Аркадий Кулиненко - Записки пилигрима

• Название: Записки пилигрима
• Автор: Аркадий Кулиненко
• Жанр: Русское современное

В этой книге нет выдуманных историй. Нет в ней фальшивых эмоций и ненастоящих мыслей. Это реальный опыт реального человека, собеседника и попутчика. Это долг перед теми, кто ушел, и моя рука тем, кто думает, что ему некому подать руки. Это благодарность моему Господу за Любовь и Терпение, за жизнь, за настоящих людей, за возможность мыслить и понимать, за возможность учиться.

---

В казарме преобладал запах черного гуталина для сапог, мастики для натирки пола, дешевого шипра, шинелей, табака и человеческих тел. Это днем. О ночных и особенно утренних ароматах казармы, я подробно писать не буду, из боязни отпугнуть людей впечатлительных.

Но, были и радостные моменты. Один из сержантов, Лупызин, видимо жалел нас, и после отбоя, когда мы еще не спали, в темноте ходил между ярусами коек и рассказывал анекдоты. Вряд ли кто-нибудь из нас забудет его шутливое и нарочито суровое – Сержант Лупызин шутить не любит! – Забудешь ли хорошего человека?

Это был «карантин», то есть время принятия присяги. Командиром нашей учебной роты был майор Бандура, замечательный, добрый человек, прошедший войну. Он тоже всегда старался поддержать нас словом. А вот комвзвода у нас был мальчишка – щеголь, из новоиспеченных лейтенантов, я не припомню, чтобы он когда-нибудь посмотрел на кого-то из нас. Его волновало только, как сидит на нем мундир, сияют ли сапоги и каков он в зеркале.

Пришел Новый Год, нам выдали по два вареных яйца и две печенюшки. И Новый Год наступил. Я не могу, конечно, поручиться, что не было совсем никаких мероприятий к празднику, но память ничего не зафиксировала. Запомнился только приезд известной артистки Майи Булгаковой, ее добрые слова, но это было позже, весной.

Бегали мы много, и после очередного марш-броска, это называлось «выбежать на ботанику», нога у меня распухла и перестала помещаться в сапоге. Я не без удовольствия отсыпался в санчасти, правда известное место здорово продырявили уколами пенициллина. Ко дню принятия присяги, опухоль спала и я смог натянуть сапог и дохромать до места построения. Там я увидел маму, нам несколько минут удалось поговорить, и я узнал, что она, приехав, никак не могла добиться правды, где же, за час до присяги, находится рядовой Кулиненко.

Я читал текст, и чувствовал мамино волнение и взгляд. Почти все родители новобранцев присутствовали, и после того, как присягу прочитал последний из нас, нам дали немного времени, чтобы поговорить с родными. Мы с мамой посидели в кафе, на территории полка, я старался успокоить ее как мог. Потом мама снова улетела домой, а я вернулся в санчасть, а потом и в казарму.

Нас, по одному, вызывали в отдельное помещение, где за столом сидели члены комиссии, врач и несколько офицеров. Пришла пора отправки в учебные и просто в подразделения, и наши пожелания тоже учитывались. Я попросился в «учебку» в Шауляе, где готовили сержантов – начальников радиостанций. Но, майор Бандура сказал – зрение твое, сынок, не позволяет мне записать тебя в команду на Шауляй, а радистом не хочешь стать? – я сказал, что согласен.

Учебный взвод Узла связи полка находился в отдельном крыле здания, на третьем этаже. Дверь и лестница вели только туда, площадки первого и второго этажей были глухими. Нас оказалось сорок человек, четыре отделения по десять. Замкомвзвода, старший сержант Сокол, ходил перед строем и объяснял нам рублеными фразами, порядок работы учебного центра и наши обязанности. И после того, как миновал наш первый день в учебке, мы поняли, что муштра в «карантине» была ерундой, а тамошние сержанты, в сравнении с сержантами учебного центра, добрейшими людьми.

Нагрузки утроились, муштра удесятерилась, за малейшую провинность курсант бежал мыть туалет, лестницу снизу вверх, или белую полосу линолеума 10 на 2 метра, на входе в помещение казармы. Все это мылось без конца щетками с мылом, менялись только люди, то есть мы.

Но, коль назвался груздем… Начали мы изучать и азбуку Морзе и прием – передачу. Расслабиться получалось только после отбоя, в койке. Но ночью почти все мерзли, окна не были как следует утеплены, а одеяльца были байковые. Я просыпался часа в 2 ночи от холода и начинал растирать ноги и руки. Судя по шуму и скрипу коек, я был далеко не один. Шинелями нам укрываться почему-то не разрешали, хотя «старички», которых было в учебке кроме сержантов, человек десять, все они были водителями автомобилей узла связи, наши шинели на ночь забирали.

