Анастасия Игнашева - Плохая девочка, или Семейный портрет в Интернете

• Название: Плохая девочка, или Семейный портрет в Интернете
• Автор: Анастасия Игнашева
• Жанр: Русское современное

Почти автобиография. «Почти» – потому что это всё-таки не совсем моя жизнь, а образ героини собирательный. Сейчас почему-то принято ностальгировать по советским временам. У меня нет ни тоски, ни ностальгии. Прочтите – и сами скажите, стоит ли?

---

Помню, как однажды мама сказала папе:

– Опять его посадили.

На мой вопрос, кого именно и как это – посадили, мама довольно раздражённо ответила, что дядю Валеру в тюрьму. Тюрьма представлялась мне местом, вроде нашего детского сада, где все сидят на стульях вдоль стен, а вокруг ходят злые надзиратели, похожие на воспитательниц.

К счастью, мои мучения на этот раз были недолгими. Отец уезжал в Ленинград – учиться в Академии и взял меня с собой. Что такое Академия – я представляла себе довольно смутно. И была уверена, что это такое место, где учат на академиков. Каким образом всё это сочеталось со службой в армии – я тем более не представляла. Но была рада, что поеду с папой в Ленинград.

Была весна. Приближался День Победы. В нашей семье это был особенный праздник. Из-за дедушки Николая. Дедушкой Николаем я очень гордилась. Он был настоящий герой. В смысле – Герой Советского Союза. И на все праздники всегда надевал все свои награды и Золотую Звезду. Он был участник Парада Победы. Наград у него было столько, что кителя на груди не было видно.

– Дедушка! Ты – генерал! – говорила я ему.

– Всего лишь капитан! – смеялся в ответ дедушка Николай.

– Нет, генерал! Только у генералов столько наград бывает!

После чего я принималась рассматривать его награды. Все ордена-медали я знала наизусть, но всё равно спрашивала:

– А это что?

– Медаль «За отвагу». В 41-м под Ельней получил.

– А это?

– Медаль «Партизану Великой Отечественной» 1 и 2 степени.

Я знала наизусть все истории с ними связанные, но всё равно просила рассказать. Звезду Героя дед получил за взятие Варшавы.

А ведь был ещё и дедушка Рихард… Про своё прошлое он не распространялся. Это уже потом, когда мне исполнилось лет 12, он словно неохотно стал рассказывать о своей жизни. О родовом замке на юге Германии. О родителях. О войне. О войне особо. Его рассказы сильно отличались от того, что я слышала до этого. Это был взгляд с другой стороны. Из-за линии фронта. В рассказах дедушки Николая и всех «наших» – кого я привыкла таковыми считать – война была подвигом. В рассказах дедушки Рихарда она была полным дерьмом. Дедушка Рихард попал в плен летом 44-го в Бобруйском «котле». Какой-то русский выбил ему зубы рукоятью пистолета, хотя он и не сопротивлялся вовсе, а сразу «хэнде хох».

Про дедушку, впрочем, я догадалась ещё тогда – лет в 5—6.

– Значит – дедушка Рихард воевал против дедушки Коли? – спросила я.

– Да. – сказала мама, – Но никому об этом не говори. А то будут большие неприятности.

– У кого?

– И у тебя тоже.

Вот так. Про дедушку Николая было можно рассказывать, а про дедушку Рихарда нет. Да и вообще – про то, что делают и говорят дома нам с братом было строжайше запрещено рассказывать на улице. Мама всё время повторяла:

– Чтобы то, что говорят дома на улице никому не рассказывали!

От такого предупреждения делалось жутко и тоскливо. И возникало чувство, словно кто-то большой и злой, вроде воспитательницы Аллы Александровны, следит за нами, чтобы наказать. И вообще – чувство пришибленности и ощущения того, что за тобой кто-то следит, у меня в детстве часто возникало.

В Ленинграде меня снова ненадолго отдали в садик. Но это было уже совсем не то. Это был краткий миг счастья в моей тогдашней жизни. И звалось оно – Анастасия Петровна. Я узнала, что бывают добрые воспитатели. И что бывает свобода. Меня она особенно выделяла. Ей нравились мои фантазии.

– А Неличка нам будет рассказывать сказку. А вы все помогайте. – говорила Анастасия Петровна.

И я старалась! И это было наше любимое развлекалово! Увы! Своих «фантазий» тогдашних я не помню!

Это именно Анастасия Петровна привила мне любовь к сочинительству и рисованию. Она учила нас задавать вопросы и не бояться говорить то, что думаешь. Всё это изрядно попортило мне крови потом, но я ей благодарна. Ибо Анастасия Петровна растила нас свободными людьми. К сожалению – это было не долго. Однажды она пропала. Потом я узнала – рак. Сгорела в полгода. Но работала почти до последнего.

А вместо неё явилась какая-то очкастая грымза. Имени её я не помню. Да и не суть. Она была одна из многих, прошедшихся по моей жизни паровым катком. Впрочем – из садика меня вскоре забрали. После одного забавного случая.

