Павел Рупасов - Записки санитара

• Название: Записки санитара
• Автор: Павел Рупасов
• Жанр: Русское современное

Что происходит с людьми в приёмном отделении больницы? Всё движется человеческим терпением! Удивление – основной мотив этих рассказов. По современной тактике ведения рекламной кампании нужно написать: «Здесь Вы узнаете, что с Вами будет, и мы расскажем как с этим бороться». Я разочарую читателя. С Вами будет всякий раз своя история. И как с этим бороться – придумаете вы лично, самостоятельно и в одиночку. Но руку подам. Наука сокращает нам опыты… Читайте, врастайте. Чаша сия не минет никого…

---

Надя сказала, что тоже помнит эту конфету, из детства, и Нина помнит. А Надя нашла деньги и купила.

А вкус не тот.

Встреча

Под музыку твоих песен, перевод с твоего языка на мой.

Не расстраивайся. Встреча состоялась. Я узнаю тебя, несмотря на отсутствие.

Слышу по шепоту волн возле моего дома.

По переводам с драконьего языка твоих глаз. По средиземноморской фамилии.

Случается тогда все, что люди называют счастьем. Над Феодосией прекращаются ранние заморозки; проснувшиеся пчелы, комары и мухи висят в воздухе, как мальки в стоячей воде. Наше незнакомое знакомство длится много лет.

Сдерживая похолодание климата над городом. Извини, я чуть не попал под твой велосипед.

Случилось ли что еще?

Больше ничего.

Не расстраивайся.

Я увидел тебя.

Этого достаточно

Сегодня, случилось все.

Зима кончилась.

Обратно я ехал без шапки.

Я ехал и думал.

Я бы купил пассажирский велосипед,

Развозить влюбленных,

С высокими креслами, откидными спинками,

Чтобы было видно небо.

С прозрачным потолком,

Чтобы звезды видели нас.

И катал бы тебя по всему заполярью крымской осени,

Чтобы запахи крымских трав твоих волос будоражили равнины Восточного Крыма.

Тихое благополучие над маленьким городком —

Спят художники в шезлонгах на солнышке. Фотограф выносит свою пластмассовую пальму. Нищие продают лечебную маклюру. Покупайте!

Собаки в свободных позах на солнечном асфальте. Рыбаки копают в море морского червя.

На море первый шторм

На море первый осенний шторм!

Ярко светит солнце мощностью в двенадцать тысяч люкс, дует холодный небесный ветер. По морю ряды пенных валов пробираются к берегу нескончаемым белым напоминанием о прошлых скитаниях. Корабли ушли с феодосийского рейда. Застывшие сгорбленные фигуры людей на море что-то продолжают высматривать на горизонте. Дети младшего школьного возраста, с не по размеру большими ранцами за спиной, идут из школы, зашли на море – посмотреть на шторм. Бегают по молу наперегонки с брызгами.

На море всегда встречаешь чудо и чудаков. Идет старик, за ним на кожаных шнурочках семенят две собачки, те Белка и Стрелка, которые полетели в космос вместо Гагарина. Собачонки одетые – в кофточках, застегнутых по хирургически на спине. Глаза – черные, цыганские, очаровательные.

Я обгоняю старика. Перед ним идет молодой человек в ярко-синей куртке, на спине «Адидас», в руках несет кинокамеру, дорогую, наверное. Внешне камера напоминает гигантское вымершее насекомое. Кузнечика? И одновременно – ручной рубанок. Окуляр ее черный вынесен далеко влево и в сторону, а объектив, как глаз гигантского сверчка, не моргая, выпукло смотрит на мир, готовый со всего снять копию.

Человек, специалист по впечатлениям на пленку, на память, «на корочку». Хотелось заговорить, вдруг впечатления сложатся, произойдет суммация вдохновения и даст диковинный плод, под неожиданным углом? У моря всегда хочется чуда. Наваждение, к счастью, вовремя рассеялось: «Не нужны тебе совместные впечатления, ты в своих разберись».

Упорно мерзнут художники со своими картинами о счастье и море. Мерзнут бабушки с семечками и сигаретами. Желтое очарование листьев старательно разложено на асфальте, узорами детства.

Все женщины демонически в черном и блестящем, разлетаются полы кожаных пальто, мелькают запретные места, блестит лак парабеллумов, – революционные времена и предреволюционные реформы… в политике, экономике и общественных взаимоотношениях, диктуют моде. Поднятые куклусклановские капюшоны отпугивают мужчин робкого десятка.

Голуби, по-старушечьи переступая с лапки на лапку, гуляют артритическими походками, – по одному, по двое, по солнечной стороне ветреной набережной, как пережитки мира и социализма в отдельно взятый солнечный день.

Ворона бросает свой грецкий орех сверху на асфальт и одним глазом смотрит, что получилось.

Волны – нескончаемые переселенцы в белых чеченских папахах и бараньих шубах – непрестанно выходят на берег и ревут, как стадо коров на лежбище морских котиков.

