Зинаида Миркина - Озеро Сариклен

• Название: Озеро Сариклен
• Автор: Зинаида Миркина
• Жанр: Русское современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-98712-148-1

Зинаида Александровна Миркина – известный поэт, переводчик, исследователь, эссеист. Творчество Зинаиды Миркиной не умещается ни в одну из жестко очерченных религиозных традиций, но не потому, что противоречит им, а потому, что создает опыт диалога различных традиций. Ее творчество не умещается и в жестко очерченные рамки литературных жанров, не потому, что противоречит им, а потому, что говорит больше, чем обычно говорят стихи или проза. Но если встречу с Богом вынести за рамки культурных традиций, то что же тогда останется от культуры?

Рекомендуется для широкого круга читателей.

---

– Ну, я пойду.

И ушел. Неизвестно куда.

И ничего, ничего сделать для этих двоих бесконечно родных людей она не могла.

В следующий раз она встретила его в магазине. В очереди перед собой вдруг услышала знакомый голос. Вздрогнула и только тут поняла, что это он протягивает чек продавщице, что этот человек с торчащей из кармана бутылкой – он. И тут уж она не выдержала, оттащила его в сторону, уцепилась за него, боясь, что не сможет удержать.

Антошенька, Тоша, сынок, идем ко мне. Я тебя очень, очень прошу. Я же тебе так и не сказала, что я не разлюбила тебя и не смогу разлюбить. Я ж тебе осталась матерью. Что же ты делаешь со мной?!

Он был пьян. Он был сильно пьян. Он готов был, кажется, свалиться ей на руки. Но вдруг отстранился и, изо всех сил стараясь владеть собой, сказал:

– В другой раз, мать, в другой раз. Я приду, мать. Спасибо, мать. А сейчас – нет. А сейчас – не ходи за мной.

Тут кто-то чужой подошел к нему. И они ушли.

«И что это такое – жизнь?» – промелькнуло у нее в голове, в седой ее голове.

* * *

Как просто это Она сказала о временах Анны Карениной! Но ведь это не кто-то, это Она сказала. Для Нее все внешнее – пустяки. Она – это чудо, чудо, которое не гаснет, не тускнеет Вечная весна. Клейкие листочки, которые всегда вот такие клейкие, остро-дурманно-свежие, абсолютно живые. Ей все можно. Что Она сделает, то и хорошо. Она – великая женщина. А он… Куда ему до Нее! Он сразу спросил Ее: «Так как же? Что же дальше?» Она пожала плечами: «Никак. Вот так. Внешне ничего не должно и не может измениться. Или ты думаешь все ломать? Уйти от Олеси и Кати? Ты не сможешь ведь. Да и я не оставлю Леву. Я ему нужна».

– Но… Боже мой, как же?..

Вот тут-то Она и сказала, что прошли времена Анны Карениной, и так просто улыбнулась ему: «Никакая это не ложь. Если в сердце все совмещается, то почему должно разрываться в жизни? Я нужна и тебе, и Леве. Ты не можешь без меня, но и без дочки с Катей тоже не можешь. А коли так, значит, так и надо».

Самому повторить эти слова невозможно. Все начинает звучать чудовищно. А когда она говорит – нет, не чудовищно…

Он ведь недавно почти то же самое услышал от одного собутыльника и чуть не запустил в него стаканом. Потому что тот пошлости говорил.

Вот уж если есть в мире две вещи несовместимые, так это Она и пошлость. Не только в Ней, но даже рядом с Ней ничего пошлого быть не может. При Ней пошлость умирает. В этом Антон был уверен абсолютно. Кто хочет, пусть опровергнет. Но он-то знает!

Впрочем, это знал не только он. Все, кто были рядом с нею, чувствовали, что здесь душа расправлялась. А как Она соединяла людей! Точно ее дом, как и ее душа, были открыты настежь и никогда не скудели. Вещи, такие тяжелые в других домах, у Нее становились легкими и ненавязчивыми – знали свое место. Вещь – это всего лишь вещь. Она могла, не раздумывая ни минуты, отдать любую. А человек —

Живу – никто не нужен.
Взошел – ночей не сплю.
Согреть Чужому ужин —
Жилье свое спалю!
Взглянул – так и знакомый.
Взошел – так и живи!
Просты наши законы:
Написаны в крови[1].

Эти стихи – о Ней. Она их любила. Как Она читает стихи, Боже ты мой! Все исчезало – время дня, время года, ближайшее пространство. Оставалась только поэзия. Душа и поэзия. Она и есть поэзия. А поэзия… Кто же поэзию судит?

И вдруг – острая боль пронзает его, искривляет лицо.

– Послушай… а как же ты… с ним?.. Разве это возможно?

Она слегка пожимает плечами: «Глупый. Глупенький ты… Я в это время думаю о таких… о разных вещах. Ну, о чем бы то ни было… Просто, я в это время – думаю».

– А я – умираю, – шепчет он.

И ему кажется, что вот сейчас он и умрет, на этом самом месте. Но он не умирает. Он пьет. Только пьяным он и может приблизиться к Кате. И вдруг откуда-то берется такая нежность к ней!.. Нет, он в это время не думает. Думать?! О, Господи! Только бы не думать! Ни о чем не думать… А потом – пить. И он – пил.

Иногда вместе с Ней… Как Она великолепно пила! Где ему до нее! Он уже окосеет, а Она – ни в одном глазу. Такая же ослепительная!

Интересно: Катя – это Катя. А Она – это Она. Когда-то Катя была Она. А потом перестала быть Ею, а Катей осталась. Его Катей. И как все-таки с этим быть?!.. Вот он и не выдержал. Сказал Кате. А она его – выгнала.

