Вера Орловская - Зона отчуждения

• Название: Зона отчуждения
• Автор: Вера Орловская
• Жанр: Русское современное
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-906792-82-2

Новая книга Веры Орловской «Зона отчуждения» – это не только исторические аналогии, объясняющие причину происходящего сейчас на Украине, но и личная трагедия героя, через сердце которого проходит эта война, делящая его жизнь на «до» и «после». Зона отчуждения пролегает в самом человеке, пытающимся противопоставить себя зараженному ненавистью миру.

---

– А правда, что если здесь полежать, то загар держится целый год?

– Всю жизнь держится, только вот сколько она продлится у тебя эта самая жизнь…

И та соскочила тут же с земли, и нацепив на себя что-то, полуодетая убежала, как ошпаренная. Не успел он ей рассказать даже, что мох сильней всего вбирает в себя радиацию. Зона отчуждения… Они не понимают: думают, что от радиации, да нет, от них самих эта зона, так считает он, уходя в сторону своих развалин. В самом Чернобыле у него есть небольшая квартира: осталась, когда дворником работал, а сейчас он туда ходит только поесть или чтобы с собой взять еды, половину из которой раздает по дороге собакам, узнающим его уже издалека. В своем жилище в Припяти он разводит огонь и смотрит, как оживают застывшие тени: они начинают двигаться, потом плясать, и те, нарисованные, тоже вместе со всеми. Свет пламени падает в темноту, она отступает, и они выходят… Иногда ему удается увидеть как вдоль стены проходит молодая пара, и, пройдя сквозь нее, исчезает куда-то, держась за руки. Он думает о том, что когда-нибудь здесь будет большой красивый парк, а потом он превратится в лес. И, может быть, это станет даже лучше, чем было раньше, потому что люди все равно ничего не поняли, когда упала звезда Полынь, и как только радиация начнет спадать, они снова появятся в этом лесу со своими ружьями и автоматами, охотясь на зверей и друг на друга. Пока он назначил себя смотрителем и сталкером, пока есть эта колючая проволока и эти устрашающие надписи, они не придут сюда. Зона отчуждения? Зона защиты? Это смотря о ком говорить…

Когда еще жили люди, никто не знал, что их жизнь так изменится. Всё оборвалось – остановилось в 1:23 в ночь с 25-го на 26-го апреля 1986 года. Бетонная крышка реактора весом в 300 тонн была выброшена вверх от теплового взрыва и подброшена на высоту 20 метров, она перевернулась в воздухе и упала обратно: легла ребром, разворотив при этом до кишок верхнюю часть реактора. Еще бы ему не помнить этого! Люди на следующий день купались и загорали, поглощая радиацию в таких дозах, что сказать страшно. И только 27-го числа по радио было объявлено распоряжение собраться всем у своих подъездов в течение часа, взяв лишь необходимые вещи и продукты питания, так как эта временная мера, и после все вернутся по своим домам. Временная…

Оказывается, что время – очень странная вещь: мгновение и вечность – это практически одно и тоже, особенно для тех, кто выпадает из него в смерть, что случилось тогда со многими. Он до сих пор не знает, почему остался жив и почему еще живет. Когда, вернувшись в пустой город, он в первый раз решил идти к реактору, то это было желанием освободиться от чувства вины, потому что его жена и двое сыновей погибли. Он хотел умереть там – на саркофаге, на этом развороченном блоке, который разворотил всю его жизнь и сожрал все, что было у него. Он шел сам на встречу с убийцей, чтобы и его тоже он сгубил, как других. Но случилось то, чего не могло случиться: он вдруг понял, что стал еще более живым, чем был до того, измученный болью телесной, но еще сильнее своими воспоминаниями, которые не отпускали его никогда: перед глазами стояли дети, а вот они вместе купаются в реке, ныряют, на берегу жена в цветной косынке, закрученной в виде чалмы – шамаханская царица, как он ее называл в шутку. Почему-то они виделись ему всегда смеющимися, и это было еще страшнее, мучительнее… Надписи «осторожно радиация» больше не пугали его. После того, что произошло, ничего уже не пугало его.

И человеческая безответственная глупость больше не удивляла тоже, когда в нынешней незалежной Украине депутат Яровивский пояснял, что если в регионе произойдет землетрясение в 5–6 баллов, то «незакрепленная крыша реактора съедет, и раздастся мощный взрыв». Да у них самих там давно крыша съехала, – думал он, потому что большего бреда не слышал за всю свою жизнь: «депутат призвал власти Украины поставить задачу перед учеными разработать технологию, которая бы позволила сократить период распада ядерных материалов со 100 лет до 4–5».

30 километров, 10 километров – зона отчуждения, но и за этой территорией радиация не заканчивалась. Зона отчуждения раздвигает свои границы, хотя свойства ее изменяются. Он знал об этом, но никому не говорил, потому что ему все равно никто не поверит и никто не услышит, ведь их сознание – за колючей проволокой, в то время, когда он смотрит на них со своей стороны – оттуда, где вместе с ним свободная и живая трава, деревья, звери и птицы.

