Екатерина Зотова - Пастернак – Цветаева – Рильке

• Название: Пастернак – Цветаева – Рильке
• Автор: Екатерина Зотова
• Жанр: Биографии и Мемуары

Этот эпистолярный роман стал, пожалуй, самым долгим в истории русской литературы. Он продолжался четырнадцать лет, и за все это время влюбленные ни разу не видели друг друга. Их переписка поражает напряженностью духовной борьбы, цель которой – стать достойным собеседника, поднять себя на новую духовную и творческую высоту. Она позволяет нам проследить, как творилась и разрушалась любовная иллюзия, захватившая трех великих поэтов и давшая миру целую россыпь поэтических шедевров.

---

Больше Рильке в Россию не приезжал. Вскоре он нашел единомышленников в немецкой деревушке Ворпсведе, которую облюбовали молодые художники, позже будут другие идеалы, другие, не менее сильные впечатления. Тем не менее за несколько месяцев до смерти поэт написал:

«Россия стала, в известном смысле, основой моего жизненного восприятия и опыта».3

На рубеже веков к нему пришла известность, правда, без соответствующей финансовой составляющей. Впрочем, Райнера это не очень тяготило. Мягкий, скромный, располагающий к себе, он был окружен состоятельными друзьями-покровителями, в имениях которых часто жил месяцами. И все же больше всего поэт оберегал свое «святое одиночество», которое считал главным условием творческого успеха. Характерная деталь: прожив меньше двух лет в браке с художницей Кларой Вестгоф, Рильке все последующие годы – более 20! – переписывался с женой. Оставаясь близкими по духу, они охотно делились впечатлениями и мыслями, но – жили врозь и, более того, почти не встречались. Поэт не был аскетом, однако в зрелости, едва почувствовав вероятность плодотворной работы, жестко прерывал любые отношения и уходил в свой «затвор».

По-видимому, именно русские впечатления сформировали главное направление творчества Рильке – нащупывание связей между «этим» и «тем» миром, поиск условий, при которых человеку не грозило бы обезличивание ни «здесь», ни «там». Он ощущал себя стрелой, которую кто-то время от времени выпускает в не ведомую поэту цель, а стихи – посланием, которое вручил ему таинственный стрелок. Отсюда – убежденность: «произведение искусства хорошо тогда, когда вызвано необходимостью»4. Эту формулу Рильке записал в начале девятисотых годов и с тех пор неукоснительно следовал провозглашенному принципу. Именно с этого момента периоды лирической активности сменяются в его творчестве годами молчания. К примеру, один из последних циклов, «Дуинезские элегии», занимающий 40 страниц небольшого формата, поэт писал с перерывами 10 лет.

Считая произвол в искусстве непозволительным для истинного художника, Рильке тем не менее не довольствовался ролью безразличного гонца. Все его зрелое творчество пронизано стремлением проникнуть в тайну посылающего и понять смысл послания, которое он должен передать людям. С годами он все дальше отходит от традиционных религиозных и философских концепций, все острее чувствует одиночество человека в окружении безликого фабричного ширпотреба, бездуховных людских масс и безучастного мира высших существ, которых по привычке именует ангелами. В «Дуинезских элегиях» поэт нащупывает два пути, выводящих из пустоты. Один – самоотверженная любовь, выносящая любящих за грани времени и земного пространства. Другой путь – творчество, в процессе которого человек одушевляет окружающие предметы, проявляя исконный смысл творения. Лишь этими деяниями люди способны «удивить ангелов» и тем самым привлечь их внимание к собственной личности.

В конце 1925 года Рильке переживал странное время. С одной стороны, 50-летний юбилей вызвал в Европе бурный интерес к его творчеству, едва ли не самый сильный за всю жизнь. Это, бесспорно, радовало поэта, не привыкшего к шумной славе. С другой – уже появились первые признаки лейкемии, которая год спустя оборвет его жизнь. После шумного юбилейного лета в Париже он уезжает в свой любимый «замок» Мюзот, перестроенный из старинной крепостной башни, который предоставили ему друзья. Однако одиночество тяготит заболевающего, и в начале 1926 года он уезжает в санаторий. Там Райнера и застало письмо Леонида Пастернака…

Младшие

В судьбах Пастернака и Цветаевой много сходного – и не меньше различий. Оба родились в Москве, Борис – 29 января (10 февраля) 1890 года, Марина – 26 сентября (8 октября) 1892. Оба чувствовали Москву своей не только фактической, но и духовной родиной.

