Димитрий Чураков - Становление советской политической системы. 1917–1941 годы

• Название: Становление советской политической системы. 1917–1941 годы
• Автор: Димитрий Чураков
• Жанр: Психология, социальное
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-4263-0039-2

Пособие «Становление советской политической системы: 1917–1941 годы» посвящено одному из самых сложных и драматичных этапов отечественной истории. В нём раскрываются основные механизмы развития советской политической системы с момента её возникновения до начала Великой Отечественной войны. Особое внимание авторы пособия уделяют неоднозначным, дискуссионным вопросам развития нашей страны в 1917–1941 гг. В частности, большое внимание уделено кризисам, которые переживал советский режим на этапе своего становления, политической борьбе внутри правящей партии. Не обойдены вниманием и такие, почти не попадающие в учебные пособия вопросы, как существовавшие альтернативы советской государственности в условиях гражданской войны. Не обойдены вниманием и такие острые, волнующие общество проблемы, как общественное развитие в период форсированной индустриализации и насильственной коллективизации. Опираясь на новейшие тенденции в историографии, пособие подробно освещает сталинские репрессии и различные точки зрения, существующие в литературе об их причинах, размахе и последствиях.

Пособие предназначено для бакалавров, обучающихся по специальности 030600.62 – история.

---

Противоречия, буквально раздиравшие антибольшевистский лагерь во второй столице, оказались еще более глубокими, чем в Петрограде, где Временное правительство, обвинив командующего военным округом в преступной бездеятельности, сразу же освободило полковника Полковникова от этой должности и назначило вместо него особо уполномоченным по наведению порядка кадета Н. М. Кишкина. В Москве с аналогичной инициативой в начале «кровавой недели» выступили противобольшевистски настроенные низы – офицеры и юнкера. Они, как лаконично заметил в своей записи доклада Г. А. Филатьева на заседании городского комитета Трудовой народно-социалистической партии С. П. Мельгунов, потребовали сменить по той же причине П. И. Рябцева и «хотели выбрать Брусилова».

Эту информацию не только подтвердил, но и развил в своих эмигрантских воспоминаниях С. Эфрон (муж поэтессы М. Цветаевой, позднее ставший «сексотом» ОГПУ), который служил осенью 1917 г. офицером одного из московских полков. Он рассказал, что на собрании офицеров этого полка его командир полковник Пекарский обвинил командующего округом в предательстве. После этого на собрании разгорелись жаркие споры: «часть офицеров требовала немедленного выступления (против большевиков – Э. Щ.), ареста главнокомандующего, ареста Совета, другие склонялись к выжидательной тактике. Были среди нас два офицера, стоявшие и на советской платформе. Ухватились, как за якорь спасения, за Совет офицерских депутатов – решили подчиниться ему в виду измены командующего округом».

Очевидно, со слов командира своего полка С. Эфрон утверждал, что «Кремль был сдан (большевикам – Э. Щ.) командующим округом Рябцевым в самом начале и что это дало возможность красногвардейцам воспользоваться кремлёвским арсеналом: оружие мгновенно рассосалось по всей Москве. Если в первой части этого утверждения могла быть значительная доля правды, поскольку ВРК действительно сумел опередить Рябцева в захвате Кремля, направив туда своего комиссара, то заключительная его часть была построена на домыслах. Дело в том, что овладев вначале Кремлем, большевики воспользоваться его арсеналом не успели. Юнкера, окружившие Кремль, по словам того же Г. А. Усиевича, «арестовали наши автомобили и тех солдат, которые приехали за оружием; это было первое враждебное действие».

Мысль же о замене Рябцева Брусиловым противники большевиков попытались реализовать. «Наш взвод, – признавал С. Эфрон, – идет к генералу Брусилову с письмом, приглашающим его принять командование всеми нашими силами». Но попытка эта успеха не имела: генерал отказался «по болезни». В данной ситуации защитникам прежнего порядка ничего не оставалось, как согласиться на сохранении за Рябцевым функций командующего войсками округа, хотя, как видно из воспоминаний С. Эфрона, ставленник Керенского с самого начала вооружённой схватки не верил в возможность разгромить большевиков. Последнее обстоятельство, по всей вероятности, объясняет решение Рябцева, как только выяснилось, что авантюра Керенского и Краснова под Петроградом окончательно провалилась и что ждать помощи с фронтов и близлежащих городов бессмысленно, вывести свой отряд из Москвы хотя бы с боем.

Новый свет на события московской «кровавой недели» проливает письмо в редакцию эмигрантской газеты «Руль» бывшего министра продовольствия последнего состава Временного правительства профессора-экономиста С. Н. Прокоповича. Этот представитель российского политического масонства, стремившийся без особой необходимости излишне не распространяться о своей политической деятельности, должен был нарушить традицию «вольных каменщиков», чтобы ответить на заметку некого П. В-ева в другой берлинской газете «Новое время», разъяснив неточности относительно своего поведения в день большевистского восстания в Петрограде. «Большевики, – цитировал он заметку г-на В-ева, – арестовали министров Временного правительства и их товарищей, но г-на Прокоповича освободили немедленно и он так поспешно уходил из под ареста, как Керенский от ареста, то есть, не попрощавшись даже с министрами, его товарищами по власти и по утрате ее».

