Лука Птичкин - Мелкотравчатая явь

• Название: Мелкотравчатая явь
• Автор: Лука Птичкин
• Жанр: Драматургия

Роман уникален тем, что он глубоко субъективен, в нём детально и образно рассматривается внутренний мир запутавшегося и самодеструктивного представителя студенчества так называемого «поколения 2007-го». Не надо верить главному герою. Он довольно саморазрушительный, остро чувствующий юноша, одинокий в своей странной проблеме, которую, может быть, просто выдумал. Что вообще с ним и с миром вокруг него происходит, предстоит разобраться только читателю.

---

– Вообще – довольно симпатичная, а сейчас – прекрасная. Понимаешь?

– Да. Только ты не думай, мне не обидно. Просто адекватизирую свое восприятие. Что-то вроде поиска обуви нужных размеров…

– Ясно.

Счастье ли это? Не знаю, но, по крайней мере, нечто свежо-необычное. Иной характеристики не подберешь. Так уж устроен мир: мужчина – опустошается, а женщина – наполняется. Главное, что обоим хорошо, а уж форма проявления этого «хорошо» остается всего лишь формой… Содержание – каким бы оно ни было – остается содержанием.

Секс – это просто секс, а уж каким содержанием я его наполняю – это уж как мне больше нравится… лишь бы это содержание не сильно расходилось с этим содержанием у партнера. Следовательно, чем меньше содержания… Бред какой-то. И почему же я все время ищу смысл, думаю я, играя с гирляндами на голове у Рчедлы. Какого лешего меня все время тянет на объяснение всего и вся? Вряд ли это природа человека. Скорее моя…

Я сильно зажмуриваю глаза и обещаю себе до утра ни о чем таком не думать.

* * * *

Я проснулся в десять часов, чувствуя себя двустворчатым моллюском, в которого непонятно зачем засунули песчинку, а он пытается ее выгнать, облепливая песчинку тут же каменеющей слюной. «Зато будет жемчуг», – подумал я. Разлепив глаза, я начал читать книгу, затем перелез через спящую подругу, от вида которой хотелось зевать (очень уж крепко она спала), пошел на кухню, сварил кофе и наделал кривых бутербродов, почему-то полагая, что к концу приготовления она должна проснуться. Но она спала еще час, а я сидел и пил кофе сам, глядя в окно на заснеженный мир. «Как же этот снег, все-таки, ложится, – подумал я, – на каждую мало-мальски значимую веточку». И тут же эта мысль мне показалась заменой какой-то другой, которую я не осмелился подумать. Что-то вроде, «Здесь могла бы быть ваша реклама»…

Днем мы пошли в парк, постреляли в тире, съели по порции блинов в полном молчании. Я наблюдал за ребенком за соседним столом: он просил коньяк у родителей, а они ему сунули полтинник в руку и посоветовали лучше покататься на вон той карусели.

Мою подругу все кардинально не устраивало непонятно почему.

Когда мы закончили с блинами, то пошли по аллее рядом с прудом. Я остановился, щелкнул зажигалкой и закурил, разглядывая дугообразный мост недалеко от нас. Сейчас с одной стороны по нему бежала черная бродячая собака, а с другой под зонтом, защищаясь от мокрого снега, шла пара молодоженов и еще толпа родственников и фотографов за ними. Невеста, как и полагается, в белом платье, была какой-то неестественной, не из этого мира. Уж очень она сильно волочила ноги, наверное, из-за тяжести платья.

– Сейчас повесят замок на мост. – Сказал я.

– Ага… этих замков уже столько, что скоро мост рухнет. – Ответила подруга, опираясь на меня.

– Не рухнет, он металлический, – я сделал затяжку. – Вон, какая толпень ради этих двоих собралась.

– Я хочу замуж.

– А я пока не хочу жениться. Ясно все итак – рано.

– Ты не хочешь? – Спросила она шокировано и сразу отдалилась на метр от меня, будто я сказал ей что не люблю ее. Вероятно, для нее эти фразы равнялись друг другу.

– Нет, конечно. Сама посуди, рано. У нас за душой ни гроша, да и живем мы вместе только по выходным.

– А… ну да, мне, видимо, послышалось что-то не то.

Я не понял, к чему все это было, но промолчал.

– Почему мы здесь стоим? Пойдем уже. – Возмутилась она.

– Я курю и смотрю на мост…

– А мне нельзя стоять, у меня ноги промокли. Наверное, сапоги старые уже, расклеиваются. К тому же я не вижу смысла, чтобы здесь стоять.

– Скоро пойдем. Ты спешишь куда-то? – Я хотел ей рассказать, что я чувствую, глядя с непривычного ракурса на мост, на котором когда-то мы с ней впервые поцеловались. Было такое чувство, что я видел нас там, в вечернем сумраке, освещенных фонарями и сплетшихся языками… Как это было свежо, такое чувство, будто я всю жизнь ждал того поцелуя, как будто…

– Мне надоело здесь стоять. Пойдем дальше.

Но вместо этого я чуть сорвался.

– Послушай, в чем дело? – не выдержал я.

– Я не понимаю, что ты здесь, рыбу ловишь, что ли? Давай докуривай и пойдем.

