрея Русавина, стало быть, не сочинителя, а сказителя; творец же сего, как и всего истинно ценного, – самобытный, самонравный, самогласный русский народ.

Краткое предуведомление.

Где «е» зришь, там «е» читай, где «ё» зришь, там «ё» читай. Да смотри, не ошибись! Впрочем, читай, как хочешь: хоть «е», хоть «ё», как тебе удобнее; главное – читай с удовольствием, а не с неудовольствием! Да смотри, не ошибись!

В кулемесице «Как млад Иванушка-дурачек крапиву рубил» глаголется, откуда есть пошла на земле Русской традиция искать детей в капусте. Точнее, рассказывается про то, как природный талант млад Иванушка-дурачек энергично предпринял первую робкую, безуспешную попытку ввести на Руси данный народный обычай.

В этой же кулемесице главная героиня Сказа – мудрость народная, которая несудима, неистощима, безмерна и в гимне воспета, – раскрывает сокровеннейшие секреты здорового народного питания. Вот были счастливые времена, которым можно только позавидовать! То был золотой век, когда человечество не страдало от переедания и связанных с этим проблем и болезней!

Кроме того, здесь же объясняется, что, с точки зрения народной мудрости, всему голова. И оказывается, что это совсем не то, о чём вы первым, вторым и даже третьим делом подумали…

А в последующих кулемесицах мудрость народная учит не сидеть сиднем дома, совершенно откровенно высказывается о том, где распитно да трапезно на Руси, трактует о жизни и смерти и, как всегда, режет правду-матку!

---

Оскорбился я, Иваха-дураха, на яблонь за этакий отклик, да и дальше поперся.

– Фу-ты! Год дэм! Хотелось как лучше, а получилось яко всялды́, – выпалила мне вдогонку яболонь, тряся веткой с плодами сорта «пепин лондонский». – Фу-ты, ну-ты, ляжки гнуты! Эк навострил лыжи: ну ни конному, ни крылатому не настигнуть! Однозначно! У-у-у, йес!

А я потопал себе, голоднешенек, сыскивать светлую полосу – вечную сыть. Каков ни на есть, а приспичило жрать. Гамбургеров захотелось! Пепси-колу вкушать приспичило! В ма… ма… ма… манго влюблен! В фейхе… фейху… фейха… фейхоа! В банан! Где глотатко да жратко, тудытка сознание тяготеет!

Повлекся я по пуще, по пуще всё глухоманной, вековечной. А пуздро-то[43], пуздро: буди[44] кто в пуздрище на КаМАЗе несется!

А я всё топ себе да топ! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Лепота! Сонливость не возникает, дреманье не наступает, жрачка из памяти не выпадает.

Йес, аз пер, пер, зубами пощелкивал; вдруг угодил одною ногою в нечто пахучее, желеобразное – гляжу: а в заповеди[45] – берег кисельный. Побрел я по брегу, по брегу всё кисельному.

Аз влекся, влекся, скрозь зубы поплевывал, да неожиданно преграду на пути своем встретил, замер – не то б пропал! – зырю: в суземье[46] река – вся из молока, берега из киселя.

Обращаюсь к молочной реке, кисельным берегам:

– Ну ни черта себе! Речка, а речка!

А речка плещет себе и плещет.

– Реченька, а реченька!

А реченька знай себе журчит!

– Речажина, а речажина!

– Шо?

– Стий, хто йде!

– Стою! Я йду! Ну, чого тоби? – томно вздыхает млечная речка, кисельные бережки и останавливает свой сонный ход. – Що это ты тутоцки разгамился[47]? Май ёк йатри ху! [48] Я теку через тридевять царств, через тридесять государств, никого не обижаю! На фига ж ты мени разбужал[49]? А мне снилось такое чудесное соние – про великого героя Раму и его прекрасную жену Ситу, которая была дочерью Матери – Сырой Земли!

– Ах, ху не ху, а я во что-то такое мягкое и пахучее ноженьку увязил[50], однозначно! Не в курсе, во что? Или в кого? Ху из ху?

