Александр Юдин - Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн

• Название: Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн
• Автор: Александр Юдин
• Жанр: Русское современное

«Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн» – произведение остросоциальное. Поклонники романа найдут в нем присущие этому жанру любовь и верность, горечь разочарования в родном человеке, холод отчуждения супругов и новую страстную любовь. А для тех, кому «по силам» думать о будущем страны, «кто жил и мыслил», «кого сомнения тревожат», увидят в нем то, что, как иронично заметил поэт, «часто придает большую прелесть разговору»…

---

На сей раз на его челе, кроме удовлетворенного тщеславия, изображающего невозмутимость детектива, Дмитрий заметил еще что-то вроде высокомерной погруженности в собственные ощущения.

– Привет.

– Привет.

– Где Грушин?.. Афанасьев его спрашивает. Говорит, еле дозвонился: один телефон молчит, другой постоянно занят.

– Все естественно: там никого не было, а тут я сидел на телефоне. Донесения кое-какие принимал. Грушину адресованные. А сам он в бегах. Министра федерального пасет.

– Что еще за министр?

– Бес его знает. Один из имеющих доступ к финансам. Актив какой-то был на «Калининце» с участием этого самого министра. Подхватили его под локотки, когда отгремели речи, и куда-то увезли – может, в администрацию, а может, на директорскую дачу – фонды выколачивать. И, прослышал я краем уха, удалось его уломать на несколько миллиончиков. Вот и подсунули ему Грушина, пока не сбежал на самолет. Засвидетельствовать почтение, – чуть дрогнули губы и веки в усмешке, которая, видимо, означала всепонимание непроницаемо-ироничного скептика. – Грушин должен ввернуть в интервью такой вопросик, чтобы бедняге министру ничего не осталось, кроме как подтвердить свое согласие на выделение дополнительных миллионов. А интервью в газете – это какой-никакой документ. Наш бедный Самодержец с перепугу чуть было не поручил это дело мне, да вовремя спохватился. Крупная игра! Тут нужен маэстро, профессионал экстра-класса. И свой в доску, которому можно довериться, о нет, не так – выше: которому можно доверить государственную тайну.

– Темнишь? – спросил Дмитрий.

– Чего ради? – обиделся он.

– Ладно. Мы тут треплемся, а человек ждет. Скажи толком: будет или нет сегодня Грушин?

– По всей вероятности, нет. Если будет, то мимоходом-мимоездом, весь в мыле, счастливо возбужденный, гордый оказанным высоким доверием, и вряд ли удостоит вниманием коллегу с периферии.

Дмитрий вернулся к себе, поднял трубку со стола:

– Алло, Миша, нет Грушина и, видимо, не будет. Брякни завтра.

Скинул пиджак. Сел за стол. Ни о чем думать не хотелось. Писать не хотелось. В голове чугунно ворочалось тупое, тяжелое раздражение. В руках, ногах – по гире. Может, просто физический нуль? Или эмоциональный.

Притопал Трошкин, увалился в кресло, задрал ноги на стул – выше головы, уставился пристально, нахально, как на копошащуюся возле сапога козявку. Его явно одолевал просветительский зуд.

– Так кого там обихаживает Грушин, – спросил Дмитрий: все равно не уйдет, пока не выговорится.

– А какая тебе разница? Меня лично забавляет другое. Грушин вот… нужный человек? Нужный. Специалист, то бишь трепач высокой квалификации, миллионные сделки проталкивает. Весь – душой и телом предан своему ремеслу, и там, – ткнул пальцем в потолок, – кое-кто его приваживает, а все равно не хозяин жизни. Там, – опять показал пальцем вверх, – в любой момент, чуть что не понравилось, запросто сколупнут. Парадокс! Нда-а… При коммунистах была борьба за кресло, а теперь – за собственность. Но суть та же: кто кого сгреб, тот того и… Мы Осташкова, нашего молочного короля, затравили, в помоях утопили, с инфарктом слег человек и неизвестно, выберется теперь, сядет ли когда в свое рабочее кресло. Казнили его за то будто бы, что неэффективно вел хозяйство, не мог наладить прибыльную работу. Но мы-то знаем, что тем он оказался виноват, что кое-кому захотелось его предприятие скушать. И что получается? Получается, что мы подготовили почву для рейдерского захвата и примолкли. А на «Калининце» – полусекретном, между прочим, предприятии – уже два года все летит кувырком, кое-кого гнать там надо в три шеи с насиженных кресел, но мы этого как будто совсем не видим, и ни директора, ни прочих еще ни разу не лягнули. Почему? Не знаешь? И я не знаю. Но вот погоди, выколотят для завода фонды, наладится положение – и запоем мы дружно хвалу предприимчивости, дальновидности руководства и ведущих специалистов. Кто, кому тут брат или сват – факт мной не установлен, но чувствую: есть то ли у директора «Калининца», то ли у кого-то еще где-то шерстяная рука, может, братская, может, дружеская… А ты говоришь…

– А что я говорю? Я только говорю, что ты же и загонял в гроб Осташкова своими филиппиками, точнее, словесной эквилибристикой. Ты уж, слава богу, сколько тут работаешь, и конечно, прекрасно знаешь, что он мужик стоящий, что не в его хозяйстве нужно искать причину перебоев с поставками молочных продуктов, а в скверном положении на молочных фермах. Его заводы задыхаются из-за нехватки сырья, им нечего переабатывать. Знал ты это? Знал. Должен был по крайней мере знать. И тем не менее вцеплялся в глотку королю.

