Геннадий Мурзин - Сказания новой Руси. Рассказы, сказки, памфлеты, эссе

• Название: Сказания новой Руси. Рассказы, сказки, памфлеты, эссе
• Автор: Геннадий Мурзин
• Жанр: Историческая проза

В книгу «Сказания новой Руси» автор включил более 70 самостоятельных литературно-художественных и публицистических произведений, написанных им за последние двадцать лет. Здесь и рассказы, и современные сказки для взрослых, и острые памфлеты, и актуальные очерки, и эссе на злобу дня, и принципиальные статьи, вскрывающие язвы повседневной жизни.

---

– Хорошо. Я заберу, передам генералу, обрадую.

– Возьмите также два кольца, украденные у Иссимбаева, – сказал Астафьев и добавил. – А насчет денег, увы, нет. Девушка потратила, – он кивнул в сторону сидевшей.

– Она? – спросил Воробьев и посмотрел девушке в лицо и тотчас же перевел глаза на стоящего Астафьева, потом и на Корепанова. – Это еще что за шуточки!

– Никак нет, товарищ подполковник.

Воробьев, округлив от злобы глаза, прошипел:

– Издеваетесь?.. Ну, я вам… – он снова повернулся к сидевшей девушке. – Ты что тут делаешь?! А, ну, марш домой.

Девушка, опустив голову, встала и направилась к выходу. Астафьев смотрел и не сразу врубился в происходящее. Но его осенила страшная догадка.

– Товарищ подполковник, так она…

Воробьев повторил:

– Марш домой. Я заеду, с твоей матерью поговорю!

– Товарищ подполковник, но мы не закончили…

– Комедию?! Я… я вам такую комедию устрою, что…

– А, впрочем, пусть идет, – сказал, грустно усмехаясь, Астафьев. – Но, Наташа, если понадобишься, вызовем по повестке.

Девушка ничего не ответила и вышла из кабинета. По лицу подполковника можно было догадаться о его нынешнем состоянии.

– Вы продолжаете? Какая может быть повестка? – прошипел он.

– Т-т-товарищ подполковник, – с трудом выдавил из себя Корепанов, – так она… она ваша дочь?!

– Идиот, о чем ты спрашиваешь? Разумеется.

– Но… мне сказали, что у вас нет дочери, что у вас два сына.

– Сыновья – от второго брака, а дочь, Наташа, от первого. Мы развелись семнадцать лет назад.

Воробьев стал остывать.

– Скажите, где вами задержанная воровка?

Астафьев и Корепанов переглянулись.

– Она… она только что была здесь, – ответил Астафьев.

– Почему отпустили?

– Не мы, а вы… товарищ подполковник.

– Что за чушь! Никого я не отпускал.

– Вышедшая только что ваша дочь и есть та самая нами задержанная…

– Что-о-о? Что сказал?! Моя дочь воровка?!

– Извините, товарищ подполковник, но получается, что так.

Воробьев от неожиданности плюхнулся на стул. И минут пять ничего не мог произнести. Он только хватал ртом воздух, явно задыхаясь. Корепанов налил в стакан воды и поднес. Воробьев залпом выпил. И чем дальше, тем больше его лицо покрывала мертвенная бледность.

Астафьев спросил:

– Вам плохо, товарищ подполковник? Может, врача?

Воробьев с трудом встал.

– Извините, что накричал… Я пойду… генерал ждет… надо вернуть похищенное… А… вас прошу… а?

– Конечно, товарищ подполковник. Это не нам все равно решать. Генерал все равно не решится давать ход делу. Для меня, например, это сразу было ясно. Так что один сюрприз или два – уже не важно.

– Какой ужас, какой ужас, – все повторял Воробьев, выходя нетвердой походкой из кабинета.

– Как бы чего с собой не сделал, – заметил Корепанов, явно сочувствуя подполковнику.

– Не думаю, – Астафьев грустно усмехнулся. – Это – шок. А шок, как известно, проходит. Особенно у таких… Ладно, Стас, идем по домам. Мы с тобой, во всяком случае, свою работу сделали. Остальное – не нашего ума дело.

Сказки

Чудеса в решете

Мы рождены, чтоб сказку делать былью…

(Из ура-патриотической песенки).

Пролог

Многие века пребывает на Земле необыкновенно сказочная страна, обитатели коей, овеянные сонмищем мифов и легенд, сами по себе не менее сказочны.

В бесчисленных летописях упоминается, можно даже сказать, делается прямо-таки упор на то, что страна эта уникально огромна: на самом резвом коне скакать – не перескакать; на быстроходном авто мчаться – не перемчать; на стремительном и беспрестанно дудящем и пыхтящем поезде неделями надобно ехать – не переехать; лётом лететь на ковре-самолёте – одним днем не перелететь; месяцами плыть бесчисленными морями-океанами – не переплыть. Как справедливо воспевают народные певцы, её, то бишь сию страну, «глазом не обмеришь, не упомнишь ейных городов». С севера на юг и с юга на север мчат свои воды тысячи бурных рек и речушек, а в них, если верить на все сто процентов обитателям, всякой живности видимо-невидимо, стало быть, закинешь невод и выволочешь на берег столько серебристо подпрыгивающей рыбёхи, что жрать и не пережрать. А дубравы ее? На тыщи вёрст тянутся дремучие леса: их лихие люди пилят-рубят, а все перепилить и перерубить никак не могут. А земли ее? В недрах, сказывают сведущие в сём люди, прячутся несметные сокровища, и не только злато-серебро иль там всякие бриллианты, а и моря нефти и океаны газа.