Разъясняя обидное для него искажение информации в статье В-ева, почтенный профессор сообщал, что был арестован первым из числа членов Временного правительства и не в Зимнем дворце, а по пути туда в 10 ч. утра. «Прощаться мне было не с кем, ибо других членов правительства в автомобиле со мной никого не было. Автомобиль был остановлен 8–9 вооружёнными людьми и я тотчас был отвезён в Смольный. Около 5 ч. дня я был освобожден, – продолжал он излагать существо дела. – После этого я тут же снесся с Зимним дворцом и употребил все усилия, чтобы организовать в городе движение в защиту Временного правительства. Уже к 7–8 ч. вечера для меня стало ясно, что кроме нескольких сот смертельно уставших юнкеров и женского батальона, на стороне Временного правительства никого нет. Безоружная ночная демонстрация, в которой я принял участие, двинулась к дворцу, сделала попытку вступить в переговоры с окружавшими дворец войсками большевиков, но, разумеется, успеха не имела, она была лишь демонстрацией бессилия», – признавал С. Н. Прокопович. Не ограничившись пояснением обстоятельств своего ареста и поведения в день и ночь петроградского восстания, автор письма далее излагает по существу неизвестные до этого сведения о своем участии в событиях «кровавой недели» в Москве.

Оказывается днем 26 октября ему пришлось председательствовать на совещании товарищей (то есть заместителей) министров Временного правительства, находившихся тогда в Петрограде. В ходе совещания, узнаем далее из его письма, он указал на необходимость после потери Петрограда организовать сопротивление большевикам в Москве и просил наделить в данной связи его соответствующими полномочиями. «Эти полномочия были даны, и 27 утром я был в Москве, где в самом разгаре шло восстание. Прямо с вокзала я приехал в городскую Думу, где заседал Общественный комитет (КОБ – Э. Щ.) с В. В. Рудневым во главе. Выяснив положение, тогда большевики занимали уже Кремль, – продолжал С. Н. Прокопович свой рассказ, – я вызвал в городскую Думу командующего войсками покойного Рябцова (так называл не только Прокопович, но и некоторые другие авторы, фамилию полковника – Э. Щ.). Я спросил его, как он мог допустить занятие Кремля. Рябцов ответил мне, что он как военный может лишь исполнять приказания гражданских властей. Ни Временное правительство, ни Общественный комитет в Москве прямых приказаний вступить в борьбу с большевиками ему не давали. Тогда я, опираясь на данное мне собранием товарищей министров полномочия, отдал ему приказ занять Кремль. Рябцов исполнил приказ, и Кремль был занят, но нашего положения это взятие Кремля не улучшило. Против большевиков дрались 1 500 юнкеров, 200 добровольцев, студентов и гимназистов, и несколько сот офицеров, – сообщал далее автор письма. – Кроме того извне к нам пробился батальон в 160 человек. Всего было несколько более 2-х тыс. человек».

Данные о численности антибольшевистских сил в Москве С. Н. Прокопович сопоставил с количеством одних только офицеров там же зарегистрированных вскоре Советской властью. Таковых насчитывалось около 30-ти тыс. «Таким образом, Москва пала не столько благодаря силе большевиков, – делал он вывод из этого сопоставления, – сколько благодаря нашему бессилию. Очень большой резерв сил, могущих быть на нашей стороне, бездействовал. Против Временного правительства восстали и слева, и справа. В Москве правые открыто тогда говорили: “Лишь бы большевики свергли власть Временного правительства, а там уже справиться с ними будет легко”. В стане правых я видел в эти дни чуть не открытое ликование по поводу “молодцеватости” большевиков».

При таком положении вещей оставалось одно: понять весь ужас для России дикого танца двух разрушительных сил, правой и левой и перестать мечтать о спасении Москвы. Тем не менее, все шесть дней боя я пробыл безвыходно в городской Думе и в Александровском училище».

Все что касается деятельности самого Прокоповича в критические дни большевистского восстания как в Питере, так и в Москве, то ее характеристика в письме, не вызывает серьёзных сомнений в достоверности.

В эмиграции в ту пору находилось немало свидетелей и участников событий, о которых вел речь С. Н. Прокопович, и ни у кого из них никаких сомнений о достоверности информации, содержащейся в его письме, не возникло.

Несколько иначе обстояло дело с его суждениями относительно причин, по которым Временное правительство проиграло схватку за власть с новыми претендентами на нее – большевиками. Версия, которую отстаивал вернувшийся в годы эмиграции от политики к своим занятиям по экономической истории России маститый ученый, не была плодом его собственных раздумий. Дело в том, что гораздо раньше его сформулировал и тщетно пытался отстаивать ее, как мы уже убедились в этом, не только А. М. Никитин, а также почти одновременно с последним А. Ф. Керенский, но она сколько-нибудь серьёзной поддержки ни у современников описываемых событий, ни у последующих поколений представителей российского зарубежья пореволюционной волны, как известно, не получила.