Что ж, наверное, так и надо было. Только ведь ничего не решилось. Он ведь даже не сказал Ей сразу, что уже не живет дома. Тянул. Жил в Переделкине и – тянул. И вовсе не чувствовал никакого права прийти и сказать: «Я кончил – и ты кончай. Надо быть вместе». Нет, ничего в их отношениях не менялось. А может быть, менялось. Только – не к лучшему. Вот Она уже узнала, что он живет в Переделкине, и все равно ничего не меняла. Он оставался у нее изредка, когда Лева был в командировке. И то не всегда. Совсем не всегда.

Он по-прежнему не имел на Нее никаких прав. А кто-нибудь имел их хоть когда-то? Кажется, никто. Все, чем Она дарила, – Ее милость, Ее добрая воля. А Она – вольная. Кошка, которая ходит сама по себе. Антон чувствовал, что Она слегка отстраняется, точно какая-то легкая завеса появилась между ними. Еле заметная – но есть. Да нужен ли он Ей? В самом ли деле нужен? Она – чудо.

И таким же чудом останется, если его рядом не будет. С ним ли, без него ли, – не так уж важно. Она всегда выживет.

Вот Она стоит у окна и курит. Сизые колечки дыма, Ее спокойное, слегка отстраненное лицо, почти лицо наблюдателя.

– Скоро у тебя все перегорит, – сказала Она.

– У ме-ня?!

– Да, у тебя. У всех перегорает.

Ему казалось, что перегорает скорее у Нее.

– Ты всегда первая обрывала? Со всеми?

Она пожала плечами:

– Как когда. Не все ли равно?

Что ж, Она права. Не все ли равно? Что бы ни было в жизни, Она оставалась собой. Она не терпела вялых, чадящих, привычных отношений. Конечно, без этого нельзя, но тогда это – долг, семья, супружество… Ну, а в «личной жизни» – избави Бог! Спичка вспыхивала и сгорала. На то и спичка. Ну и что же? Запас спичек в Ней никогда не иссякнет; во всех иссякает, но не в Ней. Она хорошо знала, как исчерпаемы все эти отношения!.. И Она так просто и спокойно меняла прежние страстные – на новые дружеские. Казалось, никогда разрыв не был для Нее трагичен. Хватало какого-то спокойного мудрого опыта и доброты.

Ну, а ушел – как не был,

И я – как не была.

Впрочем, почему «не был»? Был и продолжал быть, только в другом качестве.

Все в Ней было прекрасно, потому что Она была сама Поэзия. Но… он-то был другой. И ему-то было худо. Ох, как худо! Иногда он задумывался: неужели совсем не было трагедий в Ее жизни? Да так ли это? Спрашивал. Она уходила от ответа. Пожмет плечами, улыбнется своей обезоруживающей улыбкой: как видишь, выжила.

Но он-то не выживал. Явно не выживал. И все чаще его мучил вопрос: да надо ли выживать? Да стоит ли? Есть ли что-нибудь, для чего стоило бы жить, терпя все это?

Что-то чуждое ворвалось в его душу. И распоряжалось им. Он был сам себе не хозяин. Не мог, не мог же он по доброй воле обидеть Катю, Олесю, мать… Да, мать… Когда он вспоминал ее глаза, ему хотелось закрыть свои. – Ну, разве я виноват? – шептал он тогда. – Ну, разве я виноват?.. Так что же я такое? Щепка в водовороте? «Тварь дрожащая»?.. – Он стонал, и – ничего не решалось. Сплошной вопрос.

Вот с этим молчаливым вопросом он все чаще вглядывался в людей. Все в его душе вставало вверх дном, и весь мир хотелось испытать, проверить заново. Любовь? Да существует ли она вообще? Хоть у кого-нибудь есть так называемая нерушимая любовь? Или все вывеска, афиша, обман для таких идиотов, как он? Вот и в нем самом… Одна «нерушимая любовь» сменила другую. Или две «нерушимые» рядом? А на самом ли деле нерушима эта его вторая, роковая? Или… или все одно?

Виноградниками Везувия
Не сковать. Великана льном
Не связать. Одного безумия
Уст – достаточно, чтобы львом
Виноградники за-во-ро-ча-лись,
Лаву ненависти струя.
Будут девками ваши дочери
И поэтами – сыновья[2].

Вот это сказано честно. Вот это – разговор. Как-то он у общих знакомых повстречал Анку с ее Сергеем. Анку он очень любил. Как сестру по Ольге Алексеевне. Сергей… Черт его знает, что она в нем нашла, но говорит, что любит, что это такая любовь!.. Антон усмехнулся криво и горько. В этот-то момент и поймал на себе взгляд Анки. Он был полон не то ужаса, не то глубочайшего сочувствия. Может быть, и того, и другого вместе.

Анка рассказывала потом Ольге Алексеевне:

– Понимаете, я ведь ему Катю не прощаю. Я хотела стать в позу, то есть просто, думаю, и говорить-то с ним не стану. И вдруг увидела его лицо!..

– Что, серый, землистый?

– Еще хуже. Я почувствовала, что погибает человек. Я его потихонечку увела из-за стола в кухню. Покурить пошли. «Что с тобой?» – спрашиваю. Он глаза вскинул. Они совсем запали. В них слезы стоят и не льются. Ну, не здесь же, – говорит, – рассказывать. Хочешь, я к тебе завтра приду, поговорим.

– Хочу, – говорю, – приходи. Я завтра днем свободна. – Анка остановилась..