Наталья Казьмина - Свои и чужие. Статьи, рецензии, беседы

• Название: Свои и чужие. Статьи, рецензии, беседы
• Автор: Наталья Казьмина
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-89826-440-6

Герои книги – режиссеры – главные творцы театрального процесса, «сочинители» и авторы спектаклей. Три части книги. Каждая посвящена одному поколению режиссеров. Первая – признанным мастерам нашего театра, это О. Ефремов, Ю. Любимов, А. Эфрос, Г. Товстоногов, А. Шапиро, М. Захаров. Вторая – «потерянному», но «счастливому поколению» – А. Васильев, К. Гинкас, Г. Яновская, В. Фокин, М. Левитин, Ю. Погребничко, А. Вилькин, Л. Рошкован. И третья часть – тем, с чьим творчеством мы в большей степени познакомились на самом рубеже столетий и в первое десятилетие XXI века. Это режиссеры К. Серебренников, Е. Гришковец, А. Житинкин, Ю. Бутусов, Т. Дитятковский, М. Карбаускис, М. Угаров, В. Панков, И. Вырыпаев, Л. Эренбург, В. Агеев. В книгу вошли критические статьи, интервью, портреты, письма. Все работы изложены с искренним неравнодушием к героям. С уважением и нежностью к мастерам. С чувством сопричастности к героям второй части. С удивлением и любопытством к молодым. Все они были автору одинаково интересны.

Книга рассчитана на широкий круг читателей, неравнодушных к театральному искусству.

---

Георгий Товстоногов

Он несъедобен![15]

Сборники воспоминаний не бывают плохими, если правильно выбран герой. Они бывают только хорошими и очень хорошими. Еще – полезными для будущих историков и просто для театрального люда. Иногда это единственный и неоценимый источник информации, как в случае с давними воспоминаниями об Андрее Лобанове (составитель Генриетта Зорина) или Михаиле Астангове (составитель Нелли Альтман). Иногда это еще одна краска к портрету, как в случае с недавно вышедшими книгами к 80-летию Михаила Ульянова («В образе и в жизни») и 80-летию Олега Ефремова («Пространство для одинокого человека»). Книга Сергея Маркова, бывшего зятя Ульянова, – «домашняя», с массой любопытных неофициальных бесед и споров с М.А., живо передающих интонацию великого актера. Книга, составленная Ириной Корчевниковой, – тематическая, посвященная взаимоотношениям Ефремова с драматургией Чехова.

Товстоноговский двухтомник[16] – случай особый, труд капитальный. Выход его – событие, которое еще предстоит осмыслить. Для этого надо не пробежать обе книги глазами, но вчитаться в предложенные нам 1000 страниц текста. Меня, заставшую Г.А. уже на излете, они сразили наповал и заставили даже смутиться того легкомыслия, с каким мы, молодые, иногда относились к легендарному режиссеру, перевалившему свой зенит.

В двухтомнике многое: и воспоминания о Товстоногове (раннем, в славе, и позднем, не только ленинградского периода, но и мало знакомого многим периода тбилисского и московского), тут и записи его репетиций («Смерть Тарелкина», «История лошади», «Тихий Дон»), его уроки и беседы со студентами (1972–1977), его письма и первые ученические экспликации. Тут даже список спектаклей изучаешь с большим любопытством. На счету Г.А., если учитывать спектакли со студентами и сделанные за рубежом, 169 спектаклей. Цифра потрясает воображение. А двухтомник объясняет, как это было и почему возможно.

Отныне в небедной библиографии «последнего великого худрука русского театра», как назвал Товстоногова Александр Белинский, эти две книги главные. В них соединился рассказ о «разнообразном человеке» (Г.Яновская) и мастере, о его БДТ и его творческом методе. Сквозь призму этих двух томов иначе смотришь на все, что прежде было написано о Товстоногове и им самим.

Как любил напоминать ученикам Г.А., есть разница между замыслом и воплощением. И пройти эту дистанцию не всякий умеет и может. В данном случае замысел – неканонический портрет Товстоногова в 1-м томе и непарадный портрет во 2-м – качеством исполнения поддержан. Г.А. считали режиссером-объективистом: к каждому драматургу он подбирал свой ключ, для каждой пьесы искал «золотое сечение», для каждого спектакля – свой «способ игры», хотя называл режиссерское дело всего лишь… поварским занятием. Он ясно мыслил и ясно излагал свои идеи, не терпел ни в чем приблизительности, а из всех частей речи больше всего уважал глагол. Этим же методом руководствовались и авторы двухтомника: редакторы-составители Елена Горфункель и Ирина Шимбаревич, редактор издания Елена Алексеева, режиссер Семен Лосев, подробно (и великолепно!) записавший репетиции Г.А. со студентами и актерами, его беседы с абитуриентами на вступительных экзаменах. Создатели двухтомника, трудившиеся над ним, судя по всему, около 10 лет, тоже усвоили уроки Товстоногова.

Воспоминания расположены в алфавитном порядке, по фамилиям вспоминающих. Принцип самый простой и не самый выигрышный (мысль скачет, хронология путается, биография рвется), но естественный, он и дает полноту картины. Те, кто нуждается в биографии Товстоногова, могут заглянуть в приложения. А те, кого волнует склад ума, характер, темперамент, личность, профессия, ощутят их сполна в этих «приливах» и «отливах» к одним и тем же фактам, всякий раз изложенным с разного ракурса. Обнаружат в этой демократичной разноголосице без званий и чинов свою логику и внутреннюю борьбу. Без них невозможно сценическое действие, считал Г.А. Но, оказывается, и судьба человека.

