Виктор Бычков - Огни над Деснянкой

• Название: Огни над Деснянкой
• Автор: Виктор Бычков
• Жанр: Историческая проза

Данный роман является продолжением романа «Рассвет над Деснянкой», его второй книгой. События охватывают период с 1941 по 1944 годы. Главные герои встречают Великую Отечественную войну, принимают в ней самое непосредственное участие. Мужество и героизм, преданность Родине, когда патриотизм доказывается не на словах, а в бою. А то и ценою собственной жизни.

---

И жители, и полицаи заходились от хохота, наблюдая за тщетными потугами бургомистра освободиться от женщины.

– Я тебе дам курву! Пёс шелудивый! – не унималась женщина, продолжая нападать на Кондрата, доставая ногтями лицо противника. – Я тебе покажу и халду, и шалаву!

Ефим видел, как бургомистр выхватил пистолет из кобуры, и тут же раздались выстрелы.

Агриппина ещё мгновение недоумённо смотрела на бывшего сожителя, потом начала оседать на землю всё с тем же застывшим недоумённым выражением на лице.

Тело женщины уже лежало у ног Кондрата, а он всё стрелял и стрелял с каким-то упоением на грани остервенения.

– Вот тебе! Вот тебе! Шалава! Шалава! Халда! Халда! Курва! Курва!

И даже когда вместо выстрела прозвучал холостой металлический щелчок, бургомистр всё ещё тыкал пистолетом в неподвижно лежащее тело женщины.

Смех мгновенно сменился ужасом, тяжёлым вздохом, что пронёсся над площадью у бывшей колхозной конторы.

Несколько полицаев бросились к начальнику, повисли на руках, Ласый отнял пистолет, отвёл Кондрата в сторону, что-то нашёптывая на ухо.

И тут над площадью раздался душераздирающий крик: к лежащей на земле матери кинулась младшая дочь Агриппины Анюта.

– О-о-ой ма-а-аменька-а-а-а! – заголосила, заламывая руки, упала на мать, обхватила, запричитала.

К ней присоединились голоса и её детей, внучек убитой, девчонок семи и десяти лет, что облепили Анну с двух сторон.

Сначала женщины из толпы колыхнулись, сделали попытку приблизиться к Агриппине, за ними и мужики двинулись следом, как над головами раздались выстрелы.

– Назад! – полицаи вскинули винтовки, начали теснить толпу обратно. – Назад! Стоять!

Люди отхлынули, в страхе теснее прижимались друг к дружке.

Это была первая смерть в Вишенках с начала войны.

– Ну, вы поняли, сволочи, что ожидает того, кто смеет поднять руку на законного представителя оккупационной власти? – Кондрат к этому времени оправился и, чувствуя поддержку и защиту со стороны полицаев, опять взирал на притихшую толпу, гневно поблескивая заплывшими жиром глазками. На щеках ярко выделялись глубокие царапины, наполненные кровью.

– Напоминаю! С завтрашнего дня приступить к уборке! Головой отвечаете! – и направился к ожидавшим машине, по пути пнув сапогом лежащую на земле бывшую сожительницу.

– Шалава, курва, халда! Она ещё будет… – бормотал бывший первый председатель колхоза в Вишенках Кондрат-примак, а ныне – бургомистр районной управы Кондрат Петрович Щур. – Все-е-ем покажу! Вы ещё не знаете меня, сволочи. По одной половице… это… дыхать через раз… Шкуру спущу с каждого, если что, не дай боже. Будут они тут…

Полицаи поселились в доме Галины Петрик, выселив хозяйку в хлев. Готовить им, прибирать в хате приказали старшей дочери Гали тридцатилетней Полине, что жила по соседству с матерью.

Василий Никонорович Ласый зашёл в контору колхоза, долго беседовал с Никитой Кондратовым, инструктировал, что да как должно быть с уборкой.

– Смотри мне, человече! – напутствовал Никиту. – Я не знаю, какие у вас были отношения с господином Щуром. Мне это неинтересно, наплевать и размазать. Мне моя жизнь во стократ важнее и ближе твоей и всей деревни вместе взятой. Так что не вздумай шутковать: себе дороже. У меня разговор будет ещё короче, чем у пана бургомистра с этой бабой: в расход без предупреждения. Понятно я говорю? Переводчик не нужен? – полицай сунул к лицу Никиты большой волосатый кулак.

– Да-а уж… я это… – Никита Иванович отвечал неопределённо, тряс головой, пожимая плечами. – Да-а уж… вон оно как. Вот уж бог наказал ни за что, ни про что.

…Ефим сидел на ганках, смотрел, как зарождается новый день над Вишенками.

Притихла деревенька, ушла в себя, затаилась, себе на уме. Только Деснянка всё так же бежала, катила воды мимо, подтачивая на повороте высокий крутой берег. А он потихоньку осыпался, обнажая всё больше и больше корней вековой сосны на краю берега, что у Медвежьей поляны. Уже не только мелкие, тонкие корни её обнажились, но и явилась миру часть корней старых, толстых, заскорузлых, что десятилетиями удерживали дерево по-над обрывом. Пока ещё держали, но река своё дело тоже знала, подтачивала, постепенно сводя на нет усилия корней, лишая опоры.

