Адольф Демченко - Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)

• Название: Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858)
• Автор: Адольф Демченко
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2015
• ISBN: 978-5-98712-536-6

Среди обширной литературы о Николае Гавриловиче Чернышевском (1828–1889) книга выделяется широтой источниковедческих разысканий. В ней последовательно освещаются различные периоды жизненного пути писателя, на большом архивном материале детально охарактеризованы условия формирования его личности и демократических убеждений. Уточнены или заново пересмотрены многие биографические факты. В результате чего отчетливее выясняется конкретная обстановка раннего детства в семье православного священника (главы о предках, родителях, годы учения в духовной семинарии), пребывания в университете и на педагогическом поприще в саратовской гимназии. Подробно рассмотрены обстоятельства женитьбы, дружеские связи, учительская служба во 2-м кадетском корпусе, биографические подробности защиты магистерской диссертации «Эстетические отношения искусства к действительности», особое внимание уделено участию в редактировании «Современника» и «Военного сборника».

---

Согласно инструкции, бурсаки, то есть живущие в семинарском общежитии «казённокоштные» ученики, обязаны были вставать в 6 часов утра, следующий час назначался «на молитву» и завтрак. С 8 до 12 – занятия в классе (в 1845 г. уроки стали начинаться с 9 утра). После двухчасового перерыва на обед занятия продолжались еще два или четыре часа. Остальное время отводилось на молитвы, домашние занятия, прогулку и ужин. В 10 вечера учеников укладывали спать. Особым пунктом отмечено: «Часы отдыха не должны быть проводимы в совершенной праздности и должны иметь свой род занятий, состоящих из невинных и занимательных разговоров, или в чтении удобнейших для разумения и невредных для нравственности книг», музыка и пение дозволялись «только духовные и благопристойные». Строго воспрещалось посещение» театра и других «каких-либо худых общественно-подозрительных домов», нюхание и курение табаку, своевольные отлучки, грубость, дерзость.[225] Курение было запрещено в сентябре 1841 г., после того как однажды один из священников (Иоанн Викторов из слободы Александров Гай) явился к епископу Иакову «смердящим трубкою». «Зараза эта трубочная, – с возмущением писал Иаков, – должна происходить от невнимания начальства к образу жизни учеников по семинарии». По распоряжению епископа все ученики и преподаватели семинарии дали подписку «не курить табак».[226] Замеченный «в трубокурстве» одноклассник Чернышевского Василий Никольский был в октябре 1845 г. «оштрафован 2-х дневным заключением в карцер и записью в книге поведения».[227] Цитированная выше инструкция для семинаристов вовсе не ограничивалась утверждением определённого распорядка дня – она призвана «споспешествовать развитию религиозного чувства, утверждению духа благочестия и истреблению всех пороков в учениках».

Главной заботой надзора было чтение семинаристов. Книги «бесполезные, тем более вредные, – говорилось в инструкции, – как то журналы, повести, романы и т. п. немедленно отбирать и представлять инспектору».[228] Это распоряжение выполнялось особо тщательно. «Начальство, – вспоминал современник, – запрещало нам читать светские книги, считая их или ненужными для нашей будущей деятельности, или развращающими нас, и если, бывало, инспектор семинарии архимандрит Тихон увидит у какого-нибудь ученика светскую книгу, то возьмет её и никогда уже не отдаст, поэтому мы читали светские книжки украдкой и льнули к ним как к запрещённому плоду».[229] «В руках семинаристов, – писал Чернышевский, – бывало очень мало книг», их жизнь характеризовалась «совершенною беспомощностью в деле своего развития», положением «невообразимо стеснённым во всех возможных отношениях» (X, 16; VII, 725).

Архивных материалов о составе семинарской библиотеки и её читателях сохранилось очень немного. Больше сведений об ученической библиотеке, в которой выдавались учебные книги. Что касается «светской литературы», то данные о ней чрезвычайно скупы, разрозненны, случайны. За уволившимся в январе 1847 г. профессором П. Смирновым числились, например, «Сочинения Жуковского», часть 3-я (1835), а за И. Г. Терсинским книги: «Царствование Петра II» Арсеньева, «Учебная книга Российского судопроизводства», «Начальные основания политической экономии» Сея, «Дух законов» Монтескье, «О народном благосостоянии» Ландердана.[230] В 1842–1843 гг. для библиотеки были выписаны «История государства Российского» (соч. Н. М. Карамзина, изд. 5, в трёх книгах, заключающих в себе 12 томов), «История Петра Великого» (соч. Н. Полевого, в 4 томах, на лучшей веленевой бумаге). В представленном Вольским училищным начальством Саратовской губернии реестре книг упомянуты «Басни Крылова» (издание не обозначено). Скудны сведения и о периодических изданиях. Епископ Афанасий на журнале семинарского правления о выписке на 1848 г. журнала «Отечественные записки» и газеты «Московские ведомости» дал резолюцию приобрести только «Московские ведомости», а на следующий год «Отечественные записки» всё же были выписаны.[231]

Состоял ли Чернышевский читателем семинарской библиотеки, остаётся неизвестным. А. Лебедев, смотревший ещё до революции черновые записные книги библиотеки, утверждал, что Чернышевский ею не пользовался.[232]