От разбитого несостоявшегося морского ресторана-корабля на берегу осталось одно днище в воде. Шторм и люди все время выдирают из днища остатки кораблекрушений, волны – черные шестеренки и сейфы с истлевшими судовыми записями о кладах и погибших кораблях, люди – медь и латунь для продажи. Сейфы море оставляет на берегу, медь уносят с собой люди.

Парень с камерой исчез, растворился в брызгах прибоя.

Против солнца над прибоем висит завеса из мельчайших капелек воды, чтобы радуга так не слепила глаза.

Доверчивая зелень наивно пляшет в вершинах деревьев. Желтые кроны дерутся на ветру. У всех встречных смиренно-умиротворенные лица.

Астрономическое местное время, когда все это происходит, – сто часов тридцать пять минут, ветреного месяца крымабря, понедельник времен. До конца тысячелетия осталось тридцать дней и несколько минут.

Желтое очарование листвы старательно метут дворники.

Доверчивая зелень на ветках, на земле, в траве и глазах уходящего дня. Тополя сдались осени первыми и стоят голыми, одиночные листья в вершинах крон заменяют задерживающихся с прилетом грачей и глаза деревьев.

Акации еще наивно-зеленые.

Клены волнующе-желтые. Платаны и каштаны сохраняют листву только на нижних ветках, протягивая прохожим свои загадочные пальцы для прощального поцелуя. Листва под ними – как персидский ковер. Разноцветные листья неутомимо прячут и вывозят по ночам из города грузовики без номеров. Нанятые ночью дворники работают упорно и молча, без отдыха, – никто не должен видеть такое великолепие.

Палая листва пахнет свежим табаком. Ивушки стали блондинками, грецкий орех опал раньше всех и молодой годовалой порослью-подростками, как пальцами, трогательно указывает на небо и протягивает руки к Богу.

В районах частных домов хозяева листьев жгут их в кострах.

И дым с запахами детства стелется между участками по огородам и садам, выползает на улицы, и все прохожие ностальгически поводят носами, вдыхая то, что было, и прозревая будущее.

Роскошь золота на зеленой траве смотрится последней мерой совершенства, способного каждого человека превратить в поэта.

На заборах и стенах – часто встречающиеся надписи, они изменили свое привычное похабное содержание: теперь пишут «Нет Кучме!», «Наш блок Россия» и прочие политические осенние мотивы. Рваные афиши «израильского цирка и экзотических животных» прощально трепещут на ветру.

Неистово, в последнем припадке молодости, вездесущно цветут бархотки и астры всех расцветок. Грациозно держатся розы. Хотя уже ночью видели лед на дорогах и в обед в городе его тоже видели.

Я набрал чьих-то продолговатых желто-зеленых листьев и высыпал их дома на диван. Они лежат как подстилка из свободной индейской жизни, ими хочется засыпать всю кровать и крепко выспаться на них.

Дома стирка с хлоркой.

Окунул лицо в листву – запахи осени.

Ужасная вещь жизнь…

Каждую минуту думаю, то ли я делаю и что об этом завтра подумаю я сам или другие:

– на службе,

– родители,

– жена.

Не хватились ли меня уже:

– родственники,

– на службе,

– жена,

– приятели.

И все ли я сделал, что наобещал, «обещалкин-выполнялкин».

А не ждут ли более важные дела?

От этого всего у человека повышается уровень тревожности. Это и об этом пытается человек понять долго. Полжизни. От чего это я такой тревожный, встревоженный, иннервированный? Через тридцать лет пристального наблюдения за самим собой – понимает! Вот от всего этого!

И тогда начинается работа над самим собой.

Эта долгая дорога в дюнах жизни.

А вот батюшка из Введенского храма и не торопится никуда.

Все пути одинаковы, главного нет, оставайся без выбора тысячи лет…

Все со страхом смотрят, что я там могу так быстро записывать в блокноте, вроде бы уже ничего и не происходит!

Дима, расскажи о степи

– Дима, расскажи о степи

– А что о ней рассказывать, степь как степь, голая, и ничего в ней нет – трава до самого горизонта.

Жалковато смотрятся в степи горцы, да и русские тоже.

…Я – гибрид многих, поэтому и вырос в степи под Феодосией.

Поэтому… что о ней, о степи, рассказывать. Идешь, жарюка неимоверная, в степи нет ничего живого, казалось бы, и вся растительность какая-то жухлая и полудохлая, а земля – пыль, – тых, тых, тых. Идешь, а пыль под твоими ногами при каждом шаге – пфф, пф, фф.

Голову печет, твои глаза видят огромный горизонт вокруг себя – «круговое зрение», такого нигде никогда не бывает, ни в горах, ни среди холмов, ни в городе. Все народности, живущие в степи, обладают таким периферическим зрением на 360 градусов вокруг себя. И давно тебя видят, когда ты подъезжаешь к ним, и давно тебя рассмотрели и поняли, с каким вопросом ты обратишься к ним, и ничего им не надо говорить. «Пхе». «Гхе» – откашляется степняк и сам тебе все ответит.