Я бросил бычок в то место, где летом был пруд и с безысходностью в голосе ответил.

– Пойдем, пойдем.

Вечером, когда мы смотрели на DVD-плеере кино, я сказал, что хочу ее. Она долго и назойливо объясняла мне, что сегодня не может. Я говорил, что все понимаю. Потом, уже не помню, с чего все началось, я сказал ей, что мне все равно. А она, тоже не понятно почему, назвала меня дрянью. Мне кажется, я как-то не так себя вел. Это точно. Но как именно «не так» – понятия не имел. Просто так чувствовал, и всё.

Я досматривал фильм с мыслью о том, что я дрянь, я читал книгу с мыслью о том, что я дрянь… притом, мне было не совсем понятно значение этого слова. В отличие от случая, когда надо мной иронизировали, говоря, что я слишком доверчив, (когда я подумал, доверчив, значит, доверяю людям – и принял замечание) слово «дрянь» звучало как-то странно и неопределенно.

Я доел пельмени с мыслью об этом.

– Я – дрянь… ну и пусть. Если на то пошло, то я прожил восемнадцать лет дрянью, проживу еще больше. Что же с того? Если я раньше этого не замечал, то почему же я должен замечать это сейчас? Я вздохнул, повернулся к стене, и почувствовал, как проваливаюсь из мира в сон сквозь какое-то скопление метафизических систем, взаимодействующих друг с другом посредством астральных программ глобального разума материально-энергетического Теоса…

* * * *

– Это точно оно? – спрашиваю я.

– Да. Вообще-то, сначала сыр был другим, когда его в первый раз сделали.

– Каким?

– Ну, он недалек был от творога.

– А… а ты много знаешь. – Удивляюсь я.

– Пожалуй, это знают все. Только ты не знаешь. И как ты еще умудрился стать Создателем! – подшучивает она надо мной. Я смеюсь вместе с ней и добавляю: «это уж точно».

Мы завтракаем. Уже одиннадцать часов. Солнце у нас над головами то застилается одеялом из туч, то обнажается, пошло слепя глаза. На улице за стеклянной стеной не очень много народу. Лишь отряд черных монахов, укутавшись в рясы с головой, сгорбившись, косяком рыб мигрирует с юга на север, а с севера на юг – кузнец с механиком в новых чистых фартуках топают, усиленно размахивая руками, видимо, о чем-то споря. «У меня белей фартук!.. Нет, у меня!» – представляется мне.

– Наверное, нужно сходить на работу, – как бы невзначай произношу я. – Узнать, как там дела и что мы можем предложить им.

У меня появляется ощущение, что Рчедла поперхнулась: ее глаза стали мокрыми, и она кашляет, сжав в руке бутерброд с сыром.

– Я не могу пока, – откашлявшись, сдавленно говорит она, будто не своим голосом.

– Почему?

Она доедает несчастный мятый бутерброд, отхлебывает чай и вытирает руки о салфетку.

– Потому что не могу. – Она не глядит на меня. – Сложно для меня будет туда вернуться. У меня такое чувство, что во мне что-то сломалось с тем взрывом, как будто меня – клац! – и переключили на другую меня. Понимаешь?

– Как же я тебя понимаю, – заулыбался я, допивая свое шоко-раско2. – Не пойдем, значит, пока что.

– Так ты хочешь, чтобы я показала тебе кое-что, о чем ты не знаешь?

– Ну да.

– А есть ли в этом мире вещи, смысла которых ты не знаешь?

Я глубоко задумываюсь, где-то на минуту, ища таковые.

– Да, есть. Вот, к примеру, я не знаю, что это были за монахи, куда они пошли и чем занимаются.

– Это были не монахи. А наемные воры.

– Целый отряд? Так если о них все знают, почему же они разгуливают просто так? Их же можно поймать и арестовать, или…

– Эти воры наняты городом, чтобы они воровали у людей извне.

Я гляжу на дно своей пустой чашки. Там из шоколадной гущи явно просматривался ослик с двумя амфорами на боках. И я думаю, что мне не понять всего того, что говорит Рчедла. Может, пойму позже. Солнце, пожалуй, слишком сильно печет голову и делает мой дом парником, поэтому я не в силах что-либо понимать.

– А… ясно. – Отвечаю я и открываю форточку. Меня тут же пронизывает сквозняк и улетает под входную дверь.

– Но я не об этом. Я говорю о том, что как бы ты хорошо не прорисовывал этот мир, все равно останется то, что ты дорисовывать не захочешь. Ну, или, пока не захочешь. Ты уникален. Понимаешь меня?

– Вполне. Я весь внимание. Что такого особенного во мне? Я простой скромный создатель мира, каких множество.

– Да, и не случайно – создатель именно этого мира. И, значит, у тебя есть куда копать. Ладно, долго не буду распространяться. Я всего лишь говорю о люке.

Мне кажется, что я ослышался. Рчедла, очевидно, замечает мое замешательство и поясняет.

– Люк, что у тебя под ковриком. Что там?

– Какие-то банки и плесень, оставшиеся от прежних хозяев. Я видел этот погреб лишь один раз.