Александр Никонов - Я иду к тебе, сынок!

• Название: Я иду к тебе, сынок!
• Автор: Александр Никонов
• Жанр: Прочие приключения

Роман о тяжёлой судьбе женщины, которая в детстве потеряла родителей. Главная героиня романа – Мария Святкина. Одинокая мать узнаёт, что в конце 1994 года её единственный сын, Саша, едет военным эшелоном на Кавказ, где уже разворачиваются тревожные события, и решает ехать к нему, чтобы уберечь его от гибели. Друзья и сослуживцы собирают для неё деньги. А скоро начинаются и боевые действия в Грозном. Она срочно выезжает на Кавказ.

---

– Фу, как напыщенно, – фыркнул Смушников.

– Ты ещё слишком молод, чтобы понимать, что напыщенно, а что от души.

– Не слушайте его, Сергей Мефодьевич, – закричала Ксения. – Это просто прекрасно! Мне ещё никто не дарил розовую ёлку!

Она снова повисла на старичке, целуя попеременно в синеватые от бритья щеки. Маша смутилась, когда к ней подошел Паша и с поклоном протянул букет.

– Это вам, Маша. Пусть новый год будет для вас счастливым.

– Спасибо. Мне это как раз очень необходимо.

4

Новогодние праздники похожи в каждой кампании и в каждой семье: сначала томительное ожидание этого придуманного людьми чуда, когда минутная и часовая стрелка сольются в одну вертикальную линию и зазвучат куранты, потом хлопки пробок от шампанского, крики, поздравления, звон бокалов и… А дальше? А дальше время так же методично и размеренно продолжает свой бег, не обращая внимания на человеческую радость и суету. Времени нет дела до людей, оно продолжает свою неутомимую работу, изменяя планеты, миры, вселенные, самих людей, разрушая одно и созидая другое. Оно неумолимо, и у него нет дат, кроме одной: вечности. Время всегда вечно, оно не молодеёт и не стареет, оно постоянно, как сам Мир.

Об этом думала Маша, когда они все вместе стояли на огромном балконе и смотрели праздничные салюты и фейерверки. И все-таки она пока живет в этом времени, живет в нем и её Сашка. Боже, где же он встречает свой двадцатый первый год: в землянке, в окопе, в танке, или просто спит, усталый и замученный, не обращая внимания на эту условную смену дат. У него сейчас могут быть только две даты: жив или… Маше даже в душе ужаснулась: нет, нет, второй быть не должно, не будет никогда, никогда, никогда!

Маша вспомнила, что когда Ксения подарила Сергею Мефодьевичу мясницкий аргентинский нож в кожаных ножнах с сыромятным ременным плетением, как зажглись его глаза. А потом он показывал им свою коллекцию ножей, которая занимала целую комнату, и они были повсюду: на стенах, в шкафах, в старинных комодах. Сергей Мефодьевич рассказал, что его коллекция началась с немецкого штыка, который ему пытался всадить в рукопашной один фашист. Нож скользнул по железному портсигару, лежащему в нагрудном кармане, пробил телогрейку, содрав клок мяса с груди, и застрял в ватине. Пока фашист пытался вытянуть своё оружие назад, молодой Сергей успел схватить того за глотку и переломить хрящ. Этот штык он тогда оставил на память.

А потом Ксения с Павлом где-то уединились, а Маша рассказывала Сергею Мефодьевичу о своей беде. Хозяин был прекрасным слушателем, он не перебивал и не требовал разъяснений. Лишь в перерывах, когда Маша умолкала, собираясь с мыслями, он задавал наводящие вопросы. Выслушав её историю, он сказал:

– Вот что, душенька, обещать я тебе ничего не буду. Хоть я и генерал, – а генералов в отставке не бывают – и у меня много связей, но, сама понимаешь, годы уносят друзей и бывших сослуживцев в мир иной. Скоро я сам там буду. Вот это правильно, что ты мне не говоришь, мол, вы ещё молодой, здоровый, проживете ещё о-го-го сколько! Нет, душенька, у всего свой срок. Сейчас новогодние каникулы, и продлятся они ещё дня четыре, так что на работе вряд ли кого застанете. В разные общественные приемные ходить не советую, они созданы для отвода глаз, чтобы угодить разным правозащитникам, которые борются не только с неугодным им режимом, они борются с любой властью, какая бы хорошая она не была. У этих людей такая харизма – бороться, бороться и ещё раз бороться. А с чем или с кем – это неважно.

Скоро появилась Ксения, розовая от румянца и довольная, словно мартовская кошка. У неё даже голос помягчел, она только что не мурлыкала и не терлась об Павла, который появился вслед за ней с таким невинным видом, будто они игрались в кошки-мышки.

Провожал их один Павел. Сергей Мефодьевич расцеловал обеих у порога и сказал, что с недавних пор после виновозлияний его почему-то тянет не к женщинам, а ко сну. Москва не спала, она гуляла, смеялась, дралась, кидалась в снежки, влюблялась, сходила с ума, пела, плясала, иногда ругалась и снова мирилась. Работали все бары, кафе и рестораны, стараясь опустошить кошельки благодушных горожан. Улицы сверкали разноцветными огнями реклам, ёлочных гирлянд, фейерверков, фонарей и человеческими улыбками.