– Брось разыгрывать из себя святошу. Ты бы не вцепился в глотку, если бы тебе скомандовали: «фасс!»? И если бы ты знал при этом, что тот, кто заправляет молочными фермами области, ближайший родственник…

– Нет, не стал бы, – оборвал его Дмитрий. – Не стал бы – и все.

– Ну-у?.. Вот так бы взял и не стал?

– Взял бы и не стал

– Дела-а… Значит, попер бы поперек линии администрации?

– А при чем здесь она?

– Как при чем?! Х-ха-а, смешной ты парень. Вчера родился, что ли? Ведь все адреса, все темы для наших филиппик и разных прочих опусов наш Самодержец черпает в администрации – на заседаниях или в кулуарах. Без нее он и шагу не сделает. Просто побоится. Мы же чей орган? Помнишь?.. Да-а, дела… Плох тот журналист, который видит дальше губернаторской команды.

– Ты хочешь сказать: плохо тому журналисту, который пытается видеть дальше администрации?

– Можно и так, – просверлил он Дмитрия острыми буравчиками сузившихся глаз; а губы снисходительно улыбались. – Ну сам посуди, как можно видеть дальше администрации, если она пользуется основательными справками, подготовленными видными специалистами, а в твоем распоряжении – пестрая мешанина фактиков, добытых самодеятельным путем из сомнительных источников?

– Ну сам посуди, – в тон ему ответил Дмитрий, – может ли администрация иметь точную картину событий и прочего, если будет располагать информацией таких специалистов, как ты, которые при составлении справок учитывают, кто с кем находится в родстве?

– Я справок губернатору не даю, – отрезал Трошкин. – Я только пописываю статейки на основании информации его аппарата. Играю в кон.

– Как бы не так. Каждая твоя статеечка в кон – это справка о том, что ложная информация, которой располагает администрация, правдива. Ты заявляешь об этом публично, на всю область и тем самым ставишь на ложной информации жирную печать: «Верно. Обжалованию не подлежит».

– Да кончай ты… – раздраженно махнул рукой Трошкин.

– Что «кончай»?

– Блефовать кончай. Как и я, и все мы, ничего ты из себя не представляешь. И нечего из себя корчить святошу, радетеля за правду-матку. Даже если бы ты и был им, радетелем, то все равно у тебя был бы только один вариант распорядиться этой добродетелью – оставить ее при себе.

– Хм… – обличаешь вот, маски срываешь… Но трудно, знаешь, если вообще возможно, ждать порядочности от того, кто уверовал в пансвинизм. Ведь если исповедуешь его, если убежден, что всякий встречный-поперечный только тем и озабочен, чтобы выхватить себе жирный кусок, то так легко оправдать любую пакость собственного производства.

– О, боже, сохрани его и помилуй! – задергался Трошкин в беззвучном истерическом смехе. – Ну что ты размахиваешь своей чистоплотностью?! Ты такой же моральный и интеллектуальный евнух, как и… Тебе вырезали яйца уже при поступлении в нашу досточтимую фирму. Работать здесь – это уже значит быть кастратом, ты, считай, по собственной доброй воле заключил договор на самооскопление. Или ты этого не понимаешь?.. Да нет же, не поверю, не такой уж ты глупый парень.

– Увы, Трошкин, глупый я. Глупый, хотя и кое-что понимаю. Ты вот сообразил: плетью обуха не перешибешь и сунул плеть за голенище – целей будет. А я все никак не возьму в толк: почему это – не перешибешь? Мне все кажется, видишь ли… потому и королят разные там новые хозяева жизни, что у их ног пресмыкается всякая хитромудрая мелочь.

– Опять знакомые мотивы, – усмехнувшись, скучливо покачал головой Трошкин. – Бороться и искать, найти и не сдаваться… Ну, а ради чего это – бороться и искать? Ради чего упираться, жертвовать собой или хотя бы какими-то удобствами, благополучием? Ради всеобщего счастья? Но это утопия. Что ты упираешься, Седов? Ну как пионер желторотый… Мы же это уже проходили – пытались наперекор всем издревле установленным мировым порядкам бороться за равное счастье для всех, но убедились, что это блажь, и вернулись на круги своя. Стали, как все, мирно строить капитализм.

– Ну, во-первых, не все и не как все, – отрезал Дмитрий. – Во-вторых, похоже, все-таки сильно поторопились, и потому получилось через пень-колоду. А в-третьих, и у капитализма бывает человеческое лицо.