Способы наказания за нарушение правил в инструкциях не объявлялись. Они вырабатывались всякий раз индивидуально и зачастую прямо зависели от характера инспектора Тихона, проявлявшего не свойственную ему в других делах изобретательность. Чаще всего он прибегал к заключению ученика в «уединённую комнату», как он нередко называл карцер, лишению пищи, не брезговал розгами. Судя по его еженедельным отчетам о поведении учеников, больше всего Тихона выводил из себя не сам проступок, а непокорность и дерзость провинившегося. Пользуясь услугами «ябедников», инспектор всегда был в курсе всех происшествий и редкое оставлял без последствий. Например, вечером 14 декабря 1844 г. ученики высшего отделения Александр Феликсов и Гермоген Конвоксов «отлучались из казённого корпуса в театр, откуда возвратились в 12 полуночи», а уже утром 15 декабря Тихон доносил об этом в семинарское правление, и ученики были наказаны «3-дневным уединением и записью в книге поведения».[233]

Первой жертвой Тихона в год, когда Чернышевский только-только переступил порог семинарии, оказался лучший ученик семинарии Г. Е. Благосветлов: «8-го числа текущего сентября вечером, – писал инспектор в 1842 г., – я нашёл и изобличил в нетрезвости ученика среднего отделения семинарии Григория Благосветлова, который на другой день после того оказал ещё грубость. Прошу правление сделать по сему своё распоряжение». Правление постановило: «Лишить Благосветлова казённого содержания». И хотя подобных нарушений с его стороны больше не наблюдалось и в годичной ведомости за 1842–1843 учебный год его поведение означено как «очень хорошее»,[234] быстрая расправа, последовавшая за первую же провинность по отношению к одному из лучших учеников, не могла не поколебать 18-летнего юношу в правильности избранного пути священнослужителя. То было первое, зафиксированное документами столкновение Благосветлова с семинарской властью, и не исключено, что именно этот случай послужил толчком извне, укрепившим решение Благосветлова оставить семинарию.

Объектом жестокой инспекторской расправы в 1843 г. стали соученики Чернышевского Александр Разумовский и Козьма Канаев. 5 марта они подали на имя епископа прошение, в котором описали формы и способы инспекторского надзора за учениками: «Отец инспектор семинарии иеромонах Тихон, имея какое-то обыкновение показывать себя тщательным в наблюдении за нравственностью учеников семинарии, вместо законами дозволенных средств употребляет к тому неумеренную жестокость. Он избирает учеников слабой нравственности, которые в облегчение своей нескромности, а может быть и беспорядков по жизни, стараются выказывать себя ему верными, доносят ему, что только могут выдумать, и отец инспектор жестокостью своею, по их ябедам, мало того что ослабляет учеников в учении, но даже отнимает у них и последнюю возможность к тому, наказывая жестокими телесно ударами». Далее ученики жаловались, что Тихон, опираясь на доносы ябедников, приказал их высечь – первого дважды, а второго трижды. Однако ябедники не унимались и донесли Тихону, будто Разумовский и Канаев вместе с другими учениками присутствовали на кулачном бою. «Оказав на некоторых жестокость», инспектор приказал обоих вытащить «из класса в продолжение часов занятий, обманом вызывая из оного – под предлогом приезда родственников, – и мы едва могли вырваться из рук его приверженцев, так что с первого из нас ученик Семен Успенский снял тулуп, пустив его в одном халате при известной сырости погоды и вредной для здоровья каждого». Оба пострадавших надеялись найти в епископе «единственного покровителя и защитника», который сможет «ограничить настоящую жестокость отца инспектора». В резолюции Иакова от 5 марта говорилось, чтобы просители «не дерзали подавать повода начальству дурными своими поступками не только наказывать их, но и гневаться на них», а инспектор, прибегая впредь к телесным наказаниям, «должен совещаться с ректором и докладывать предварительно мне».[235]

Епископская резолюция, несмотря на выговор ученикам, на первый взгляд казалась их победой, но Тихон не смирился с поражением, и его быстрое наступление привело к самым неожиданным для наивных жалобщиков результатам. 11 марта Тихон направил в семинарское правление объяснительную записку. По инспекторской версии, никаких «доверенных ябедников» у него нет, и оба ученика, вызванные из класса «для спроса» об участии в кулачном бою, «оказали публично самое грубое неповиновение». О жестоком наказании, которому их подвергли до известия о кулачном бое, инспектор умалчивает: было что скрывать! Подав жалобу, оба ученика, по уверению Тихона, «перестали ходить в класс и вот более недели не являлись ни в класс ни ко мне после неоднократных с моей стороны требований. Сверх сего, с тех пор, как Разумовский и Канаев подали на меня жалобу, вообще в учениках низшего отделения семинарии стали очень явно обнаруживаться предо мною особенные признаки своеволия, неуважения и непослушания: иные из них, проходя мимо меня, смотрят с значительною отвагою и улыбкою, других, замеченных в шалостях и опущении классов, зовёшь к себе, а они не повинуются и не приходят; один из учеников среднего отделения уже грозил мне бумагою к высшему начальству за то, что я в записке о поведении за прошедший месяц февраль отметил его: своеволен и непослушен».[236] Инспектор объяснял, что применяет «такие наказания, которые не возбранены семинарским уставом, какие повсюду употребляет благонамеренная власть родительская, бесспорно данная семинарскому начальству, и без употребления которых, как свидетельствует опыт, вовсе нет возможности содержать, особенно ещё малосмысленных мальчиков, в спасительном страхе и благочинии». На другой же день, 12 марта, семинарское правление вынесло определение: «Учеников Разумовского и Канаева за означенные поступки в записке отца инспектора наказать семидневным уединённым заключением, что и означить в книге поведения».[237]