Анатолий Барабаш - Метод российского уголовного процесса

• Название: Метод российского уголовного процесса
• Автор: Анатолий Барабаш
• Жанр: Юриспруденция
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-94201-660-9

В работе рассматриваются существенные противоречия, заложенные в действующий уголовно-процессуальный закон и мешающие эффективности уголовно-процессуальной деятельности. Основа предлагаемых авторами решений – выявленное ранее и подтвержденное настоящей работой публичное начало уголовного процесса. Авторы показывают, как начало влияет на построение процесса. В результате выстраивается понятийный ряд, центральное место в котором занимает новое для уголовно-процессуальной науки понятие «метод уголовного процесса». Его содержанием являются объективность, всесторонность и полнота исследования. Принятие этого метода законодателем, реализация его в уголовно-процессуальной деятельности снимет вопрос о том, является ли российский уголовный процесс состязательным, позволит в полной мере реализовать его публичное начало.

Рекомендуется для научных работников, преподавателей, аспирантов и студентов юридических учебных заведений, а также практических работников.

---

Автор в подтверждение своих слов об ошибочности выбора гносеологической парадигмы приводит следующее суждение Н.А. Бердяева: «Познание у современных гносеологов превратилось в паразита, который ведет самодовлеющее существование»[160]. Однако в данном случае речь идет не об отрицании гносеологии и теории познания, а о ее излишнем рациональном, по мнению Бердяева, наполнении. За приведенной цитатой у философа идут следующие слова: «Утеряны источники питания, и потому философская мысль стала худосочной, потому бессильна она соединиться с тайной бытия, с вековечной целью своих стремлений. Философская мысль не может питаться из себя, т. е. не может быть отвлеченной, самодовлеющей. Не может она питаться и одной наукой. Да и зависимость от науки знаменует собой потерю самостоятельности философии»[161]. Для Бердяева познание мира, познание Бога, познание тайн – это не просто логический процесс, не просто манипуляции одного рассудка, а акт, который осуществляет вся природа человека, все его существо! – интуиция его, боль, чувство, все вместе связано[162]. Бердяев открыто объявляет, что по-настоящему «свободное познание» – это интуиция. Причем он видит у интуиции два несомненных преимущества, в частности, то, что она, в отличие от дискурсивного (логического) мышления, не должна выстраивать связные цепочки от начала до конца, всюду уходя в дурную бесконечность, ведь в творческой интуиции дается все и сразу, она сама себе «самооправдание и самосанкция»[163]. Готов ли автор, ссылающийся на Бердяева, перенести подобные экзистенциальные рассуждения о познании на почву доказывания, с учетом того, что сам философ критически относится к научному и рациональному, как показано выше? Труды великого философа уникальны и наполнены важными и нужными для человека в современном мире суждениями. Но это суждения на другом уровне, на том, с которого на уголовно-процессуальное доказывание вряд ли удастся перейти.

Весьма спорны в связи с этим и ссылки А.В. Агутина на Э. Гуссерля. Слова последнего автор приводит, чтобы показать, что «доказывание в уголовно-процессуальной сфере имеет дело с конкретными фактами, а гносеология – с идеями»[164]. Во-первых, данное суждение ничего спорного в себе не несет. Гносеология – это та область, где обоснованы и закреплены положения о том, как познавать (доказывать в нашем смысле), а при доказывании этими положениями необходимо воспользоваться. Во-вторых, автор опирается на выделение Гуссерлем двух возможных способов отношения человека к миру, двух жизненных установок – практической и теоретической. Практическая установка исторически изначальна, она характеризует фундаментальный способ человеческого бытия и естественную жизнь человека. Ее отличают наивность, «вжитость в мир», отсутствие устойчивого интереса к каким-либо частностям внутри мира. По Гуссерлю, главный признак теоретической установки состоит в том, что она «целиком и полностью непрактична», поскольку «человека охватывает страсть к созерцанию и познанию мира, свободная от всяких практических интересов, и в замкнутом кругу познавательных действий и посвященного ей времени преследуется и творится не что иное, как чистая теория»[165].

Однако когда философ говорит о теоретической и практической установке, он имеет в виду историческое развитие человечества, и применять эти рассуждения как доказательства тезиса о разведении гносеологии как теории и доказывания как деятельности некорректно. Но даже если такое применение допустить, то надо учитывать, что Гуссерль эти две жизненные установки не противопоставляет и даже выделяет третью установку – синтезирующую теоретическую и практическую[166].

Действительно, в рамках гносеологии может быть множество теорий познания. И на каждой из них может базироваться своя теория доказывания, и здесь А.В. Агутин прав[167]. Но как быть уголовному процессу? Какую теорию выбрать? Ответ прост – такую, которая дает адекватное представление об объектах познания, оперирование законами которой дает возможность получить знание, приложимое к действительности. Речь идет о диалектике.