Поэтому раза по два-три за ночь мы просыпались и грелись, как могли. Но однажды, все изменилось. Кому из взвода первому пришла посылка с салом, неизвестно. Сало поделили по-братски, и каждому достался кусочек со спичечный коробок. Мы его съели на ужин и… никто не замерз ночью. Письма с просьбой прислать сало, полетели во все концы. Эту напасть, мы, с Божьей помощью, одолели.

За все время нахождения на учебке, наши сержанты ни разу не отказали себе в удовольствии «отбить» взвод по нескольку раз. «Отбить», означало скомандовать отбой- подъем по 10—15 -20 раз. Раздеться, сложить обмундирование, и прыгнуть в койку нужно было почему-то не больше чем за 45 секунд, одеться – за те же 45. Но и этих секунд нам не давали, просто зажигали спичку, надо было успеть, пока она горела.

Но, все время кто-то не укладывался, и все начиналось сызнова. Так что под одеяла мы забирались обычно, уже взмокшие, будто не спать собирались, а куда-то бежать.

Несколько раз, видимо, не успевал я, и на меня начинали покрикивать два парня из соседнего отделения, послушно становясь в руках сержанта орудием круговой поруки, но я в долгу не оставался, а на открытый конфликт, они идти, видимо, боялись.

Но было и мое отделение, самые лучшие ребята. Я не забуду их, пока жив. Если мне нужен повод поразиться, восхититься чуду человеческого взаимопонимания и взаимопомощи, я вспоминаю людей, которых Судьба, Господь посылал мне навстречу. Это были прекрасные люди, и так говоря о них, я нисколько не преувеличиваю и не кривлю душой.

В том, что сближению людей способствуют преодоленные совместно обстоятельства, трудности, испытания, сомнений конечно нет никаких, да вот только в тех же обстоятельсвах, я был свидетелем и других отношений, о которых вспоминать горько. Поэтому у меня есть все основания удивляться и радоваться тому, какие люди были рядом со мной.

Первым по росту, а стало быть, и в строю, в нашем отделении был Ильговский, его имени, моя память, к сожалению, не сохранила. Он был из Краснодара, и в общем-то неплохой парень, но позволял себе некоторое высокомерие по отношению к другим, и это совсем не способствовало его сближению с ребятами. Вторым шел Володя Трофимов, это был замечательный, мягкий, деликатный парень с тонкой душой, он сразу чувствовал чужую боль и реагировал, стараясь помочь и поддержать. С первого взгляда было понятно, что человек это бесхитростный и безобидный, без «задних» мыслей и лукавства. Даже наши сержанты, казалось, лишенные эмоций и отлитые из металла, и те улыбались, глядя на Володю, в его глаза. В том, что этот парень изначально честен и чист, не усомнился бы никто.

Третьим в колонне шел я, а за мной – Володя Руснак, надежный, компанейский парень, весельчак. До армии, несмотря на молодость, Володя успел поработать водителем – эктремалом в каком-то шоу и, попав в аварию, встал на ноги только после операции. Несмотря на кажущийся очевидным задор и яркий темперамент, Володя был раним, хотя это тщательно маскировал.

Был в отделении еще один человек, о котором я не упомянуть не могу, это Сережа Моргачев, он ничем не выделялся, разве что мудростью, не по годам и ощущением безусловной надежности и доброты, которое приходило, как только он начинал говорить. Сережа говорил негромко, немного картавил, но каждое слово его было весомо, и на своем месте. Остальные ребята тоже были простые и настоящие. С ними, со своим отделением, я пошел бы и в разведку, и в бой, и куда угодно, не думая ни минуты.

Дедовщины, в ее чудовищных проявлениях, пожалуй, как и простой дедовщины, у нас не было. То есть, безусловно, эта зараза, а я ее воспринимаю только так, эта зараза где-то коренилась, пряталась от света и, как плесень, готова была пустить побеги. Но, слава богу, в нашей части эту гадость было кому корчевать. Для этого у нас был наш полковой командир, замечательный офицер, полковник Баскаев, мой тезка. В самом начале нашей службы в учебном взводе Узла связи, в полку произошло ЧП. Два «старичка» побили «молодого». Причины остались неизвестны, но в тот же день весь полк, свободный от службы, был собран в актовом зале, он был у нас очень большой. После того, как все уселись, на сцену вышел Баскаев и вывел двух провинившихся. Говорил полковник недолго, он сказал, что один и последний раз спросит нас, как ему с ними поступить, отправить в дисбат, или придумать наказание помягче? Всеобщий гул был ему ответом. Баскаев кивнул, – Я, – сказал он, – не сомневался, что вы попросите меня не наказывать этих двух строго. Как я и обещал, я поступлю, как просит полк, но это единственный раз. Следующего, или следующих, кто забудет кто они и зачем здесь, ждет тюрьма, или дисбат.

Стоит ли удивляться, что после этого, все те, в ком садистские, или просто животные наклонности преобладали над человеческими, прятали свои намерения, и если и делали что-то исподтишка, то в глазах у них был страх, и это было видно.