Глеб Шульпяков - Книга Синана. Сердце за темным Босфором

• Название: Книга Синана. Сердце за темным Босфором
• Автор: Глеб Шульпяков
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-699-82733-6

Разочарованный московским глянцем молодой журналист решает написать книгу о самом известном архитекторе Османской империи – Синане. Для этого он отправляется в прекрасный и загадочный Стамбул. Перед ним великий город и знаменитые мечети, изысканные медресе и роскошные дворцы! Чем глубже он погружается в жизнь восточного города, тем яснее понимает, что смысл путешествия не в том, чтобы найти выход в «тайные сады Стамбула», а чтобы отыскать выход к самому себе.

---

5.

Я попал в Турцию по приглашению культурного фонда. Мы встретились в офисном центре где-то на «Новослободской». Стояла ранняя московская весна. Мы пили чай, и я, щурясь на солнце в окне, рассказывал о своих планах. Турки улыбались, переглядывались, а при слове «Синан» одобрительно кивали.

Обговорить детали решили через несколько дней, но звонка не последовало ни через две, ни через три недели. Я совсем уже было забыл о своем предприятии, как вдруг в мае мне пришло приглашение на встречу с президентом этого фонда. И я снова отправился на «Новослободскую».

Президент слушал меня с безразличным видом. Он смотрел то на мокрые ветки в окне, то на мобильный телефон, который вертел в руках. Когда я закончил, телефон зазвонил, и президент, не сводя глаз с веток, что-то буркнул в него. Встал, мы попрощались. А спустя неделю раздался звонок, и меня попросили заехать за билетами на Одессу, далее Стамбул.

Таким было мое пожелание относительно маршрута.

И вот я выхожу в зал прилета. Я замечаю мое имя на желтой картонке, его издалека видно. Плотный господин в белой рубашке машет мне этой картонкой. Он улыбается – какие зубы! – и я улыбаюсь в ответ.

– Мехмед, – говорит он и притягивает к себе.

Мы целуемся.

Щека у него влажная и колючая.

Наш черный «Рено» выныривает из тоннеля на улицу, Мехмед прибавляет скорость. Жарко, и я опускаю окно. Горячий воздух начинает лупить в лицо. Мимо несется газон, выгоревший и замусоренный. Пальмы похожи на смятые жалюзи, а дальше рябит на солнце полоска воды, Мраморное море.

Машина резко тормозит, какой-то мальчишка чуть не попал под колеса. Он выскакивает из-под капота, что-то кричит шоферу. Но шофер только улыбается – и газует.

Мы едем дальше. На холмах один за другим вырастают минареты мечетей. Великие мечети Стамбула, сколько раз я представлял себе этот момент, только подумать! И вот я вижу эти мечети – и мне кажется, что я не расставался с ними.

6.

Машина пошла вверх по переулку, застучали о брусчатку покрышки. Из лавки выскочил мальчишка с бутылками воды и побежал за нами.

– Бир мильон, бир мильон, – кричал он, пока не отстал.

Гостиница, где мне предстояло жить, называлась «Учительская».

– Здесь живут наши школьные преподаватели, – сказал Мехмед.

Я кивнул. Мне вдруг представилось, что сейчас из подъезда выйдет наш физрук Виктор Иваныч и Капитолина Васильевна, завуч.

Странно, что я еще помнил их имена.

– Быть учителем в Турции очинь почетно, но мало-мало денег, – продолжал Мехмед. – Но наше правительство все равно очинь любит учителей. Каждый учитель имеет право отдыхать в такой роскошный гостиница. Но только один раз в год.

Я снова кивал и улыбался.

Светильники в форме античных скульптур освещали потертые ковры и сам мраморный пол холла, где они лежали. В глубине висели зеркала, стоял подиум и обеденные столы. Отражаясь в зеркалах, столы двоились. Между столов толпились удвоенные зеркалами официанты. Ненадолго отражались люди, то входившие, то выходившие из холла.

Вглядываясь в лица учителей, я пытался понять, какой предмет они преподают. Но лица выглядели одинаково. Они были округлые, гладкие и чисто выбритые. Казалось, что черты лица эти люди сбрили вместе со щетиной.

Комната оказалась на шестом этаже. Кровать, холодильник, телевизор, письменный стол – стандартный набор. Было так душно, что я с наслаждением скинул с себя одежду. Голым подошел к окну. Сверкая на солнце, внизу лежал Золотой Рог, а сверху шли холмы, утыканные минаретами и башнями. По заливу передвигались пароходы, курсировали катера, шныряли от берега к берегу лодки. Над крышами повсюду развевались красные флаги, как будто в городе праздновали Октябрь. Срываясь с карнизов, пикировали на воду чайки. Возвращались, садились на трубы и черепицу. Вышагивали.

Голый, я смотрел на Стамбул, который звенел и сверкал внизу. Забытое чувство – тревоги, счастья – вдруг вернулось ко мне. И я ощутил страх, что это чувство будет недолгим.

7.

Меня разбудил вечерний азан, который уже накатывал на город с азиатской стороны Босфора. Было по-прежнему душно. Я встал, пошел в ванную. Душ был отгорожен в углу, и я стоял под холодной водой, пока вода не пошла через край.

Когда я вернулся в комнату, у кровати стояла какая-то женщина. Заметив голого человека, консьержка выронила полотенце. Я развел руками. Та отвернулась и боком вышла.

