Николай Щеголев - Победное отчаянье. Собрание сочинений

• Название: Победное отчаянье. Собрание сочинений
• Автор: Николай Щеголев
• Жанр: Русское современное
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-91763-193-6

Николай Александрович Щеголев (1910-1975) – один из наиболее ярких поэтов восточной ветви русской эмиграции первой волны, активный участник поэтических студий «Молодая Чураевка» (Харбин) и «Пятница» (Шанхай), талантливый критик. Щеголев не заботился о сохранении своего поэтического наследия, а по возвращении в 1947 г. в СССР и вовсе отошел от активной творческой деятельности. Настоящее издание с максимальной на сегодняшний день полнотой представляет творчество Щеголева – стихотворения, прозу и статьи на литературные темы.

---

Осенняя улыбка

Ноябрьский, прозрачный, кидаемый ветром в стекло,
На серые зданья слетает снежок неуемный.
Последние листья с деревьев еще не смело,
Над серой землею склоняется купол огромный.

Немного белей, но не ярче… лишь тусклых тонов
Мельканье, да красок – лишь выцветших – чередованье,
Скелеты деревьев качаются, ветер готов
Снести мою крышу, – я слышу его завыванье.

Там настланы мертвые листья в пустынном саду, –
Порывами ветра на землю безжалостно сбиты…
Мы плохо расстались. Теперь я к тебе не приду,
И ты задохнешься от гордости и от обиды.

А завтра, при встрече, случайной, как свет или тьма,
Как солнце, как звезды, как месяц, как всё во вселенной, –
Лучи желтоватого солнца сойдут на дома,
Ты мне улыбнешься улыбкою слабой и бренной.

Но в этой улыбке, как в странной заморской стране,
Какие-то птицы поют и цветы зацветают,
И солнце не меркнет, и часто мерещится мне,
Что в ней всё, что было, что есть и что будет, – растает.

<1933>

«Розовело небо, задыхался колокол…»

Розовело небо, задыхался колокол,
Искры разлетались.
Мокрый падал снег и стлался, стлался пологом,
И глаза слипались.

Старичок скользил, покашливал и щурился,
Переносье сморщив.
Яркие рекламы плавали над улицей,
До костей промерзшей.

Улыбались люди и друг друга под руку
Брали, кляли стужу.
Мчался сбор пожарных. Старичок шел бодренько,
Хоть и был простужен.

Но не грипп свалил его – цистерной медною
В перекрестке сбили.
И опять помчались с ветром люди бледные
В рев автомобилей.

И опять на сердце знак багровый чертится,
И опять я занят
Мыслями о смерти, о своем бессмертьице
И – самотерзаньем.

<1933>

«Ты помогала мне в успехе…»

Ты помогала мне в успехе
На утомительной земле,
Ты создала мои доспехи,
Ты сделала меня смелей,
Неуязвимей и злорадней…
И всё, что мне тобой дано,
Я взял, но твой покой украден,
Я не люблю тебя давно.
В твоих ресницах звезды виснут,
Ты часто плачешь и не спишь…
А я, в квадрат кирпичный втиснут, -
Я снова впитываю тишь!

1933

«На сердце пусто и мертво…»

На сердце пусто и мертво:
Напрасно притворяюсь кротким…

Властительнейший профиль твой,
Веселую твою походку,
Твоих движений злую власть,
Уверенность твою в победах
Как часто я готов проклясть!..

А под конец, а напоследок,
Поднявши воротник пальто,
Поглядывая одичало,
Проклясть проспект с его авто,
Уйти в пустынные кварталы.

1933

«Я грею ледяную руку…»

Я грею ледяную руку
У сердца, бьющегося громко, –
Я тщательно скрываю муку…

Но вот подходит незнакомка
И спрашивает, вздернув плечи:
«Зачем вы злой и непонятный?»
И что я, что я ей отвечу, –
В себя ушедший безвозвратно?

1933

Русский художник

Кидающий небрежно красок сгустки
На полотно, вкрепленное в мольберт,
Художник я и, несомненно, русский,
Но не лишенный иностранных черт.

Люблю рассвет холодный и линялый –
Нежнейших красок ласковый разлад.
Мечта о власти и меня пленяла,
Меня пленяла и меня трясла.

На всякий звук теперь кричу я: – занят.
Но этим жизнь исчерпана не вся.
Вокруг враги галдят и партизанят,
Царапины нередко нанося.

Мне кажется, что я на возвышеньи.
Вот почему и самый дух мне люб
Французской плавности телодвижений,
Англо-немецкой тонкой складки губ.

Но иногда я погружен по плечи
В тоску и внутреннюю водоверть.
И эту суть во мне не онемечит,
Не офранцузит никакая смерть.

1933

Отказ

Попытки зачернить твою
Прозрачную живую душу
Я проклинаю, я стою –
Весь окровавленный, потухший,

Оставленный на самом дне
Пустого черного колодца.
Расколотое сердце мне
Пощады не дает, всё бьется.