– А-а-а, это ты в мой киселек допустил наступку да конечность свою увязенил[51], вот шо! У меня берега из киселя, понимаешь! Хинди ме иско кья кахте хай? [52] О-о-о, вспомнила! Киссел!

– А-а-а! А я и не знал! Ну надо же!

– Бэ-э-э! Теперь вот знай!

– Ладно! Теперича буду иметь понятие!

– А ты хто да откелича?

– Я – Ивасецка-дурасецка, сеземьць[53] Голодашкиной вобласци, сельца Обнищуцина.

– А я – тутошняя речушка, я эта… как её… галактикос! Йах мера кард хай. [54] Ну дык шо тамоди[55] у вас в селишке, хорошо ль?

– Не то хорошо, цто хорошо, а то, цто к цему идет-ходит. Однознацно!

– А-а-а, хорошо! Ну так цто там у вас, ходит ли молодец в кафтане, идет ли девка в сарафане?

– Ходит! Идет!

– А идет ли девка за молодца?

– Она бы шла, да он не берет!

– А он шо? Поцему не берет?

– А ему шо? Ему только б пилось бы да елось, да дело б на ум не шло!

– Ах он, такой-сякой!

– Да, такой! А впроцем, он бы брал, да она не идет!

– А она цто? Поцему не идет?

– А ей цто? Ей только б пилось бы да елось, да дело б на ум не шло!

– Ах она, такая-сякая! Так у вас всё и идет?

– Да, так и идет!

– А детки?

– А цто – детки?

– А детки – идут?

– А-а-а, детки! Детки-то идут! Они идут как всегда: детки идут за детками, детки за детками!

– Ах, вот що! Ну, вот бачишь, как всё хорошо у вас идет! А ты куды идешь?

– Ах, сам в неведении куда-тка – иду, кудыкося глаза таращатся да ноги загребают, вот цё!

– Хорошо, вот шо!

– Рецка, а рецка!

– Чё?

– Молочненькая реченька, кисельненькие бережочки, ты ведь повсюду течешь, через тридевять царств, через тридесять государств, так поведай, кудаткабы мне пойтить?

– Кучх сочна чахийе. [56] А чого ты, душа-чоловик, жаждешь?

– Лучезарного фатума – то бишь обильного пищей существования! Где сосатно и лакомно – тудысь дух мой у… у… устремлен! Однозначно!

– Полакомься моим простым киселиком с молочком, поведаю, буде сам не возьмешь в толк.

– А нет ли у тебя пепси-колы? Или кока-колы? Жива душа пепси-колы али кока-колы изволит! Я бы раскошелился! Уж я бы расщедрился, развязал мошну! Но не сейчас, аз воздам опосля: сперва надо сбегать до хаты за гаманком[57]!

– Несть, пепси-колы нетука, кока-колы тоже нетуткась, тличко мой киселик простой с молочком, и тольки задаром! И прямо тенчас[58], вот чё!

– Ну, гоже, гоже! – соизволяю, скривившись. – Так и быть уж! Киселику с млеком всевды в тезеве[59] место есть, несмотря ни на цто.

Нечего делать, вот я, гарный парубок, киселя наелся, молока нахлебался, с ястребою[60] недовольною остался. А сам подергиваюсь от свербежу, дожидаюсь от речки отповедыванья[61].

– Ну, цё, дурасецка Ивасецка, сам не рассудил-то? – пытаеть речка.

– Ни-и-и, матоцка рецка, еще не смекнул!

– Ах, вьюношестьво, вьюношестьво: сусло не брага, вьюношестьво не чоловик! Вьюношестьво свигаеть[62] – от добрин[63] добрин шукаеть, понимаешь! Да никудакося не ходяй, не изменяй своего нынешнего местопребывания! – отповедывает молочная река, кисельные берега.

Разгневался я, Иоганн-дуранданн, на речонку за подобный базар да и одалече[64] ринулся.

– Тьфу ты! Хотелось как луцце, а полуцилось ако завсёгды, – сгундела мне всугонь[65] река. – Вот оно що! Фу-ты, ну-ты, мослы гнуты! Эк рванул: ну ни конному, ни крылатому ни за что не захватить! Эхма, пхир милеге[66], миляга!