И никто ещё не знал, что главный генерал страны в эти минуты на улицах Грозного преподносил себе подарок к дню рождения и отмечал новый год фейерверками из орудий, кострами из бронетехники и живого человеческого мяса, сотнями трупов солдат, офицеров, чеченских боевиков и мирных жителей. Москва беззаботно веселилась и гуляла, уверенная в том, что пламя той начавшейся далекой войны не опалит стен древнего Кремля, не затронет судьбы москвичей.

Маша и Ксения уснули, уверенные в том, что так удавшаяся новогодняя ночь сулит им радость, покой и блаженство на весь год, ведь по народным приметам: как встретишь новый год, таким он и будет.

Но уже на следующеё утро у страны наступило похмелье от вина и опьяняющих вестей с Кавказа: российские войска с боями вступили в мятежный Грозный и методично и уверенно, улицу за улицей, дом за домом освобождают его от незаконных вооруженных формирований, восстанавливая конституционный порядок. Опьяненные свежей кровью сенсаций, журналисты телеканалов показывали правду о войне, процеженную через сито военной цензуры. Словно гиены, почувствовавшие запах свежей крови, на Кавказ устремились полчища операторов, журналистов и корреспондентов со всего света. На полосах газет и на экранах замелькали кровь, горе, грязь – то, что называется лицом войны.

У счастливой Ксении не было ни радио, ни телевизора, и потому Маша ещё несколько дней была в спокойном неведении относительно событий в Чечне. За два праздничных дня они перегостили у всех знакомых, сходили на концерт новоявленной эстрадной дивы, после крика которой у Маши всю ночь болела голова, и посетили выставку новомодного художника, который своёй мазней пытался донести до своих почитателей свой богатый духовный мир.

Ошарашил её Сергей Мефодьевич, когда она вместе с Ксенией пришла к нему, чтобы узнать о Сашке хоть что-нибудь. Сергей Мефодьевич усадил их за чай, долго приглядывался к Маше, потом сказал:

– Вы, Маша, видно, телевизор не смотрите и газет не читаете.

Маша виновато улыбнулась:

– Праздники же, да и у Ксюши ничего этого нет.

– М-да. Значит, вы не знаете, что происходит сейчас на Кавказе. – Маша поставила чашку на стол и застыла в предчувствии неприятного. Сергей Мефодьевич заметил её напряжение и поспешил успокоить: – Нет, нет, Маша, про вашего сына я ничего определенного не узнал. Только точно могу сказать, что внутренние войска в боях сейчас не участвуют, у них другие функции.

– В боях? Каких боях? – Маша побелела. – Это там?

– Да, да, душенька, на Кавказе началась самая настоящая война. Бои в Грозном, очень много жертв. – И с горечью добавил: – Никогда не думал, что придётся воевать нашим внукам.

В сердцах Сергей Мефодьевич некрепко изругался:

– Политики хреновы! Неужели не ясно было, что с Кавказа ни в коем случае нельзя выводить войска. Надо же до такого додуматься: оставить Дудаеву всё вооружение. Да тут слепому было понятно, что оно рано или поздно выстрелит…

После этого разговора Маша уже ни дня не сидела дома. Она толкалась повсюду, надоедала, требовала, стучала кулаком, плакала. Но вс было нпопрасну: никто ничего не знал.

Однажды, встав утром, она долго лежала в постели и после долгих раздумий поняла, что ничего здесь не узнает и не добьётся. Ну, кому она и тысячам бегающих по московским начальственным кабинетам женщинам нужна со своими горестями и страданиями. Как грубо и афористично иногда замечал Лёшка: «Кого е… чужое горе.» Лёшка, милый, надежный друг Лёшка! Как он там сейчас? И она решила не медля позвонить домой. Боже мой, дом! Где он сейчас, этот её дом? Там, в родном городе, в Москве или на далеком Кавказе, где томилась половинка её души?

Дозвонилась она довольно быстро, но трубку никто не брал. В её квартире тоже никого не было. Маша взглянула на часы: ну, Галина, понятно, на работе, но Лёшка в это время всегда находился у себя. Побродив по шумному залу почтамта, позвонила снова. Трубку сняли сразу.

– Да, налоговая инспекция, – услышала она его голос.

– Лёша, привет, это я.

Маша почувствовала, как он вдруг замешкался:

– Маша, ты? Откуда? Ты все ещё в Москве? Как Москва? Стоит? Что там нового? Переворотов больше не ожидается? Как прошла встреча с Ельциным? Передавай ему большой привет от меня.

Ох, не зря Лёшка балагурил, не зря тянул кота за хвост. Маша резко спросила:

– Лёшка, что случилось? Говори, гад!

Алексей замолчал, шумно задышал в трубку, потом спросил: