Коллектив авторов - Посиделки на Дмитровке. Выпуск седьмой

• Название: Посиделки на Дмитровке. Выпуск седьмой
• Автор: Коллектив авторов
• Жанр: Русское современное

«Посиделки на Дмитровке» – это седьмой сборник, созданный членами секции очерка и публицистики Московского союза литераторов. В книге представлены произведения самых разных жанров – от философских эссе до яркого лубка.

Особой темой в книге проходит война, потому что сборник готовился в год 70-летия Великой Победы. Много лет прошло с тех пор, но сколько еще осталось неизвестных событий, подвигов.

Сборник предназначен для широкого круга читателей.

---

Юрий Коваль появился на Горького вскоре после приезда из Татарии, куда был распределен учителем рисования и литературы. В Москву он вернулся с несколькими взрослыми рассказами и целой серией ярких живописных полотен. Скульпторы Лемпорт, Сидур, Силис приняли его живопись с восторгом и даже потеснились на время в своей мастерской. В отличие от художников тогдашнее снобистское писательское сообщество категорически отстранилось от таланта Коваля, и ему пришлось самому пробивать себе путь в литературу, очень медленно, через маленькие издания типа «Мурзилки» или «Малыша», что в конечном итоге и оставило его в детской литературе.

Очевидно, что для каждого творца нужна почва, укрепляющая и питающая его. Думаю, не ошибусь, если скажу, что интеллектуальная атмосфера квартиры на Горького захватила Коваля и стала на время питательной средой начинающего писателя.

14. К осени 63-го года мы были уже вполне взрослыми. Я работала по распределению в одном никчемном прикладном научно-исследовательском институте. Света готовилась родить сына Леню. Ребенку требовался свежий воздух, и мы с ней часто гуляли вместе по переулкам нашего детства.

Я рассказывала Светке о работе. Собственно, о ней рассказывать было нечего. В химическом отделе «наукой» занимались пожилые тетки. С утра они ждали обеденного перерыва и, не дождавшись тридцати минут, бежали в магазин. Вторую половину дня они ходили из комнаты в комнату, гордясь ухваченным мясом. Сами по себе женщины были неплохими, но вид разложенной ими на лабораторном столе говядины оскорблял мое возвышенное, только что полученное в университете представление о служении Музам. Зато в физическом корпусе нашего кино-фото института имелся большой современный кинозал, куда, бросая дела, стекался весь ученый народ, чтобы посмотреть последние фильмы американских и итальянских режиссеров, показываемых для изучения (!) качества пленок зарубежных фирм. На экранах страны шел хороший фильм «Девчата». Фильмы же «Космическая одиссея», «Затмение», «На последнем берегу», «Джульетта и духи», «Евангелие от Матфея» (разумеется, вместе с качеством пленки и звука) казались приветом из Космоса. Я делилась со Светкой новыми впечатлениями – некоторые фильмы она тоже видела в ЦДЛ.

На этих прогулках Света рассказывала мне о своих разногласиях с Женей, тонкими трещинами уже лежащими на их отношениях. Исходив положенное время, мы поднимались в квартиру, я сдавала подругу мужу или Раисе Давыдовне и немедленно уходила, несмотря на отчаянные призывы Светки посидеть хотя бы чуть-чуть.

После рождения Лени Сусанна Михайловна переехала в комнату при столовой, а Света, Женя и Леня поселились в «детской». Мне казалось, что нет ничего особенного в том, что Сусанна Михайловна уступает лучшую комнату, теперь уже правнуку. Точнее, тогда мне ничего не казалось по этому поводу, все было само собой разумеющимся. У Светкиной бабушки было трое детей, шестеро внуков и их друзья, еще правнук – и всем надо было помочь по мере возможности.

15. Мы не заметили, как наступили другие времена, – вся страна стала «инакомыслящей». Покатилась волна политических процессов. Одни за другими шли суды над литераторами. Процессы над Даниэлем и Синявским, над Гинзбургом и Галансковым, над Бродским. Информацию можно было получить из самиздата и слухов, распространявшихся, как считалось, со скоростью 300 км/час. Мы стали больше времени проводить в «родительской» комнате, где жили Раиса Давыдовна и Лева; народ собирался послушать литературные и политические новости.

Как-то Света позвонила мне и «велела» вечером приходить: «Приехал Бёлль, будем с ним фотографироваться». Не надо специально говорить о дружбе Левы и Раисы Давыдовны с немецким писателем – она широко известна.

