Георгий Гупало - Оптина Пустынь. История обители и жизнеописания скитян

• Название: Оптина Пустынь. История обители и жизнеописания скитян
• Автор: Георгий Гупало
• Жанр: Религия
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-485-00338-8

Основание Козельской Введенской Оптиной пустыни относится к концу XIV – началу XV вв. Прошли века, и сейчас обитель стала одним из духовных центров России. Рассказ о богатой и непростой истории монастыря, документальные свидетельства о его развитии, о жизни знаменитых старцев и простых монахах вы найдете в данной книге. Завершает сборник жизнеописание почивших скитян, славных своим иноческим служением.

---

Прибытие в 1828 году о. Леонида в Площанскую Пустынь было как бы исполнением сего молитвенного прошения о. Макария. В о. Леониде он нашел то, чего так долго алкала душа его, – мужа с даром духовного рассуждения, которое редким даруется, и притом не за одни труды и подвиги, а более за смирение. Сблизившись с о. Леонидом во время его полугодового пребывания в Площанской Пустыни, о. Макарий и по отбытии старца в Оптину Пустынь продолжал свое духовное общение с ним посредством переписки; а в 1834 году, как сказано, перешел в Оптину Пустынь для сожительства с ним. С самого поступления в эту обитель он помогал старцу в обширной его переписке с лицами, просившими у него духовных советов и назидания; а также был помощником старца в духовном окормлении братии и посетителей, особенно с 1836 году, когда он был определен духовником обители.

Поучительны и назидательны были отношения между старцами о. Леонидом и о. Макарием. О. Макарий уже более семи лет был духовником Севского девичьего монастыря, и многие имели его своим наставником и пользовались его духовными советами. И несмотря на то, он, смиряясь и вменяя себя ни во что, бегал славы человеческой, домогаясь, как особой чести и отличия, быть при ногу другого старца. Исполненный веры и любви к отцу своему, о. Макарий, будучи и главным указным монастырским духовником и скитоначальником, ничего не делал, не вопросив о. Леонида, и по смирению весь успех своих начинаний приписывал тайно и явно молитвам, советам и благословению своего отца, и до самой блаженной кончины о. Леонида пребыл одним из усерднейших учеников его.

Такое же смирение являл с своей стороны в отношении к о. Макарию и о. Леонид, которого еще старец его, схимонах Феодор, шутя называл смиренным львом. С самого начала своей монашеской жизни он и сам всегда шел тем же путем послушания и, находясь почти двадцать лет под духовным руководством старца Феодора, так возлюбил во всем подчиняться совету своего наставника, что ничего не делал по одной своей воле. При жизни своего старца о. Леонид в письмах к разным лицам подписывался всегда вдвоем с о. Феодором. По смерти же его, по глубокому своему смирению, прилагал к своему имени имя своего духовного сына о. Антиоха, хотя последний нисколько не участвовал в его письмах. А когда при нем не было и о. Антиоха, тогда обыкновенно подписывался так: иеромонах Леонид с приверженною братиею. (А впоследствии подписывался вместе с о. Макарием: иеромонах Леонид и иеромонах Макарий.) Через это самое старец как бы желал всем показать, что только при помощи и по молитвам сожительствовавших с ним отцов и братий он может преподавать духовные советы. Встретившись с о. Макарием, о. Леонид рад был сблизиться со столь даровитым и искусным иноком и смотрел на него не как на ученика, а как на своего сотрудника и духовного друга.

Больше всего о. Леонид обнаруживал свое смиренномудрие и свое уважение и любовь к о. Макарию в том, что он его приблизил к себе и сделал своим помощником, разделяя с ним труд духовного окормления братии и посетителей. В последние пять лет своей жизни о. Леонид желавших пользоваться его руководством большею частью благословлял обращаться вместе с тем и к о. Макарию и открывать ему все, что открывали самому о. Леониду. Со своей стороны, и о. Макарий, когда узнавал от своих духовных детей что-нибудь важное, до них касающееся, всегда спрашивал, объясняли ли об этом старцу, и если не объясняли, то отсылал к нему для объяснения.

При всем глубоком благоговении оптинских братий к старцу о. Леониду, деятельность его встретила неожиданные затруднения со стороны подвижников, уже почтенных тружеников, старших по времени пребывания их в монастыре.

«Есть два рода иноческого делания, – говорит св. Каллист, – одно – для укрощения страстей и состоит в посте, бдении, коленопреклонениях и прочих подвигах внешних, а другое – для очищения ума и сердца от нечистых мыслей, что и совершается строгим вниманием к себе и непрестанной молитвою сердечною ко Господу Иисусу втайне и с болезненным чувством и страдательным воплем души, как учат божественные отцы».

Некоторые из старших иноков скита, преуспевшие в делании первого рода (например, схимонах Вассиан, достигший способности в последние годы жизни проводить всю четыредесятницу в посте, в течение которого разрешал подкрепляться пищей только в два праздничных дня, и имевший дар слез), стали негодовать на появление множества богомольцев на пасеке, за оградой скита, у кельи о. Леонида, считая уединение и тишину, для сохранения которых устроен и самый скит, главным условием иноческой жизни, привлечение же народа в скит для испрошения совета у старца Леонида – явлением нежелательным и неполезным. Подстрекаемый другими недальновидными и даже подначальными лицами, о. Вассиан подвигнулся мнимою ревностию против о. Леонида и неоднократно обращался с доносами на него к епископу, а наконец – и на игумена Моисея.