И, нам кажется, именно против диалектики, а не гносеологии, протестует А.В. Агутин. А точнее, автор не согласен с тем, что диалектический материализм остался, по его мнению, основой процесса и сегодня. О том, что автор указывает на неполноценность именно диалектического материализма, а не гносеологии, свидетельствуют его суждения, в которых он поясняет свое несогласие[168].

При этом не указывается, чем же диалектика, являющаяся на нынешний день обоснованным и универсальным методом познания, не годится как основа уголовно-процессуального доказывания. Более того, в качестве альтернативы ей автор предлагает научный метод в уголовно-процессуальном доказывании, который используется в других или смежных науках[169]. Но ведь все научные методы на сегодня есть не что иное, как порождение диалектики. Даже сам автор ссылается на этот метод исследования как на основной в своей работе[170]. Так почему же тогда нельзя распространять законы и принципы диалектики на процесс доказывания?

Призыв автора отказаться от гносеологии, которую он, как мы выяснили, отождествляет с диалектическим материализмом, выглядит нелогичным и необоснованным. Автор не предложил взамен новой теории доказывания, основанной не на диалектике. Единственное, с чем мы можем согласиться, так это с тем, что термин «диалектический материализм», который сам К. Маркс никогда не употреблял[171], использовать ныне не совсем корректно. Корректнее вести речь о диалектике на материалистической основе (относительно Маркса и его последователей) или просто о диалектике (относительно Гегеля). Заметим также, что указание на некорректность термина «диалектический материализм» вовсе не означает отказ использовать в работе разработки в области диалектики советских ученых. Просто при обращении к ним необходимо будет отличать идеологическое от научного.

В отличие от предыдущего ученого, А.С. Александров не просто отверг диалектику как познавательный метод, но и предложил свой метод доказывания, правда, только в стадии судебного разбирательства[172].

Автор считает необходимым пересмотреть постулаты советской теории доказательств и, прежде всего, «атаковать ее мировоззренческую основу – теорию познания (т. н. теорию отражения) диалектического материализма»[173], которая «преследует подобно проклятию отечественную теорию права»[174].

В основе дальнейших рассуждений автора лежит ключевой тезис о первичности языка и речи[175]. «Первичен язык, вторична внетекстовая реальность», – пишет он и добавляет: «…в уголовном судопроизводстве нет ничего, кроме текста и речи»[176]. Вторым предельным основанием для своей работы автор указывает состязательность российского уголовного процесса, а если быть точнее – судебной его составляющей.

Подобные исходные тезисы порождают следующее представление о доказывании в уголовном процессе: «На первый план в понимании судебного доказывания выходит представление доказательств и аргументация. В связи с фактором “внутреннего убеждения” судьи (совести), который оказывается решающим при оценке доказательств с точки зрения их допустимости, относимости, достоверности и достаточности, актуализируется понимание доказательств как средств убеждения»[177]. Но ведь перед тем, как представить доказательства и на основе них аргументировать, они должны быть сформированы. Как это происходит? И внутреннее убеждение у судьи должно формироваться не произвольно и основываться не на красоте риторики той или иной стороны, а на основе законов формальной и диалектической логики.

Развивая исходные тезисы своей работы, автор указывает на то, что «уголовный процесс по конкретному уголовному делу есть речевая деятельность или рассказ и узнавание (выделено нами. – А.Б., А.Б.) в ходе этого рассказа смысла текста уголовного закона»[178]. Можно согласиться с процитированным, но как происходит и должно происходить это самое «узнавание»?

Весь познавательный метод у А.С. Александрова можно свести к формуле: «Эффективность доказывания определяется эффективностью речевого убеждения»[179]. Основным критерием для определения, что познано, а что нет, автор считает здравый смысл, порождающий убежденность аудитории в том или ином факте[180]. Проанализировав названную работу, считаем, что изложенное в ней не может претендовать на новую методологию познания по следующим причинам.

Во-первых, исходный тезис автора о первичности языка для мышления не безусловен. В этом смысле можно сослаться как на универсальные философские словари, так и на философию Гегеля, у которого «слово действительно рождается как “посредник”, как внешнее средство осуществления мышления и как его продукт, как продукт рассудка, как нечто производное от него. Слово (язык) поэтому предполагает мышление, но никак не предполагается им, хотя, разумеется, высшие, развитые формы мышления всегда уже опосредуются словом – не могут быть поняты без его опосредствования»[181]. И здесь мы можем согласиться с Э.В. Ильенковым в том, что «любой анализ “языка”, не проникающий до этой его реальной основы, остается некритическим описанием феноменов, разыгрывающихся на лингвистической поверхности общественного сознания, лишь систематизированным выражением иллюзий»[182].