Анатолий Малкин - Почти все о женщинах и немного о дельфинах (сборник)

• Название: Почти все о женщинах и немного о дельфинах (сборник)
• Автор: Анатолий Малкин
• Жанр: Русское современное
• Год: 2016
• ISBN: 978-5-699-87750-8

Книги Малкина о любви. А значит, о людях. Он пишет о немолодых. Но настаивает, что яркость жизни, сила любви зависят не от количества лет, а от качества отношения к этой самой жизни. Его герои страдают, маются, любят, радуются и, что важно, – удивляются. Автор учит нас видеть обычную, повседневную жизнь как чудо. Каждый человек чудесен, если к нему внимательно приглядеться.

---

– Боже, спасибо тебе, боже. Нина, Нина, Нина.

В простых солдатских кальсонах, с длинными завязочками у щиколоток и на вороте полотняной рубахи, занимался любовью он, великий и ужасный.

– Интересно, стеснялся ли он в такой момент, что немного сухорук и очень рябой, что невысок ростом, что у него не слишком красивые зубы и прокуренное дыхание? Или ему было наплевать на то, что думают о нем другие? Хотел ли он, чтобы его любили или чувства его не трогали? Может, мы зря думаем про злодеев, что они не совсем человеки?

Наутро Володя, не простив Троле, что она воспользовалась его вчерашней слабостью, отправил нас восвояси.

Через месяц он погиб – в этом доме, пропитанном черными желаниями хозяина, стоял у окна над высоким обрывом и вдруг упал вниз.

14

В транзитной зоне тбилисского аэропорта было пустынно и холодно – отопления, ввиду южного климата, видимо, не полагалось, а между тем, из щелей в рамах здорово дуло. Я нацепил на себя все, что привез в походной сумке, и начал устраивать лежбище подальше от окон и дверей, но тут неожиданно ожил айфон. Мелодией из любимого «Кин-дза-дзы» он сообщил мне про эсэмэску от Оли-Оленьки.

«Григорий Ильич, вы прилетели? Я вас потеряла, вы где?» – писала она.

«Сижу на полу и очень мерзну».

«Как? Почему?»

«Милая Оленька, меня не пустили».

«За что?»

И дальше мы смешно общались: я ей описал свою борьбу с пограничниками, а она эсэмэской обругала Егора, который засунул ее на бакинский рейс.

«Видимо, боялся, что я вас умыкну».

«А вы не собирались?»

Пока я смеялся, она написала, что в Баку была нелетная погода, но она очень рада, что мы встретились в Москве, потому что она меня…

И в этот момент вдруг звякнуло какое-то железо в трубке, возник мужской голос, который равнодушно сообщил по-грузински:

– Абонент недоступен, перезвоните позже.

Я снова потерял ее.

Только удивился, что так расстроился из-за этого, как меня начали депортировать. Грузинские фуражки за это время, видимо, разузнали и про меня, и про Акакия, и про похороны: Тбилиси – город не самый большой, у них там все или родственники, или живут на соседней улице – поэтому лица погранцов приобрели наконец обычное для грузин приветливое выражение. Они очень сокрушались, что так все неловко вышло, и сожалели, что не могут ничего изменить – этим нынешние парни очень отличались от наших, советских грузин – те могли все и всегда.

15

Самолет поднялся в воздух, когда уже стемнело. Над храмом Святого Давида и горой Мтацминда уже взошла изрытая оспинами кратеров, плоская, как блин, и совсем близкая луна. Город будто и не терял своего Акакия, как ни в чем не бывало, беззаботно искрился россыпями веселых огней, а потом даже начал выбрасывать в небо сверкающие разрывы разноцветных фейерверков.

– Нельзя на них сердиться – сегодня же день независимости. Мертвое – мертвым, а живое – живым. – Акакий сидел рядом на соседнем кресле и тоже смотрел в иллюминатор.

– Ака, ты как здесь очутился?

– Гриш, ты хоть и спишь, но соображать-то нужно.

– Ну и кто ты тогда?

– Дух, Гриша. Обычный, нормальный дух.

– Ты со мной попрощаться пришел?

Ака промолчал.

– Хочешь сказать, что скоро встретимся?

– Хочу сказать, что смерть, она старая и слепая – может и мимо пройти.

– А как там?

– Пока не знаю. Я ведь еще здесь. Туда долго идти.

– Ты со мной до Москвы?

– Не могу, мне из Грузии нельзя исчезать.

– Жалко. Прости меня, Ака.

– Прощай, Гриша.

Он исчез. Я посмотрел в темноту за стеклом, подумал и перекрестил ее троекратно. В самолете тоже было темно, как и за бортом, и если бы не россыпь крохотных глазков экстренного вызова да басовитый звук моторов, нельзя было бы и представить, что мы движемся куда-то с бешеной скоростью, – так плавно и безо всякой тряски скользила по воздуху тяжелая пузатая машина.

Забавляясь, я начал было выдумывать, что, пока ночь, пилоты остановили самолет и сделали привал в воздухе до утра, чтобы, когда рассветет, двинуть самолет в правильную сторону. Но темнота скоро меня сморила, и я опять очутился в объятиях Морфея.