Все, кто вспоминает Г.А., в той или иной степени были его учениками. Все до сих пор – под колоссальным от него впечатлением. И все, похоже, готовы повторить слова его знаменитого завмуза Семёна Розенцвейга: «Я в своей жизни бывал счастлив несколько раз: когда у меня рождались дети и когда я сидел на репетициях у Товстоногова». Это их объединяет. Это не выглядит враньем. И это чертовски заразительно. Вспоминают Г.А. и те, кто его обожал, и те, кого он обижал, и те, кто был им недолюблен или недооценен, кто расстался с ним давно или оставался рядом до последней минуты. «Школа» Товстоногова ощутима и в тоне: все избегают эпитетов и красивостей, выбирают глаголы и называют поступки, определяют цели и основные события. Не стесняются говорить о личном, о тайном, не боятся иронии, с удовольствием припоминают бытовые мелочи, цитируют слова и словечки «Гоги». Вспоминают без прикрас, но с любовью. Без умиления, но и без умаления. Без умолчаний, но и без «желтизны». Без пафоса и без «гламура». Соскучившись и затосковав по мастеру. Не ставя под сомнение главное – гений режиссера, его масштаб практика и его историческое значение как главного теоретика режиссуры второй половины XX века.

Товстоногова нет уже 18 лет. За эти годы его основательно забыли, задвинули в угол, успели умалить многие из его достоинств и выпятить многие из его недостатков. Успели даже назвать «казнокрадом».

Товстоноговский двухтомник восстанавливает справедливость, воздавая Богу Богово, а кесарю кесарево. Одним напоминает, а другим откроет впервые, что сводить «золотой век» БДТ к «советскости» есть пошлость и вульгаризм. 30 лет профессиональной жизни товстоноговского Дома на Фонтанке, отраженные в этих двух книгах, дают представление о том, каким прекрасным может быть и бывал театр-дом – «налаженным, как швейцарские часы, театром-государством» (Нелли Кутателадзе), «театром-идеалом» (Кама Гинкас). Его образ очень эффектен. Невольно пожалеешь, что «опоздал на празднество Расина» и в этот раз.

Не могу не сказать о товстоноговских репетициях «Истории лошади», записи которых помещены во 2-м томе. Они восхитительны. «Дело о конокрадстве», спустя 40 лет непонятно зачем затеянное Марком Розовским, может быть закрыто за отсутствием состава преступления. То, как тщательно и подробно работает Г.А., как заполняет пустоты в идее Розовского и уточняет саму идею (замечательную идею, но идею, а не спектакль), как проверяет ритм, сколько важных для смысла деталей подсказывает актерам, как дирижирует Хором, как, наконец, уважительно прислушивается к «автору» М. Розовскому, – документ впечатляющей психологической силы. Особенно для тех, кто по незнанию весело подхватил обвинение. «Автору» же должно стать как минимум стыдно.

Книга «Товстоногов репетирует и учит» – это, по существу, учебник для актеров и режиссеров, всерьез относящихся к профессии и ремеслу. Ничего из советов Г.А. не устарело. Напротив, многое выглядит еще актуальнее. И для театроведов это чтение будет небесполезным, оно проясняет многие наши споры и может уберечь от многих глупостей впредь. «Уроки» Товстоногова наглядно убеждают в том, что ясно сформулировала в тексте от составителей Е. Горфункель: «Сейчас так называемая система Станиславского все более активно пересматривается и переоценивается. Выдвигаются новые методы воспитания актера и новые принципы режиссуры. Станиславский (в который раз!) объявляется устаревшим. Товстоногов, учившийся у Лобанова, Попова, Мейерхольда, считал, что методология Станиславского – вечная, что она действительна для всех типов и направлений театра». Товстоногов не только считал так, но и доказывает с помощью «логики хирурга» – по словам Г.А., это было главным оружием Лобанова.

Борису Покровскому, однокурснику и другу, Товстоногов написал на своей первой книге: «Без этого нельзя. Спектакли забываются, а книжки хранятся». Он и в этом оказался провидцем.

Адольф Шапиро

Пишите поперек[17]

Я люблю с ним беседовать. Просто так. Информационный повод обычно нас догоняет. Как и на этот раз. Шапиро только что выпустил спектакль «451 по Фаренгейту» с калягинскими артистами и приглашенным Эльмо Нюганеном, и приступает к репетициям «Детей солнца» в Малом театре. Но я люблю с ним беседовать без повода, как в его любимом Чехове: давайте чаю попьем и пофилософствуем. Русского человека хлебом не корми, дай только пофилософствовать. Тут непременно кто-нибудь хмыкнет и вскинется, на нас глядя: какие ж это они «русские»? Скучно объяснять.

Почему я люблю беседовать именно с ним? Это всегда серьезно, но никогда не трагически, с ощущением «пройдет и это». Начав говорить с ним, я перестаю задыхаться, будто бегу стометровку. Поселившись в Москве уже много лет назад, после закрытия его Молодежного театра в Риге, он тем не менее существует в нашей столице в своем ритме, не слишком включаясь ни в наши распри, ни в наши победные марши. Такой вот сам по себе, иностранец… и свой при этом. С ним многое можно и хочется обсудить. Можно и посудачить. При этом мы почему-то всегда много смеемся, и семилетний Сенька, Арсений Шапиро, друг мой любимый, который вечно встревает в наш разговор, как-то совсем нам не мешает обсуждать «судьбы человечества». Спора у нас обычно не получается. Чаще мы друг друга на него провоцируем. Ну, просто, чтобы додумать какую-то мысль до конца. Иногда это все еще нужно.