Живи, короче, самобытная страна да богатей уникально – на счастье и радость ее уникальных обитателей.

Кстати, об обитателях. О них – особое слово, потому как того стоят.

Радетели и благодетели, рядящиеся в патриотическую тогу, мудро подмечают, что оным обитателям весь мир страшенным образом завидует. Всяк злобой полыхает, аки Змей-Горыныч на Ванюху-солдатика: испепелил бы, да не в силах: верткий шибко тот Ванюха.

Есть, да-да, есть повод для зависти, ибо никому боле на Земле так не повезло. Ну, скажите, кто еще-то может лежать себе на печи да полёживать, а мимо сокровища, не пресекаясь, все плывут да плывут? И ведь, зараза, обитатель сей страны мнет бока, не зная горюшка, да весело покряхтывает, попивает медовуху крепчайшую да разудало попевает. Иноземец, у коего с нервишками не все в порядке, глядучи на лежебоку, начинает дергаться: чего, дескать, лежмя-то лежать; слезь с печи-то да в лес хоть сходи, дровец наруби.

– Ха! – ответствует обитатель, почёсывая кудлатую и давненько немытую головёнку да громко и протяжно позёвывая, то есть раздирая хайло во всю ширь, оной страны-чудесницы, страны-кудесницы. – Дурак, что ли, чтобы без нужды потеть? Стоит, – говорит, – мне гаркнуть во весь роток и те самые дровишки, – говорит, – сами примчатся, сами в печь загрузятся, сами возгорятся.

Иноземец очумело вращает шарами.

– А ежели, – спрашивает, – жрать сильно захочется?..

– Хе! А страна моя на что?

– Страна? А при чем тут страна?

– Ну и тупые вы, иноземцы, такие тупые! – выкрикивает в сердцах лежебока. Почесав еще усерднее в затылке, снисходительно поясняет. – У моей страны все самобытно и уникально: мне, к примеру, стоит трижды хлопнуть в ладоши и на моем столе раскинется скатерть-самобранка, так что ешь-пей, сколько душеньке захочется.

– Ага! – потирая в удовольствии ладони, восклицает иноземец. – Твои хлопки, да к тому же троекратные, – это уже труд!

– Кто бы спорил, – лежебока хмыкает с печки, – но этот труд, совершаемый мною не потея и в удовольствие.

– Не понимаю, – произносит иноземец и пытается еще что-то произнести, но ему абориген не дает.

– Где нас понять! Это вы такие простые, такие простые, что взглянешь раз – и все яснее ясного. Нас же надобно подолгу рассматривать, чтобы хоть что-то в нас углядеть. Тем мы и чудесны.

В самом деле, чудное прет из всех щелей. Скажем, в отличие от немца, обитатель-оригинал этой страны на перекрестке не станет тупо стоять и по-бараньи тупо глядеть на светофор, предостерегающе мигающий красным, а ринется, ловко ускользая от колес автомашин и горделиво ухмыляясь, вперед.

Или тот же француз: ему, тупорылому, даже в голову не придет, чтобы помочиться в лифте, или справить большую нужду на лестничной площадке собственного дома, а обитатель страны, о коей идет речь, сделает всё это, не раздумывая, хотя в нескольких метрах его собственная квартира и с собственным унитазом. Прелесть для него вся в том, чтобы нагадить, чтобы гадость видели и чувствовали другие.

А чопорные англичане, извиняющиеся перед всеми и даже за то, чего они никогда не сделают? От такого занудства, считает наш обитатель, сдохнуть можно; сей абориген воспринимает за честь нахамить любому, обложить по-крупному каждого и опять же обожает все это делать публично.

Иноземец, узрев этакое, только покачает головой. Иногда, правда, после обретения дара речи, все-таки спросит:

– Не стыдно?

В ответ – услышит лишь зычный хохот и вековую мудрость: стыд, дескать, – не дым, глаза не выест.

И японец тоже хорош: снимет взяточку на грош, а после долго-долго кланяется, виновато кается и до конца своей жизни у всех просит прощения. Ну, как тут соседу японца не взъерепениться и не начать плеваться, а? Ведь наш-то брал, берет и будет брать всегда (если не «зеленью», то борзыми щенками непременно) и при этом никаких там угрызений или еще чего-нибудь этакого, диковинно-заморского чуда.

При всем при том обитатель сказочно богатой страны непритязателен в быту: готов десятилетиями жить в какой-нибудь халупе, одеваться во что попало, носить на вечно немытых ногах лапти или, в самом крайнем случае, пластиковые «шлёпки», завезенные одним из южных соседей. И это не по бедности или скупости, а, как сам обитатель заявляет, единственно из-за пользительности для тех же его ног: не преют, говорит, и не потеют, так что тратиться на благовония уже не надо. Стало быть, опять-таки выгода!