Преосвященный, желая устранить поводы к неудовольствию между братиею и прекратить молву, распространявшуюся в разных слоях общества, не понимавших духовной деятельности о. Леонида, приказал перевести его со скитской пасеки в монастырь и приостановить доступ к нему мирским людям обоего пола. Монастырское начальство переместило о. Леонида с пасеки в келью внутри скита в ноябре 1835 года. Но со стороны владыки последовало настоятельное предписание, невзирая ни на что, переместить о. Леонида в монастырь. Посему 2 февраля 1836 года он и был переведен в монастырь.

Это распоряжение владыки большинством братии было сочтено за притеснение уважаемому старцу о. Леониду, между тем как власти епископа предлежало сохранить в точности правила вновь учрежденного скита о безмолвии и уединении и прекратить повод к неудовольствию между иноками. Преданность своему старцу помешала братии отнестись к начальственному распоряжению епископской власти безропотно. Сам же старец о. Леонид разъяснял в письме к одному духовному сыну, что «вы по своей неограниченной расположенности возмалодушествовали о моем положении и ошибкою сочли яко притесняемого, но я почитаю себя спокойным от сих мнимых неприятностей».

Вскоре по переходе в монастырь о. Леонид был порадован в 1837 году прибытием в Оптину Пустынь проездом из Петербурга в Киев митрополита Филарета, которого сопровождал и епископ Калужский Николай. Митрополит, знавший о. Леонида еще в Белобережской Пустыни, оказал милостивое благоволение к нему, причем спросил отца Леонида: «Почему же ты не в схиме?» Старец молчал. «Ты схимник, – продолжал митрополит, – и носи схиму».

Посещение митрополита Филарета имело благотворные последствия для обители. А для о. Леонида построен был особый деревянный корпус проживавшим в Пустыни помещиком Александром Ивановичем Желябужским. Ежедневно приходил к о. Леониду из скита о. Макарий с изготовленными письмами для подписи, а по субботам и воскресеньям о. Леонид всегда бывал у скитской церковной службы, по окончании которой вел духовные беседы с скитскими монахами в келье о. Макария.

11 октября 1841 года о. Леонид скончался 72 лет от роду. Слава о его высокой жизни и о даре прозорливости, благодаря которому он приводил к раскаянию во грехах многих калек и бесноватых, распространилась и на православном Востоке. Незадолго до кончины о. Леонида в сентябре 1841 года посетил Оптину Пустынь постриженник св. Афонской Горы, инок Парфений, бывший впоследствии игуменом новосозданного им Гуслицкого монастыря в Московской епархии. В описании своего странствия он поместил следующий любопытный рассказ о свидании своем со старцем о. Леонидом:

«Из Белобережской Пустыни я в пятый день прибыл в общежительную Оптину Пустынь, что в Калужской губернии, близ города Козельска. Прежде за много лет я слышал о живущем в Оптиной Пустыни великом старце, иеросхимонахе Леониде, и давно желал видеть его, насладиться его беседой и получить от него наставление и в скорбях своих утешение. По прибытии моем в Оптину Пустынь я нетерпеливо желал сходить к о. Леониду с надеждою получить себе утешение и, расспросив о келии его, пошел к нему немедленно. И пришедши в его сени, убоялся: ово от радости, что сподоблюсь видеть такого великого отца, ово от мысли, как я, недостойный, явлюсь пред такого великого старца. И долго, стоя в сенях, опасался отворить дверь. Потом вышел его ученик. Я спросил: "Можно войти к старцу?" Он ответил: "Можно". Потом я взошел к нему в келию, но там еще более убоялся и вострепетал. Ибо почти полная келия была людей разного звания: господ, купцов и простых; и все стоят на коленях со страхом и трепетом, как пред грозным судиею, и каждый ожидает себе ответа и наставления: и я также, позади всех, пал на колена. Старец же сидит на кроватке и плетет пояс: это было его рукоделие – плести пояски и давать посетителям на благословение. Потом старец возгласил: "А ты, афонский отец, почто пал на колена? Или ты хочешь, чтобы и я стал на колена?" Я устрашился от того, что никогда он меня не видал и не знал, в одежде же я был простой, а назвал меня отцом афонским. Я отвечал: "Прости меня, отче святый, Господа ради, я повинуюсь обычаю: вижу, что все стоят на коленах, и я пал на колена". Он же сказал: "Те люди мирские, да еще и виновные. Пусть они постоят. А ты монах, да еще афонский, встань и подойди ко мне". Вставши, я подошел к нему. Он же, благословивши меня, приказал сесть с ним на кровати и много меня расспрашивал о Св. Горе Афонской и об иноческой уединенной жизни, и о монастырской общежительной, и о прочих афонских уставах и обычаях. А сам руками беспрестанно плел пояс. Я все подробно рассказал. Он же от радости плакал, а я прославлял Господа Бога, что еще много у Него есть верных рабов, оставивших мир и всякое житейское попечение и Ему, Господу своему, верою и любовию служащих и работающих. Потом начал отпускать людей и каждому врачевал душевные и телесные его болезни: телесные – молитвою, а душевные – отеческою любовию и кроткими словесами, и душеполезным наставлением, иных строгим выговором и даже изгнанием из келии.