Zviad Anageli - Три рассказа

• Название: Три рассказа
• Автор: Zviad Anageli
• Жанр: Короткие истории

«Об Улыбке»:

История человека, который улыбаться не умел. Его прозвали «Улыбчик». Прозвище дали ему для нейтрализации печального имиджа, потому что в глубине души он был человеком, совершенно несоответствующим собственному виду.

«Про деньги»:

Это не про деньги.

«Связь»:

Владиюг жил во Владивостоке. Безмерно любящий Родину Владиюг стал членом одной организации, название которой было «Союз православных патриотов России». Он отправился в Грузию, чтобы найти связь между православными народами.

---

Тут и Улыбчик показался. Странное было у него лицо, как бы испуганное. Не знаю, я бы не смог описать его выражения. Губы у него так странно сложились, что в какой-то момент мне показалось: неужели улыбается, и от удивления я едва не раскрыл рот, но, заглянув ему в глаза, я тут же отказался от этого своего предположения. Странно выглядел наш Улыбчик, настолько странно, что по лицу моему невольно скользнула насмешливая улыбка… И только я хотел вымолвить: что это с тобой, что за вид… Но, опережая мой вопрос, он сам сказал: ты должен проводить меня в онкологическую больницу…

Через несколько дней я бродил возле приемной Онкологической Больницы в ожидании ответов на анализы и курил сигарету за сигаретой. Улыбчик сидел тут же неподалеку, борясь с неоставляющими его болями. Вскоре подошел к нам врач, улыбнулся Улыбчику, а меня взял под руку и увел в свой кабинет. Я обернулся, чтобы взглянуть на Улыбчика, но лучше бы я не делал этого, его лицо выглядело как вопросительный знак, большой, испуганный вопросительный знак… Мне никогда не забыть этого выражения на его измученном лице.

Выйдя из кабинета врача я сразу наткнулся взглядом на глаза Улыбчика, расширившиеся от напряженного ожидания. Я смотрел на его лицо, и у меня было такое впечатление, что у этого человека улыбка замерзла где-то в сердце раньше, чем он успел о ней подумать. А кто лучше меня знал о том, как не хотел умирать Улыбчик! Я вспоминал его планы на будущее, и… Сердце мое рыдало, но слезы проливались лишь где-то внутри, я не выпускал их наружу. Я не мог сказать своему другу об ожидающей его вскоре смерти, у меня не было для этого ни внутренней силы, ни смелости. Меня хватило лишь на то, чтобы подойти и молча обнять его… «Эх, недолго тебе осталось пожить, братишка,» – только мысленно смог я произнести эти слова, а на самом деле постарался улыбнуться пошире, как и полагалось доброму вестнику. А Улыбчик изучал меня взглядом, сначала в глаза посмотрел, а потом так долго и внимательно рассматривал мое лицо, что я понял: он изучает мою улыбку, я точно знал, что он пытается, следуя усвоенной от меня же методике, распознать правду, и в ней, в моей улыбке прочесть слова, сказанные мне врачом. Я-то знал, что это была лживая, легко стираемая улыбка, и боялся, чтобы она вдруг не исчезла с моего лица. Раньше я никогда и представить себе не мог, как трудно сохранять на лице улыбку, сколько силы воли потребуется, чтобы удержать ее хоть на несколько секунд…

Через две недели мой друг умер. Разумеется, в течение всего этого времени он ни разу не улыбнулся, а я старался ни на миг не отпускать со своего лица улыбки, которая плакала где-то далеко в глубине сердца. В последние минуты жизни лицо его выражало только мучения. Лишь при последнем вздохе, мне показалось, что он улыбнулся… И это был для меня первый наглядный пример улыбки, навечно замерзшей на лице. Я смотрел на улыбающегося покойника и плакал, и лишь сейчас слезы неудержимо струились по моему лицу, а Улыбчик все улыбался…

Про деньги

Илуде сказали:

– Ты должен предать! – Илуда задумался… А потом спросил:

– И что я получу взамен?

– Деньги! – таков был ответ… И Илуда согласился.

Илуда вырос в уважаемой трудовой семье. Да, обычно так и говорят, желая заранее создать благоприятное мнение о том или ином незнакомом нам человеке. «В уважаемой трудовой» семье, – оба эти определения при оценке непременно так и соединены-связаны друг с другом. Вот так: уважаемая потому что трудовая, и, так как трудовая, значит, и уважаемая.

Родители Илуды состарились и умерли. И эта семья пребывала в статусе «уважаемой и трудовой» теперь уже под руководством Илуды и, соответственно, теперь уже о его детях говорят, что растут они в уважаемой и трудовой семье. Впрочем, от самого этого статуса семье Илуды никакого прибытка не было, и неудивительно, потому что сам Илуда вечно жаловался на свою судьбу: вон, как живут некоторые, и почему именно я появился на свет только на муки-страдания!

Был у Илуды друг, названный брат, который жил по соседству с ним, по происхождению азербайджанец. Звали его Нарсим. Они родились в один день с Нарсимом и выросли вместе. И вот уже сколько лет, как ходили они вместе добывать золото. Да, добывать золото, там, где неподалеку от их деревни была одна неприступная голая скала. На стене этой скалы можно было обнаружить почти невидимые глазом крохотные пластинки золота. И оба они, еще с юности, если не каждый день, то хоть через день, – если, конечно, позволяла погода, – ходили к этой скале добывать крупицы золота.