Мой друг и великий сомнолог Константин так и не смог объяснить мне, из чего, собственно, получаются сновидения. Понятно, что в них присутствует опыт дневной жизни, понятно, что неожиданные события провоцируют активацию глубинных структур мозга и каким-то образом подключают подкорку, – но почему из этого получается кино, которое мы смотрим по ночам и особенно под утро, почему кино это иногда сигналит нам о чем-то таком, чего следует ожидать с замиранием сердца, – Костя пока не знал.

Откуда-то из тех самых глубин, про которые он пытался мне объяснить, снова появился усатый вождь. Нагло улыбнувшись в усы, он потащил на кровать Тролю, чтобы заняться с ней любовью.

Но почему генералиссимус, который помер, когда мне было всего-то чуть, вдруг ожил в моем сне, начал дышать со мной одним воздухом и спать с моей женщиной, правда, при этом называя ее Ниной? – отгадки не было. – Неужели наша легкомысленная страсть на принадлежавшей ему кровати пробудила его усталый дух? Неужели сон сигналил мне, что тогда рябой каким-то образом проник в меня? Или это значило, что во мне такой же страх сидел перед женщинами, как и у него? Только подчинить он их так и не смог. Потому что не знал, как сделать их счастливыми.

А может, в сон рябой приходил сообщить, что вокруг меня одни предатели, и они не только лабораторию, но всю мою жизнь переломают?

А тогда зачем Акакий приходил? Неужели из-за того, что я вспомнил о нем, только когда мне стало плохо и страшно? – ничего путного в голову не пришло, я открыл глаза, и тут на меня что-то нашло.

Натура у меня, надо сказать, совсем не художественная, но, наверное, такое может приключиться с каждым, во всяком случае, в голове моей первый раз в жизни вдруг начали складываться стихотворные строчки – я долбил по клавиатуре телефона, пока не записал все, что видел и слышал внутри себя, записал без поправок, сразу в окончательной форме, а когда перечитал, был поражен, потому что не понимал, откуда оно у меня взялось.

В вырастающих на могилах
Березах и осинах,
Упирающихся вершинами
В небо синее,
Нашей жизнью каждый листок напоен.
Вместе с ветром трепещем мы,
Словно песню поем,
А глаза наши вроссыпь
На берез рябой коже.
Оплетенное корнями сердце
Забыть жизнь не может,
Ворожит в глубине
И все прошлое гложет.
Мы деревья растим,
Ими небо тревожим,
И теперь навсегда
Только это и можем.

Это была хорошая эпитафия. Акакию она бы понравилась.

16

Ничто не остается безнаказанным в этом мире – так, еще со школы, я предпочитал думать про второй закон термодинамики. Не успел я закончить свой поэтический подвиг, как самолет вдруг швырнуло в какую-то бездонную яму, и так глубоко, что, казалось, дыхание вот-вот закончится, а когда он, изнывая крупной дрожью, вынырнул снова, можно было видеть, как взлетели в воздух стаканы, выплескивая красивые длинные струи томатного сока.

Потом и звук прорезался:

– Зона турбулентности! Всем пристегнуться!

Самолет, словно в лихорадке, проплясал весь остаток пути до Шереметьево, но даже зацепив колесами полосу, так и не смог сразу остановиться. Он скакнул вверх, колесо под крылом слева взорвалось, словно огромная хлопушка, потом закружился, как игрушечный, и все скользил и скользил куда-то, пока бетон не закончился и нос самолета не воткнулся в большую кучу песка.

И вот когда настежь распахнулись двери запасных выходов, зашипели, словно растревоженные кобры, надувные трапы, в салон вполз тяжелый запах мокрой травы и горелого керосина, вдруг, в полный голос, разорался телефон:

«Мама, мама, что я буду делать? Мама, мама, как я буду жить? Ку-у-у-у. У меня нет теплого пальтишки, у меня нет нижнего белья, ы-ы-ы-ы-ы-ку-у-у…»

Пока я отыскивал его под креслом, он не переставал вопить, не замолкая ни на секунду, и все пассажиры вокруг вдруг начали хохотать, начали обниматься, целоваться, пожимать друг другу руки и звонить домой – а я читал то, что написала моя Оля-Оленька:

«Привет! Наконец телефон зарядился. Я погуляла по городу – здесь так здорово, тут праздник. Вы долетели?»

Ответить я не успел, потому что рванувшие на свободу пассажиры просто вынесли меня наружу, телефон выпорхнул серебряной птичкой из пальцев и улетел в хлябь, под колеса самолета, а я по аварийному желобу добрался до спасателей.

17

Дома оказался уже утром и нашел там огромные перемены – около подъезда бегало много деловитого вида крепких парней, лифты были оккупированы под перевозку роялей и прочих шкафов, так что место в кабине мне нашлось не сразу. На соседской двери было укреплено грозное предупреждение, что квартира охраняется, а в ее центре сверкала золотая табличка, украшенная гордым: Г. И. РОСТОВ.