Тимофей Юргелов - Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие. повесть

• Название: Желтый, Серый, Анджела Дэвис, Вулкан и другие. повесть
• Автор: Тимофей Юргелов
• Жанр: Русское современное

Повесть Юргелова награждена национальной детской литературной премией «Заветная мечта» 2009 года. Между тем она может быть интересна как детям, так и взрослым – всем, кто любит хорошую литературу. Кому-то – как полная драматизма история взросления на фоне застойных семидесятых, кому-то – как свидетельство о времени, которое иногда возвращается. Рабочий подзаголовок «Когда империя была большая» сейчас, в пору стремления ее снова расшириться, делает повесть не только интересной, но и актуальной.

---

Костя обошел за домами весь двор, но ничего стоящего не нашел: две перегоревшие батарейки да дохлого голубя. В другое время последняя находка могла иметь какую-то ценность, поэтому он поплевал на него: «Плюнул три раза – не моя зараза, а того кто убил», – и запомнил, где лежит голубь. Им можно, например, пугать девчонок или подбросить в кастрюлю Киндесфатеру. Этот лысый немец, живший в соседнем с его, не «косом», доме имел обыкновение студить на подоконнике свой обед. Мальчики рассказывали, как подкинули ему туда мышь из мышеловки и залезли на сараи понаблюдать, что будет дальше. Ганс надел очки, потом осторожно за хвост выбросил «сувенир» в палисадник, соскреб верхний слой и стряхнул ложку туда же. Затем сел в глубине кухни и начал есть прямо из кастрюльки.

Во дворе без ганса было полно врагов, кому не мешало подложить дохлятину. Взять ту же Музыкантиху, или ее подругу Пузикову. Первая была жилистой, желтушной, на выгнутых как у козла, мускулистых ногах; вторая – розовый студень в розовых рейтузах: вечно рассядется так, чтобы всему двору трусы было видно. Несмотря на различие в сложении, их можно было принять за родных сестер: морды у обеих были как у злых мопсов. На мальчиков они смотрели всегда с ненавистью и подозрением: стоило тем приблизиться к клумбам или бельевым веревкам, тут же из окна раздавался повелительный окрик. Пузо могла запросто кипятком ошпарить, она жила на втором этаже, ее дверь была напротив Костиной. А у Музыки ─ сын-«дебил», в восьмом классе: если поймает, сразу начинает пальцы выкручивать.

Но обитали во дворе и безвредные чудища. Дядя Коля Пузырь был толще и огромнее всех в их районе, а возможно, и в городе. Он был даже толще, чем Пузикова и ее муж вместе взятые. (Это его Костя встретил в первый день, с банкой пива, когда тот шел к Пузикову, с которым они то ссорились, то мирились). Несмотря на то, что по швам его необъятных брюк были вшиты клинья, они все равно не сходились на чудовищном брюхе ― верхняя пуговица была всегда расстегнута. Ходил он в выцветшей майке и шлепанцах, гардероб дополняли засаленные помочи. Багровое лицо, грудь и загривок Пузыря покрывали черные угри, как будто его круто поперчили. Голос напоминал сиплый свисток. Он приходился каким-то родственником Саньке и Олежке.

Обычно Пузыря можно видеть за доминошным столом под ивами, там собирались игроки в секу. Рядом сдает карты его закадычный друг Витя Вмиреживотных. Свое прозвище он получил за устрашающий вид: квадратное туловище насажено на короткие, кривые ноги; длинные руки свисают ковшами до колен; смоляные космы рассыпаны по плечам. Когда он шепеляво заикается, в черной дыре между двумя ископаемыми бивнями игриво извивается розовый язык. «Не будешь слушаться, отдам тебя Вите Вмиреживотных», – пугали мамаши малышей. На самом деле был он вполне безобидным, его любимое занятие, как и у Пузыря, резаться в карты под ивами.

Как только дневная жара уступает место вечерней духоте, из домов появляются их обитатели. На «главной» скамейке собираются домохозяйки во главе с Музыкантихой. Скамейка установлена таким образом, чтобы с нее был виден весь двор – и чтобы весь двор видел ее. Мальчики старались не попадать в их поле зрения, сбоку же они напоминают сторукое, стоногое существо, которое вытягивает одну ногу, потом другую, чешет ее и в то же время подбирает под себя остальные. Достает что-то из носа, сложив на груди свободную пару рук, при этом одергивает подол. Кивает одной головой, сокрушенно покачивает другой и подозрительно озирается третьей. «У него тысяча глаз, или сто тысяч, или даже больше»…

Под ивами тоже все идет своим чередом: на земле бутылка вина, накрытая граненым стаканом, на столе пачка папирос, спички рассыпаны и сложены кучками – картежники играют на спички, – в руках замусленные карты. На лицах глубокая задумчивость. В окне Киндесфатер мирно ест свою чечевицу. Ничто, казалось, не предвещает бури.

Вдруг немец замирает с набитым ртом, высовывается наружу, стараясь заглянуть в соседнее окно – там Гудя начинает настраивать гитару, – уносит кастрюльку, закрывает свое окно. Скамейка тоже приходит в волнение.