На одном коце веревки обычно висел худой и легкий Нарсим, а второй конец веревки держал рослый и сильный Илуда. Жена сшила ему для этого дела специальную одежду, и, вверившись сильным рукам и верному сердцу своего побратима, Нарсим, бывало, часами висел на той веревке; раскачавшись, перскакивал с одного места на другое, жесткой как терка кистью зачищал он поверхность скальной стены, чтобы обнаружить спрятавшиеся в ней крупицы золота. Они специально выбирали то время дня, когда солнце светило прямо на скалу, что помогало подвешенному на веревке Нарсиму увидеть на ней самые мельчайшие частички золота и не пропускать ни одного проблеска. «Нашел!» – кричал обычно обрадованный Нарсим Илуде, а затем, вооружившись увеличительным стеклом и крепким шилом, изготовленным специально для этого дела, начинал выковыривать из стены золотые крупинки микроскопического размера. Охваченные «золотой лихорадкой» друзья, бывало, за целый месяц наскребали едва ли два грамма золота. Уже давно это их золотоискательство превратилось в настоящий азарт, ничего общего не имеющий с ремеслом, приносящим реальный доход. Но каждый из них все-таки надеялся, надеялся на то, что в один прекрасный день они обнаружат столько золота, что… Хотя между собой они никогда не говорили об эом вслух.

***

– Продается?

– Продается.

– Почем?

– А у тебя деньги —то есть?!

– Денег у меня столько, что, если захочешь, и тебя куплю…

– Ну, давай, дорогой, давай! Только на кой тебе это мое искореженное тело! Я только душу продаю. У меня душа, знаешь, какя хорошая! Мучаться тебя не заставлю, своими руками выну и преподнесу ее тебе, дорогой, подходи!

– Ну, вот тебе и деньги! Давай душу!

Илуда вскочил с кровати, как ошпаренный.

– Ваа, это что за цветной сон был, – невольно воскликнул он, – я до этого только черно-белые сны видел, а сейчас и цветной увидел! Цветной, да такой ужасный и противный, фу-у! И приснится же такое! Откуда берется?.. – Илуда скривился, и трижды сплюнул.

«Интересно, я кем был: продавцом или покупателем?» – подумал одурманенный со сна Илуда и плеснул себе на лицо и шею пригоршни холодной воды. Чувствовал он себя паршиво, выглядел угрюмым, удрученным безо всякой причины. Еще раз плеснул на лицо живительной влагой и… С улицы послышался голос Нарсима.

– Пошли, брат, пошли, вот-вот осветит солнце нашу скалу, – вызывал он друга.

– Уух, Нарсим, не знаю, как ты, а у меня сегодня что-то сердце не лежит к этой работе, – пробормотал как бы про себя Илуда, но вытер лицо и вышел на улицу, где с мотком веревки на плече ждал его улыбающийся побратим. Да, Нарсим всегда так улыбался, – даже тогда, когда сердился.

Илуда без слов снял с плеча Нарсима тяжелую веревку, и перекинул ее себе за спину. Он всегда так поступал, потому что Нарсим был худой и слабый, а сам он был полон сил и здоровья.

Придя на место, они не теряли времени даром. Уже через две минуты Нарсим был готов к спуску на скалу. Как всегда, они пропустили веревку сквозь резиновую трубу, чтобы легче скользила и не терлась бы о камни во время спусков-подъемов. И Илуда нашел на вершине голой скалы место получше, понадежнее, где можно было хорошо упереться ногами, и приготовился спускать Нарсима. Скала была очень высокой, и, соответственно, эту их деятельность нельзя было считать совсем безопасной. Максимум внимания, полная мобилизованность всех сил и умения требовались друзьям каждый раз, хотя, как говорится, беда – как вода, – неизвестно, откуда просочится… Всегда подстерегающая смертного на его пути, такая «беда» именно сегодня выскочила из своей засады на друзей. А события развивались таким образом: всесторонне подготовившийся и надежно привязанный к веревке Нарсим лишь малость поторопился. Хотя в этих обстоятельствах слово «малость» совсем не означало малости. А вернее, этот промежуток времени, длиной в две секунды, в который Нарсим опередил традиционное развитие событий, оказался достаточным, чтобы… Руки, протянутые Илудой к груде веревок, застыли, он увидел, с какой скоростью стала раскручиваться брошенная им свернутая веревка, как она заскользила по закраине скалы, как все уменьшалась, таяла эта груда на глазах… А Нарсим спускался по скале. Хотя он не спускался, он падал, летел в свободном падении! Все решали секунды: Илуда сначала схватился руками за скользящую вниз веревку, но ничего не сумел сделать, ощутив в ладонях страшную боль от ожога… Он в тот момент только-только собрался надеть рукавицы, когда привязанный к веревке Нарсим уже начал спуск – с веревкой, которую, как он думал, уже держали сильные, надежные руки друга. Илуда в десятую долю секунды принял решение: в уже ополовиненной оставшейся груде веревок он мгновенно схватил второй конец веревки, быстро намотал его на руку, обеими руками крепко вцепился в веревку и опрокинулся навзничь на поверхность скалы, уперевшись ногами в давно выбранный им надежный упор – в ожидании страшного удара, который последует от натяжения веревки, когда длина её закончится… Мышцы всего его тела были напряжены в готовности принять этот страшный удар.