Они выросли в семьях, где, казалось, сам воздух был пронизан духом творчества. Их отцы благодаря исключительному трудолюбию и природному таланту к середине жизни достигли видного положения в обществе. Сын сельского священника Иван Владимирович Цветаев стал искусствоведом, профессором Московского университета, основателем и строителем Музея изящных искусств на Волхонке, а одессит Леонид Осипович Пастернак – известным художником, прославившимся иллюстрациями к произведениям Льва Толстого, преподавателем московского Училища живописи, ваяния и зодчества. Впрочем, на этом сходство заканчивается…

Борис Пастернак был первенцем в дружной, сплоченной семье, где культ творческой свободы парадоксальным образом сочетался со всеобщим стремлением подчинять личные интересы благополучию родных. В юности он упорно отстаивал право на самостоятельность, рано начал зарабатывать репетиторством – и в то же время всю жизнь чувствовал вину перед близкими за то, что не стал тем, кем они хотели бы его видеть. Можно предположить, что именно в отрочестве под влиянием родителей сформировалось его понимание жизни как дара свыше, за который необходимо отблагодарить самоотверженным творческим служением.

В доме Цветаевых все было иначе. Иван Владимирович женился на М. А. Мейн вскоре после смерти первой, любимой жены. Мария Александровна в юности испытала сильное чувство к женатому человеку и замуж вышла скорее из послушания отцу, которого очень любила. Между супругами сразу установились теплые, доверительные отношения, однако эта близость осложнялась непростым отношением к мачехе дочери Ивана Владимировича от первого брака (в момент свадьбы ей было уже 8 лет). А когда Марине было всего 9, мать заболела тяжелой формой чахотки. После этого, вплоть до ее смерти в 1906 году, девочка вместе с младшей сестрой Асей большую часть времени проводила в заграничных пансионах неподалеку от санаториев, в которых лечилась Мария Александровна. Разлука с горячо любимой матерью и жесткость требований воспитателей сделали Марину замкнутой, упрямой, самостоятельной.

Ее любимыми авторами надолго стали немецкие и французские романтики. Она рано усвоила их взгляд на жизнь как на неравный поединок добра со злом, мещанской пошлости с рыцарским блеском. Своенравная Марина отвергает любые авторитеты, прислушиваясь лишь к собственным убеждениям. Еще в отрочестве или ранней юности она почувствовала грань, отделяющую мечты от повседневности, и тогда же приняла мир собственных грез за высшую реальность, родную стихию человеческого духа – словом, за то, что в большинстве религий именуется «тем светом». Там можно было на равных общаться с гениями минувших веков и влюбиться в юного герцога Рейхштадтского, несчастного сына Наполеона, который из-за своего происхождения умер в заточении. Там не было унизительных недоразумений, поражений и собственного бессилия, больно ранящих в реальности. Наконец, именно оттуда, из этого таинственного, неисчерпаемого кладезя возможностей, нисходит вдохновение… С тех пор Цветаева подчиняет жизнь неудержимому полету своей фантазии. В гимназиях учится кое-как, однако в 16 лет едет одна в Париж поклониться праху Наполеона и увидеть легендарную Сару Бернар, игравшую герцога Рейхштадского в пьесе Э. Ростана «Орленок».

Марина (справа) и Анастасия Цветаевы (1905)

Путь Цветаевой в поэзию был прям и естественен. Еще в отрочестве стихи стали для нее лирическим дневником, озарившим отталкивающе серый мир светом воображения. Впрочем, тут стоит оговориться. То, что нам представляется «фантазиями», Марина считала истиной, ниспосланной высшей, божественной силой, и подчинялась ей со всею страстью.

Гораздо более замысловатым оказался путь Пастернака. С 13 лет, после встречи со Скрябиным, он по собственному желанию серьезно занялся музыкой (учителями были преподаватели консерватории). Однако в девятнадцать, усомнившись в том, что именно музыка является его призванием, Борис бросает ее, полностью отдавшись изучению философии. Юного романтика не образумили ни одобрение Скрябиным его первой сонаты, ни уговоры родителей, видевших сына композитором. Спустя еще три года он, подхваченный мощной лирической волной, оставляет и философию. Оставляет на пике успеха – как раз в июле 1912 года его штудии понравились главе неокантианства, профессору Марбургского университета Герману Когену. В эти дни Пастернак писал своему другу А. Штиху:

«Я знаю, что выдвинулся бы в философии, – все то, что я иногда намечал в гостиной или в метель hat sein gutes Recht5. Но в этом году в Москве я сломлю себя в последний раз. <…> Я написал в день реферата – почти бессознательно – за 3 часа до очной ставки перед корифеем чистого рационализма, – перед гением иных вдохновений – 5 стихотв. <…> Боже, как успешна эта поездка в Марбург. Но я бросаю все; – искусство, и больше ничего»6.