И потекла флегматичная речажина дальше, млея от чудного сновидения про Раму и Ситу!

А я пошагал, оголодавший, изыскивать себе завидную судьбину – сытенькую житуху. Каков ни на есть, а угодно мне лопать. С гамбургеров тащусь! Пепси– колу угодно! Ма… ма… ма… манго бла… бла… благоугодно! Эту – как ее? – фейхау… фейхуа… фейхоа! Банан! Где проглотно и лопатно – тудакося ретивое летит!

Поплелся я по брегу, по брегу всё кисельному. А утроба-то, утроба: чисто кто в утробище на тракторе мчится – и при этом цитирует строки из стихотворения поэта Ивана Молчанова: «Прокати нас, Петруша, на тракторе, до околицы нас прокати!»

А я всё шагаю себе да шагаю! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Божественно! Сонность не достает, дремушка-дрема́ не сгибает, едь[67] занимает воображение.

Плелся, плелся, покрехтывал – мне на голодный зуб не попадайся! – внезапно поскользнулся, упал, встал, отряхнулся – и очи вылупил: стоит на побережье храмик, церковь расчудесная – вся из пирогов складена, лепешками вымощена, оладьями повершена, блином накрыта. Вокруг лохматые собаки лают, больно кусают – внутрь не пускают.

Вступил я на паперть, зрю: двери. Калачем двери заперты, кишкою бараньей задернуты.

Тутытька аз, шустрый хлопец, догадался, калач переломил да машинально съел, кишку собачонкам отдал. Собачки и отступились.

Вошел я в церкву. В ней всё-всё расчудесное, понимаешь: паникадило-то репяное, свечи морковные, образа пряничные. А чаемого банана – ну нет как нет, однозначно! Ну, я и осерчал! Эх, тутовона аз и выразился: крепко, по– нашенски!

Ну, хорошо, выскочил заспанный поп толоконный лоб, одет в ризы соломенные. Попин[68] присел – блин и поел! Ныне уж не упомню, кто – кого: пресвитер – блина, или блин – иерея!

Удивился я, Ивашечка-дурачечек, таким чудесам, ну и далее поковылял. Посеменил, неизменно голодающий, выискивать себе чудного жребия – полного живота. Гамбургеров домогаюсь! На пепси-колу облизываюсь! По ма… ма… ма… манго вздыхаю! По фейхоа! Но особенно – по банану! Всегда! Аз каков ни на есть, а охоч усё трескать. Где дерябно да трескатно – тудась аппетит меня у… у… устремляет!

И пополз аз по бережку, по бережку всё кисельненькому. А кезюк-то[69], кезюк: бу… будто кто в кезеве[70] на бу… бу… буль… буль… бульдозере гонит!

А я всё пресмыкаюсь да пресмыкаюсь себе, по-пластунски пресмыкаюсь! Дождь вымочит, солнышко высушит, буйны ветры голову расчешут. Прикольно! Спячка не охватывает, дремуха не охмуряет, едево[71] из головы не выходит.

Полозил[72], полозил, зубоцками звякал; дополозил до первого, второго, третьего, четвертого, пятого, шестого, седьмого неба, споткнулся о золотой кирпич, валявшийся подле какого-то монументального долгостроя, выпалил свой подробнейший комментарий да и замечаю: ходит зде[73] бык печеный, в одном боку нож точеный, в другом боку вилка. Подле расхаживают рюмка и горилка, песни горланят, прохожих бьют да буянят. Кому надо закусить, изволь резать да кроить! Аз и возрадовался!

Ну, и где распитно да трапезно на Руси? Мабудь, на небеси?

Нет, ну нет, нет, нет на небеси этого – как бишь его? – банана! Ни шофёру, ни пешему, ни конному, ни крылатому не достичь! Однозначно, понимаешь!

Как млад Иванушка-дурачек со своим родным дедушкой мирошкой ну очень хорошо жил

Посвящается Т. Королёвой

Как начался белый свет, было мне от роду семь лет.

Жил я со своим родным дедушкой, звать дедушку – Мирошка. У дедушки Мирошки денег не было и трошки. Дедушка тогда еще не женился, а батька мой еще не родился.