Насвистывая, я прошелся по комнате. Вода, испаряясь, приятно холодила кожу. Полотенце было белым и жестким, и я с удовольствием вытерся. Для ужина выбрал оранжевую майку с надписью «Celebrate your image» и белые брюки.

Когда я выключил свет и обернулся, комната исчезла, но в окне вспыхнул Золотой Рог: как будто газовую конфорку зажгли. И я невольно засмотрелся на его ртутное мерцание.

8.

Ужин был во дворе. Семейства учителей уже расселись за столами и чинно изучали меню. Делали тихими голосами заказы. Одеты все в темное, никаких белых штанов. А рядом полыхает огненный факел, бросая на столы адские отблески.

– Балык? – спросил я официанта.

– Балык йок, – откликнулся тот.

И с любопытством уставился на меня.

Я заказал мясо.

Пока я выбирал и заказывал, на подиум вынесли аппаратуру, а теперь возились с проводами. Потом к микрофону вышла красивая крупная девушка в обтягивающем черном платье. Блестки на черной ткани мерцали. Учителя стали хлопать. Девушка сделала вид, что смущена, и запела.

Она пела грудным голосом, поворачиваясь то к одним столикам, то к другим. И я невольно засмотрелся на то, как блики огня льнут к ее открытой спине.

9.

Я вернулся в номер и снова встал перед окном. Солнце давно село, город исчез. Но по цепочкам огней я видел, где кончается вода залива и начинаются холмы Стамбула.

Слева светилась первая четверка минаретов. Красные стены, белые башни – это Святая София. Чуть правее мечеть султана Ахмеда, что у ипподрома. А там, где должна была быть Сулеймания, в небе чернела пустота. Знаменитую мечеть сегодня почему-то не подсветили. Дальше справа, на самом краю, светилась еще одна. У этой мечети был один минарет и как будто охранял ее – там, на отшибе.

Я закрыл окно и включил кондиционер и телевизор. Вытянулся на простынях. Во дворе звенели посудой, иногда раздавались женский смех и плеск воды. Бубнил диктор. Постепенно шум стих, и я начал различать голос. Этот голос что-то бормотал на чужом языке. И чем громче он бормотал, тем глубже в сон я проваливался.

10.

Был он греком, говорили они, что спорить, ибо кто сведущ более грека в прекрасном? Да что вы, отвечали другие, это неправда, ведь он был армянин, кто же лучше армянина знает толк в искусстве камня? Но тут подавали голос третьи, был он турок, этот человек, говорили они, потому что нет на земле того, кто более турка ведает о божественном промысле.

Так что же нам делать? Жили-то в деревне и греки, и турки, и армяне, и бог его знает, как перемешались их крови – пятьсот лет назад! – однако деревня та была христианской, посему одну вещь мы можем держать за подлинную, а именно: что крестили его, как и положено, на сороковой день в местной церкви, где осталась, пока не исчезла, об этом событии запись, что числа такого-то в году таком-то крещен сын деревенского плотника и дано ему при крещении имя «Юсуф», что по-нашему значит «Иосиф».

И вот проходит с той поры двадцать лет, умирает великий султан Баязид, по прозвищу Молниеносный – ибо был он скор на поле брани, – и берет империю другой султан, сын того Баязида, девятый по счету Осман, и зовут его Селим, по прозвищу Грозный – был он зол на поле брани, – и всю жизнь проводит этот Селим в седле, приумножая земли империи, так что теперь на карте есть и Персия, и Сирия, и Египет, и – чудо из чудес – святые города Мекка, Медина и Иерусалим.

Тогда-то, спустя двадцать лет, что прожил он в той самой деревне, обтачивая то камень, то дерево, а то просто слоняясь по желтым закоулкам, и появляется на горизонте пыльная туча. Смотрите, кричат с колокольни, как она растет, эта туча, смотрите! Нет уже горы Эрджияс, не видно ее снежных вершин, потому что огромным тюрбаном встала эта туча над пустыней, и вышли из тучи ратники, пешие и конные, числом не менее сотни.

Разве война пришла в Анатолию? Это кричат с колокольни. Разве падишах оставил нас и некому защитить деревню? Да и зачем кому-то нищая деревня, чтобы ратникам, как пешим, так и конным, числом не менее сотни, брать ее приступом?

Но когда входит пеший отряд в деревню, видят они, что это рабы султана, одеты они в красные кафтаны, на пиках у них конский волос, а шапки из белого войлока да с длинным хвостом, ниспадающим на спину.

Закон есть закон, это говорит среди них главный в тюрбане с пером цапли, а кто забывает закон, мы сперва повторяем: вот, слушайте. Милостив наш султан, позволяет он жить на своей земле тем, кто считает богом пророка Ису, и совершать обряды, как указано в книгах, тоже позволяет. Пусть, говорит он, соблюдают эти люди свой закон, как им предписано, работают пусть и умножают себе подобных с миром на земле нашей, но пусть не забывают, что цена этому миру названа, а значит, будет в том нужда, волен султан забирать из деревень христианских юношей себе на службу, посему – что стоишь, святой отец, глаза выпучил, полезай звонить в свой колокол или что там у тебя в хозяйстве, деревянные колотушки – полезай, собирай людей деревенских на площадь, да не забудь книги, где тобою помечено, кто и когда народился в приходе за последнюю четверть века.