2.

Николай Дмитриевич Омельченко, проснувшийся мартовским утром 2014 года в городе Санкт-Петербурге, не понимал, почему вдруг вспомнил о странном человеке-сталкере или, как тот сам себя называл, «смотрителе мертвого города». Во время случившейся катастрофы он уже семь лет как покинул родительский дом на Украине и уехал поступать в институт, тогда еще считая себя везде своим и не задумываясь о национальной принадлежности, потому что отец его был этническим украинцем, а мать русской. Старший брат в паспорте значился украинцем, а он русским, и никого такое «несоответствие» не удивляло. Как так могло быть? Да вот так и могло: захотел и написал «русский». В чем, собственно, вопрос?

В конце апреля восемьдесят шестого года он с женой и маленьким сыном приехал погостить к родителям на недельку, захватив майские праздники. Но уже с 26-го числа по городу пошли слухи, что под Киевом что-то взорвалось или случился пожар. Никто толком ничего не знал. А на следующий день мир услышал весть похожую на приговор, хотя не все до конца понимали всю опасность и весь ужас этого. И даже после того, как было эвакуировано население из Припяти, и на 30 километров образовалась зона отчуждения, многим казалось это событием локальным. А те, кто знал о нем больше других, включая руководство страны, изо всех сил пытались придать всему случившемуся не столь трагический вид. По этой причине 1 мая Киев вышел на праздничную демонстрацию под смертоносным радиационным дождем с плакатами «Слава Коммунистической партии!», «Труд, Мир, Май!». Народ с песнями шел по Крещатику, размахивая флагами и флажками, ветками цветущих яблонь, сделанными из белой шелестящей бумаги. Воздушные разноцветные шары на длинных нитках рвались в небо, радуясь на ветру под хорошо поставленный голос диктора, раздающийся над площадью, извергающий, как Везувий пламенные фразы, которые подобно мантрам повторялись и повторялись, перекрикивая музыку и голоса людей: «Да здравствует Великая Коммунистическая партия!» – «Ура!» – кричали идущие. «Слава советскому народу – строителю коммунизма!» – «Ура!» – разносилось из тысячи ртов, как будто этот возглас подтверждал сказанное и ставил жирную красную точку после оценки «5» в школьной работе отличника. «Пятилетку за 3 года!» – «Ура!». Всё было проработано по известному сценарию массовых праздников, и каждому, идущему в шеренге, было понятно – куда идти, как идти и зачем. А Чернобыльская зона отчуждения, загрязненная радионуклидами, была где-то там – далеко от народного ликования, устремленного, как всегда, в светлое будущее, потому что другого будущего не могло быть, и другого не обещали… Чернобыль, Припять, север Полесского района Киевской области и вся Житомирская до самой Белоруссии, и, конечно, особая зона – площадка АЭС и рванувший 4-й блок ее – это и было самым реальным настоящим, в которое верить совсем не хотелось…

Даже на юго-востоке Украины, в городке, где Николай возил в коляске своего первенца Игоря, это казалось почти не настоящим. Проходившая мимо женщина сказала: «Что ж ты, папаша, малыша прогуливаешь, когда оттуда всё сюда дует, да еще и дождь эту заразу приносит?» Слова незнакомой женщины наконец-то вошли в его сознание, и он, улыбаясь и делая вид «да что вы так преувеличиваете» – все-таки повернул к дому. В сердце что-то бухнуло и опустилось вниз – это был страх. Он настиг так внезапно, и даже сильней, чем в тот момент, когда диктор сообщал об аварии привычно бодрым и почти торжественным голосом. Странно, что такими голосами говорили и в программе «Время», и из репродукторов, всегда, словно убеждая в том, что советский народ каждый день совершает победы и идет правильным путем вперед к намеченной цели. Николай давно признавался сам себе, что не видит этой цели или цель каждый раз удалялась, как мираж – всё дальше и дальше: тускнела и терялась из вида, и оставалось только слово и слова, слова, слова. Их было так много ото всюду несущихся и написанных на плакатах и баннерах, пропетых в песнях и сказанных с трибун, что приходя домой с работы, он сразу выключал телевизор, только заслышав знакомую бравурную музыкальную заставку, привычную, как его левое ухо. Слушать о трудовых победах, о закромах, которых никто не видел (он иногда в шутку начинал размышлять о закромах, как о священном и мистическом понятии), а еще говорили о несметных потоках сваренной стали, добытого угля, и это все венчали поцелуи генсека с руководителями разных держав и блеск золотых медалей на его груди. Хотелось тишины. Садились за стол ужинать: он и жена Наталья, а сын Игорь еще лежал в своей кроватке и поднимал ноги выше головы, пытаясь дотянуться до рта большим пальцем ноги, демонстрируя этим чудеса гибкости и пофигизма к трудовым подвигам и к любым проблемам вообще. Так было.