Глава третья

Так дружно женщины не выходили на уборку урожая даже при колхозе, до войны.

Сразу на рассвете, когда хозяйки только-только собирались идти в хлев доить коров, Никита Кондратов и Аким Козлов уже пошли делать обход по деревне, заходили в каждый двор, в каждый дом, где была хоть какая-то женская душа.

– В поле, бабаньки, в поле. Жать рожь, а потом и за пшеничку возьмётесь. А сейчас рожь, бабы, рожь надо убрать, в наших интересах это, – наставлял хозяйку Никита. – Только работать надо как никогда хорошо, понятно я говорю?

– С чего это рвать пупа на немца, Никита Иванович? – иногда спрашивала хозяйка. – Чай, не на родных отца с мамкой пластаться в поле надо?

– Потом всё обскажу, моя хорошая. Это для себя, для нас, а не для германцев. Так надо, поверь.

С такими же речами по противоположной стороне улицы передвигался на самодельном протезе с батожком в руках Аким Козлов, убеждал молодиц:

– Берите домой столько зерна, сколько унести сможет. Да смотрите, чтобы на глаза полицаев ни-ни!

Собирались в поле и в доме Кольцовых.

– Как тут не пойдёшь? – Марфа уже перекусила, вылезла из-за стола, а сейчас ждала остальных. – Это тебе не колхоз, по трудодням вряд ли что достанется, а жить-то надо. Вот оно как. Мёртвый, а пойдёшь. Спасибо и на том, что хотя бы предупредили, надоумили. Тут ещё и торбочки подготовить надо. А во что зерно для себя набирать? И подумать, куда их спрятать, чтобы, не дай боже, полицаи не заметили. Собирайтесь, девки, небось, вся деревня в поле, а мы всё чешемся, будто нам принесут.

Марфа с дочерью Агашей и Глаша жали рядом, шли друг за дружкой с краю поля, что граничит с Борковским картофельным полем. Чуть поотстав, четырнадцатилетняя Фрося жала наравне с взрослыми, хотя отец и не хотел отпускать её.

– Пусть бы дома была, в своём огороде дел невпроворот. Да и дитё ещё вроде как.

Фрося на самом деле была по росту самой маленькой среди остальных детей Кольцовых. В четырнадцать лет чуть-чуть опережала одиннадцатилетнюю сестру Таню.

– Успеется в огороде, отец, – рассудила Марфа. – По вечерам управимся с ним, никуда не убежит. А тут лишний килограмм зерна не помешает, сам знаешь. Дитё говоришь? Так и оно есть-пить просит. Пускай при мамке и поработает, корона не отвалится.

– Оно так, – вроде как соглашался Данила. – Однако кто его знает? – не найдя правильного решения, махнул рукой. – А-а, будь, что будет. Баба, она… ей виднее в бабьих делах.

Тут же рядом со жницами сновали Ульянка, Танюша и двенадцатилетний Никита. Стёпку оставили дома приглядеть за хозяйством, пасти гусей, нарвать травы свиньям, дать пойло телку, что привязан на облоге за огородом. Вовка и Вася работали где-то вместе с мужиками.

Снопы оставляли на стерне. И когда их набиралось на суслон у каждой жницы, тогда распрямляли спины, сносили снопы в суслоны, ставили, отдыхая между делом. И снова приступали жать.

Девчонки несколько раз просили у старших серпы, пытались и сами жать, однако быстро уставали.

Приставленный для надзора за молодицами полицай большую часть дня валялся под суслонами, иногда вставал, нехотя обходил поле и снова ложился спать. Или курил, не отходя от снопов.

«Ну-у, – решили бабы, – если и дальше так вести себя будет, то так тому и быть: пусть спит или курит».

Тайком от полицая стали скручивать, срывать колоски со ржи, но так, чтобы и не особо заметно было на снопе. С каждого по горсти, а уже за пазухой у Никиты да Ульянки с Танюшей хорошо заметно, оттопыривается.

– Бегите домой, в кадку, что в сенцах, высыпьте, да и обратно сюда, – наставляла детей Марфа. – Только смотрите, полицаям на глаза не попадайтесь, упаси боже! Мы уж потом и вылущим, а как же.

– А чтоб не так заметно было, наберите яблок летника полные пазухи, – подсказала Глаша. – Да полицая угостите. Пусть жрёт, чтоб он подавился.

Малышня сновала туда-сюда по полю от мамок к дому и обратно. Знать, не сговорившись, бабы делали одно дело: таскали рожь.

Марфа жала, перевязывала перевяслом, кидала готовый сноп на землю, а мысли так и крутились в голове, перескакивали с одного на другое. Но чаще всего вспоминался сын Кузьма. Очень волновалась она за его судьбу.

– Ох, Господи! Что делается, что делается на белом свете? – женщина на секунду распрямилась, качнулась из стороны в сторону, размялась самую малость и снова принялась жать.

Левая рука хватала горсть стеблей, а правая с серпом тут же подрезала на непривычной высоте, бросала на изгиб в локте, готовила новый сноп.