Я позвонила в дверь, ее мгновенно открыл Лев Зиновьевич. Слева, прислонившись спиной к низкой двери чулана, стоял Генрих Бёлль. Было, похоже, что они присмотрели себе переднюю как самое удобное место поговорить в тишине. Лева помог мне раздеться и представил Бёллю сначала по-русски, потом по-немецки: «Это Ирка Сапожникова, моя дочка». Дочка, доца – так Лева называл всех Светкиных подруг на украинский манер. По-видимому, я была пятнадцатая за вечер, потому, что Бёлль засмеялся и что-то сказал на своем языке. Лева ответил, и они опять засмеялись. «Генрих пошутил относительно количества моих детей», – коротко пояснил мне Лева состоявшийся диалог.

Вся квартира была заполнена людьми, началась суета в поисках места и ракурса для того, чтобы всем сфотографироваться. Решили, что наиболее подходящей местом по освещенности будет комната при столовой. Все двинулись туда густой толпой, но я вдруг передумала и не пошла, решив, что это так же глупо, как собирать автографы. Теперь я думаю, что поступила неправильно, потому, что упустила возможность иметь свою фотографию рядом с Левой и Раисой Давыдовной.

Светкины родители не были диссидентами, никогда не изменяли идеологии социализма, считая его залогом братства, равенства и справедливости. Пройдя войну и лагеря, Лева не обиделся на свою страну, но он был человеком совести и чести, убежденным правозащитником, резко выступившим за права осужденных литераторов на свободу выражать свои мысли. Вместе с Раисой Давыдовной они смело подписывали письма в защиту политзаключенных, навлекая гнев властей и угрозу репрессий. Спасая своих друзей, Бёлль прислал им приглашение в Германию на один год. Копелевы уехали туда в ноябре 1980 года с обратным билетом в Россию. Однако через два месяца их лишили советского гражданства, которое вернули только в Горбачевские времена. Раиса Орлова и Лев Копелев были великими гуманистами, патриотами в духе Пушкина и Толстого, но тогда по молодости я этого не понимала.

16. В конце шестидесятых годов Раиса Давыдовна с Левой и Сусанной Михайловной переехала в кооперативный писательский дом у метро Аэропорт. Света осталась хозяйкой в квартире на Горького. Испытывая безденежье при зарплатах врача и младшего научного сотрудника, она приняла решение сдавать одну из комнат. Они с Женей заняли «родительскую», Леню перевезли в комнату при столовой, а «детская» на 6—8 часов в день начала заполняться для занятий с репетитором троечниками и отличниками, жаждущими высшего образования. Репетиторами оказались хорошо образованные физики-электронщики из закрытого Института во Фрязине; постепенно они переходили в друзья дома, и стиль жизни оставался прежним.

В этот период Орлова начала снабжать меня русской и западной литературой, не публикуемой в стране. Книги Камю, Пастернака, Платонова, Мандельштама, наконец, Набокова приоткрывали тот мир, который располагался за «железным занавесом». Света давала мне книги на сутки или двое, иногда без выноса, и тогда я не выходила из квартиры, пока не прочитаю.

Света мне не раз говорила, что у них на Горького живет домовой, который бродит по ночам, не стесняясь. Как-то мне довелось провести несколько поздних часов в квартире одной. Так получилось, что Света ушла к родителям, Женя был на дежурстве, Леня и Тамара (несменяемая няня) – на даче, у жильцов – пересменка. И вот я лежу на тахте в «родительской» (теперь Светкиной) комнате с «Доктором Живаго» и слышу скрип паркета в столовой, отчетливые шаги по коридору, затем шуршание где-то рядом со мной. Мгновенно возникает желание натянуть плед на голову и таким образом спастись от пришельца. Но в этот момент задребезжал мотор включившегося на кухне холодильника, и все остальное стихло. Когда холодильник умолк, стало слышно, как кто-то настойчиво пробивается ко мне в комнату через потолок. Я отложила книгу, смело прошла по квартире, нашла клочок бумаги и написала хозяевам записку на случай, если погибну. Записка получилась в стихотворной форме и имела мистический оттенок. Листок потом быстро ушел в мусорное ведро, а в памяти осталась только первая строчка: «Слышу топот, стон и ропот…». Жалко, что не помню дальше, поскольку там почти протокольно были зарифмованы услышанные звуки «тишины». Очевидно, что дом стонал под грузом своей истории и давал информацию о себе доступным ему способом. Не зря в науке о свойствах твердых тел (металлов, полимеров, керамики) используют такие «живые» термины, как память, усталость, отдых, время жизни, предыстория.

Дом, в котором жила Света и ее большая семья, был построен в начале века, в 1905—1907 годах, в стиле модерн, замешанном на русских и мавританских мотивах, архитектором И. С. Кузнецовым и предназначался для Саввинского подворья, о чем и гласит табличка, давно прибитая к фасаду. Сам по себе дом огромен, поскольку состоит из двух трехподъездных корпусов, соединенных между собой тремя поперечными связками, за стеклами которых и размещаются винтовые лестницы с площадками величиной с танцзал.