Вчера в последний раз во тьму
Ты сверху протянула руку,
Я стиснул зубы: не приму.
Я вновь обрек себя на муку -

О камни биться, говорить
Кощунства, задыхаться дымом
И смрадом дна, и снова жить
Нелюбящим и нелюбимым.

1933

На балу

Вот девичье тело
(Мне душу любить дано), –
И всё взлетело,
Всё временно сметено,

Ты ждешь, не глядя, –
Как жжется твоя ладонь!..
В моем же взгляде –
Жестокий желтый огонь.

Мы едем вместе
Холодной ночью на бал.
Тебе, как невесте,
Я с твердостью руку дал

В подъезде… Недаром
Тяжелый мой жаден взгляд.
Два толстых швейцара
У вешалок, стоя, спят.

И странное чувство
Мне душу объемлет вновь, –
Мне жаль, мне грустно,
Что и это моя любовь,

Что это не только
Небесный ангельский свет,
Но – пусть мне больно! –
Иного выхода нет.

О, милое тело,
Простит ли твоя душа
Мне темное дело!?
Прерывно, злобно дыша,

Над нею в танце
Ползучем склоняюсь я:
– Моя, моя, несмотря ни на что, – моя!

1933

Маскарад

Однажды средь ночи привиделся мне маскарад.
Он с жизнью моею был плотно, как карты, стасован…
Какая-то комната. Люди все враз говорят.
А в комнате тесно. А двери в латунных засовах.

В очках а ля Ибсен возник предо мною старик.
Надулись – вот лопнут от смеха – патлатые щеки…
И все засмеялись. И смех этот вылился в крик.
Гремели ладони и дробно трещали трещотки.

В железном оконце всплывала большая луна –
Бессмысленный лик, рябоватый, больной, бледно-желтый.
И все неестественно пели: «как весело нам»,
А я им кричал обличительно: – лжете вы, лжете!

Тут всё завертелось… И кто-то ударил меня
Большой колбасой из узорной и вздутой резины.
И кто-то грозил мне. И кто-то меня догонял, –
Запомнились злобные глазки и лоб шимпанзиный…

Всё было как в жизни… Не верилось, право, что сплю…
Всем вдруг захотелось казаться умней и красивей…
Один бормотал: «я с пеленок искусство люблю…»
Другой тараторил: «структура грядущей России…»

И мне показалось – я сам лицемерю и лгу,
Когда я прижался к стене и с лицом неподкупным
Сказал: «о, какое проклятье быть в вашем кругу…
– Россия ж как боль мне близка, но как даль недоступна!»

1933

Хотелось бы

Хотелось бы вырвать из памяти
Страницу нелепейших встреч
С тобой в январе, когда замети
Захлебывавшаяся речь
Мешала нам мирно беседовать…
И мы до озноба вдвоем
Стояли у дома соседова –
Не в силах унять водоем
Сомнений, намерений, вымыслов,
Не складывавшихся в слова…
Всё это прошло, и не вынесла
Теперь бы моя голова
И той несуразицы выводов,
К которым, бывало, тебя,
Твою точку зрения выведав,
Я вел, неустанно дробя
Ее на частицы – анализом! –
И классифицировал их,
Как рыб… За логичностью гнались мы,
За нами же следовал вихрь
Зигзагообразною линией
И нас и соседов фасад
Опутывал в сумерки синие,
Чтоб мы не вернулись назад
К красе человеческой личности,
Которую просто трясет
От этого гнета логичности,
От этих холодных красот.

1933

Почему?

Солнышко искоса светит…
А я всё шагаю в дожди,
В сумрак, в осенний ветер…
Что
у меня
впереди?

И кто я сам? Неужели
Вестник и спутник мглы,
Любящий свои подземелья,
Закоулки, глухие углы?

И почему так упорно
Рвусь я всегда во тьму
С солнечной тропы – торной?..
Спрашивается – почему?

Потому что лабиринты и глуби
И то, что на самом дне, –
Любит, любит, любит
Жизнь, что с солнцем в родне!

Другим она – незнакомка,
А меня непременно вдогонку
Подбодрит – не очень громко,
Но звонко, звонко!
– «Постой, подожди!
Пройдут дожди…
Всё
еще
впереди!»

Солнце! Я, может быть, болен,
И ты – мой давнишний враг?..
Спрашивается: чем я доволен,
Падая, как в омут, во мрак?..

Может быть, я – проклятый
Трус или маловер?
Может быть, я – глашатай
Смерти? Ее курьер?..

Неправда! Родное, земное,
Глубинное я люблю…
Следуй же, солнце, за мною
В мутную мглу мою,

В лабиринты и глуби,
Где не бывает дня!..
И чувствую: жизнь любит,
Безмерно любит меня, –
А она ведь солнцу родня!..

Другим она – незнакомка,
А мне обычно вдогонку
Летит ее голос (негромко,
Но звонко, звонко):
– «Постой, подожди…
Пройдут дожди.
Всё
еще
впереди!»

1933

Прекрасный мир