– Давно не слыхали! – ядовито восклицает Музыкнтиха, чтобы привлечь внимание всего двора. – А сейчас певец Вуячич вам чечетку зафигачит!

Другие скамейки тоже настораживаются, один стол под ивами остается безучастным к происходящему.

Гудя, не замечая вражеской вылазки, ставит на подоконник магнитофон, сверху водружает микрофон, крутит какие-то ручки. У него рябое, в сплошных веснушках личико, в обрамлении сальных, грязно-желтых сосулек; грудная клетка напоминает стиральную доску. Он садится на окно, поджав под себя ногу, сгибается над микрофоном и берет первый аккорд. «Шизгарес ё бэйби шизгарес у-у-у», – гнусавый, мяукающий голос летит из динамиков. Музыкантиха, а следом Пузикова и вся главная скамейка пытается перекричать певца. Какое-то время Гудя не обращает на них внимания, однако поднятый ими крик мешает ему петь. Тогда он откладывает гитару, склоняется к микрофону: «Облить бы вас всех бензином да сжечь!» – врубает настоящую «шизгару» и куда-то проваливается. В окне возникают две отбивающие ритм, морковного цвета пятки ─ теткам ничего не остается, как изливать свой яд друг на друга.

И вот однажды весь этот заведенный порядок был нарушен самым неожиданным образом. В тот день Костя нечаянно заснул после обеда, что случалось с ним редко, и проспал несколько часов кряду. Проснувшись, он почувствовал, что творится нечто странное. Он умылся, но ощущение нереальности и какой-то занемелой легкости не проходило. Тогда он оделся, вышел на улицу – и там вновь засомневался: а точно ли он пробудился.

Весь двор был уставлен оседланными животными: ишаками, лошадьми, верблюдами ― даже к пустовавшей, что было само по себе невероятно, главной скамейке привязали двух ослов. Воздух напряженно вибрировал от их движения, бряцанья, храпа, а так же от гортанного говора спешившихся наездников. Над разномастным табуном, – в основном, тут были ишаки, всего два верблюда и несколько жеребцов – плыла вечерняя дымка, напитанная запахом табака, конюшни, кислого молока и сладкого кухонного чада. Костя решил, что видит сон про монголо-татарское иго. Неожиданно над спинами ослов мелькнули головы его друзей – они как всегда были в гуще событий.

Санька объяснил Косте, что это еще ерунда – вот, когда отец Карима умер и его хоронили, пришлось ставить во дворе юрту, потому что в комнатах все гости не поместились, а сегодня на поминки съехались одни близкие родственники. Карим обычно не принимал участия в их играх, поэтому Костя был едва знаком с ним.

Возле подъезда старого, не «косого», дома, где жила семья Карима, собралась толпа мужчин. Старики были в меховых шапках и жупанах, подпоясанных платками, молодежь – в пиджаках. Тут же на земле лежал связанный серый баран. Вокруг, визжа, бегали сестры и братья Карима – Костя и не подозревал, что у него их так много. Сам Карим, обычно тихий и незаметный, покрикивал на мелюзгу, задирал взрослых, вырывался с громким смехом, когда те ловили его, убегал и снова возвращался – важно прохаживался среди мужчин, заложив руки за спину. Его чумазая сестренка, с тугим эпикантусом и щеками, была занята тем, что настойчиво тыкала пальцем в глаз барана. Подол ее пестрого платья купался в пыли, поверх была надета бархатная жилетка, под низ – штопанные шаровары. Девочку несколько раз прогоняли от барана, но она опять садилась на корточки возле его головы. Сначала она только трогала напряженно-бессмысленный, окруженный желтой радужкой зрачок, баран при этом закатывал глаза и дергался. (Костя с замиранием следил за ней, боясь, как бы она не выколола похожий на человеческий глаз). Вдруг она, поджав ожесточенно губы, надавила пальцем на глаз ― баран дико заорал и взбрыкнул. Девочка отлетела, села на землю, прошло секунды три прежде, чем она заревела. Аксакал в треухе что-то гневно крикнул и ткнул в ее сторону тростью. Подбежала старшая сестра, рванула девочку за руку ― она описала дугу в воздухе, ― отшлепала наотмашь – та залилась еще пуще, – и увела в дом. Баран продолжал истошно блеять и брыкаться, тогда другой аксакал, помоложе, пнул его носком мягкого сапога несколько раз под ребра. В баране что-то екнуло, он перестал блеять и лишь хрипел и водил боками. Мальчики отошли на всякий случай подальше.

В этот момент к подъезду подъехала черная «волга», казахи расступились, глядя через ветровое стекло в салон машины. Оттуда вышел дородный мужчина, в бархатном пиджаке, он пожал руки аксакалам и остановился поговорить с таким же холеным казахом, в замшевой куртке. Тем временем из машины вышли две казашки, в газовых косынках, в строгих костюмах, и направились в подъезд. Бархатный пиджак, продолжая что-то рассказывать – при этом все замолчали и слушали его, – открыл багажник и поманил двух рослых парней. Те схватили за ноги и бросили на землю еще одного, черного, барана рядом с серым.