Однажды грымза загадала нам загадку: «Висит груша – нельзя скушать». А я возьми да и ляпни, что это-де – Аграфена Степановна повесилась! Ведь Груша – уменьшительное от Аграфена. Вобщем – больше я в этот садик не ходила. И последние полгода провела в компании бабушек-дедушек.

Ещё одно моё детское воспоминание – Пасха. Именно там, в Киеве, я впервые узнала, что есть такой праздник. Наша семья была безбожной. Родители были ярыми коммунистами. Вернее – мама. Ну ей было в кого – одна тётя Пестелина чего стоила. А отец просто опасался кабы чего не вышло и не было бы неприятностей по службе. Посему Пасху в семье не праздновали. А так же Рождество и другие церковные праздники. Но Пасха мне запомнилась особенно остро. Многие дети приносили в садик куличи и крашеные яйца. Ирка, например. Она же с гордостью сообщила мне, что она «крещёная». Что это такое – я не знала, но это сделало Ирку в моих глазах какой-то особенной. Теперь я тоже крещёная. Абсолютно нормальное для русского человека состояние.

Пасха приходила весной. Всегда неожиданно. Она вдруг являлась из ниоткуда с букетиками вербы и в разноцветных яичных скорлупках, в запахе куличей. Необыкновенная, таинственная, запретная и от того ещё более прекрасная и привлекательная. Она была для меня чем-то недосягаемым. Прекрасное неизвестное одним словом. Однажды я спросила маму, почему мы не празднуем Пасху. И маменька разразилась в ответ длиннейшим монологом, что Пасха – это вредный и опасный праздник, который празднуют люди некультурные и невоспитанные, ибо остался он от царских времён, когда нехорошие люди – господа и бары, угнетали бедных рабочих и крестьян и заставляли их праздновать религиозные праздники. От её воспитательного монолога мне, как всегда, сделалось тоскливо и паршиво. И Пасха сделалась в моих глазах ещё более притягательной и желанной. Особенно заманчиво выглядели крашеные пасхальные яйца. Это было самое необыкновенное во всей пасхальной атрибутике. И как же мне хотелось, чтобы и у нас дома были крашенки! Мне казалось, что даже вкус у них особенный, не такой, как у обычных яиц. Однажды, мне было уже лет 10, я попросила у мамы разрешения покрасить яйца. Ну хоть одно яичко! ЧТО ТУТ НАЧАЛОСЬ!!!!!!! Мама визжала и топала ногами. Она метала громы и молнии. Она кричала, что не потерпит поповства и мракобесия в своём доме! Лицо её побагровело и перекосилось, в глазах сверкал какой-то нечеловеческий блеск. И я вдруг ощутила такой ужас и безысходность, что готова была заплакать. Но не заплакала. На всю жизнь я запомнила эту сцену. А мама потом уже, когда я выросла и вспомнила про этот случай, сказала, что в тот момент у неё было ощущение, что это не она, а кто-то другой выкрикивал те слова. Кто-то словно заставлял её это делать. Вот и не верь после этого в нечистую силу!

Больше мы на эту тему в доме не говорили, а мы с братом всё детство были отлучены от Пасхи. Я, откровенно говоря, страдала. Мне и так казалось, что наша семья какая-то не такая, как все. Что мы как прокажённые какие-то. А тут ещё и праздника лишают. Праздника, который давал возможность хоть ненамного стать такими же, как остальные. А по маминой логике ещё и выходило, что подавляющее большинство как раз – некультурные и невоспитанные. А может – это с нами что-то не так?

Однажды отец принёс домой кулич и крашенки. Кто-то угостил. Мы всё съели. Особенно я старалась. Но мама высказала папе своё крайнее неудовольствие и больше отец ничего не приносил.

Теперь в нашей семье Пасху празднуют. Как и другие религиозные праздники. Но, в отличие от Рождества, которое празднуют и по католическому, и по нашему календарю, Пасху празднуют только нашу – православную. И яйца в семье всегда крашу я. Никому не доверяю. Но те детские крашенки навсегда остались в моей памяти самыми яркими, а те куличи – самыми вкусными… И даже тётка Пестелина, пока была жива, на время забывала про идеи коммунизма и звонила нам, чтобы сказать: «Христос воскресе!»

Дедушка Рихард уговорил маму назвать меня Нэллой – в честь его матери, моей прабабки. На фоне тогдашнего увлечения заграничными именами это было вполне обычно. Среди моих знакомых девочек преобладали Стеллы, Анжелы и Регины. Это сейчас, нарекая ребёнку имя родители вновь заглядывают в святцы. Тогда этого не было. А фамилия у меня самая простецкая – Митина. Представляете – каково сочетаньице – Нэлла Ивановна Митина?!

Когда я была маленькая, то я всегда боялась, что дедушки, встретившись друг с другом, тут же начнут воевать. Как тогда, в войну. Но они питали друг к другу самую искреннюю симпатию и уважение. И встретившись всегда пели «Катюшу», «Землянку», «Тёмную Ночь» и другие военные песни. Чертили на столе какие-то карты и что-то обсуждали.