Александр Юдин - Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн

• Название: Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн
• Автор: Александр Юдин
• Жанр: Русское современное

«Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн» – произведение остросоциальное. Поклонники романа найдут в нем присущие этому жанру любовь и верность, горечь разочарования в родном человеке, холод отчуждения супругов и новую страстную любовь. А для тех, кому «по силам» думать о будущем страны, «кто жил и мыслил», «кого сомнения тревожат», увидят в нем то, что, как иронично заметил поэт, «часто придает большую прелесть разговору»…

---

– К нам пришел гость. Может, не будем при нем выяснять наши отношения? – предложил Семеныч.

– А-а, пусть слушает, – махнула она рукой. – Он парень порядочный. Не разбрешет. А мне… Должна же я когда-то высказаться. Должна наконец сказать тебе, что ты ненормальный. Надо же быть хоть чуть-чуть дипломатом, надо уметь лавировать. Ну что ты, скажи мне, что ты опять лезешь на рожон? Выкидывали уже тебя однажды за такие штуки – мало? Дождешься: и здесь выкинут. Скрутят по рукам и ногам – и выкинут. Христом-богом прошу тебя: не испытывай ты редакторского терпения, будь с ним поласковей, поснисходительней. Потому что… ну, может, и понимает он твои завихрения, твою зацикленность на порядочности, да ведь человек он зависимый. Ты же это прекрасно знаешь. И ничего уж тут не попишешь… Хулу и почести приемли равнодушно… Так сказал Пушкин, и ты сам себе так скажи. И не лезь на рожон. Пусть тебя отрезвит, излечит хотя бы… тщеславная надежда, что такие, как ты, должны беречь себя ради здоровья окружающей среды.

Семеныч коротко гоготнул, смущенно глянув на Дмитрия. Зоя Владимировна, высокомерно изогнув бровь, продолжила как ни в чем не бывало:

– Или, еще лучше, пусть тебя останавливает трезвая мысль, что ты должен выжить. Понимаешь? Просто выжить. Ну, а если это тебя не устраивает, если это тебе кажется мелким, то убеди себя, что ты должен выжить, чтобы творить добро. Если ты не поймешь всего этого, то ты просто… обыкновенный псих, и ноги моей здесь больше не будет. Я не хочу иметь ничего общего с психом. Знаешь, как это называется у психиатров? Утрата защитных функций. Что-то вроде этого.

– Ладно, пусть я псих, пусть я болен. Но, Зоя, я же болен красиво, – примирительно улыбнулся Семеныч. – Во всяком случае более благородной болезнью, чем свинство или сифилис. А? Зой! Чуешь разницу? Красиво болен, – осклабился он, стараясь, видимо, разрядить накалившуюся до прихода Дмитрия обстановку.

– Смотри-ите-ка на него-о! Нет, вы только посмотрите на него, Дима! Он еще и паясничает, – возмутилась Зоя Владимировна. – Пижон! Престарелый пижон, —запричитала она, срываясь на нервный смех. – Кому ты что докажешь этой своей позой! Не мечи бисер перед свиньями! Знаешь это? Вот и не мечи. Ты же совсем один. Кому ты нужен, кому что докажешь?

– Нну-у, может, и один – не знаю. Не думаю, что это так, – сказал раздумчиво Семеныч. – И вдруг глаза его повеселели: – Хо, Зой, послушай-ка… Вот тебе жалко меня? Жалко. Значит, ты все—таки меня понимаешь. Выходит, я уже не один, нас по крайней мере двое. Так ведь? Так. А Дима? Почему ты его не берешь в расчет?.. Почему же мы, трое более или менее порядочных людей должны пасовать перед свинством? Давай будем последовательными, Зоя. Пусть хоть весь мир сойдет с ума…

– Гос-споди! Какой же ты непробиваемый! – простонала она, глядя на него восторженно-влюбленными глазами.

Наверно, этим своим непроходимым упрямством он и был дорог ей. Она боялась за него. Она готова была спрятать его, как наседка цыпленка, под крыло. Она на все готова была ради него, ради того, чтобы он только жил и оставался такой, как есть. А ее слова… Что ее слова? Не всегда люди говорят самые убедительные слова для того, чтобы убедить других. Часто это только способ убедить в чем-то самого себя.

– Ума не приложу – как тебя убедить, – сказала вдруг Зоя Владимировна совершенно спокойно. И рассмеялась почти весело. – Ладно, бог с тобой. Живи, – поцеловала его в щеку и ушла.

Все оставалось на своих местах. Он должен был оставаться, по ее убеждению, жертвой собственной порядочности, она – мучиться опасениями за него. Каждому свое.

…А радиоприемник негромко играл грустно-веселую песенку: «Арлекино, Арлекино, нужно быть смешным для всех…»

Владимир Семеныч отошел к окну. Завернув правую руку, почесал большим пальцем под левой лопаткой. И вдруг сморщился болезненно.

– Что с тобой? – обеспокоенно спросил Дмитрий.

– Да так… Ничего особенного. Сердечко малость поскребывает. Грызуны какие-то завелись – никак не выведу окаянных… Выпить бы малость, а? Ты как насчет этого?

– Да я не против, но… тебе-то можно?

– Чепуха. Все можно. Как раз сейчас-то и можно. И нужно… Давай так… Тут под боком прекрасное злачное место есть. Хотя… – он недоверчиво покосился на Дмитрия. – Возможно, ты брезгуешь подобными заведениями… Это элементарная забегаловка.

– Не брезгую, – спокойно отрезал Дмитрий.

– Ну и великолепно, – оживился Семеныч. – Я лично предпочитаю такие заведения всякому там модерну. Здесь народ попроще. Да и почестнее. Правда, есть и жалкая, отвратительная грязь. Но кто знает, где ее больше. Среди модерна-то жулья всякого, снобствующих бездельников, развратников – несть числа; они там срывают цветочки жизни…. А сюда приходят не столько безмятежно поразвлекаться, сколько поговорить по душам или помолчать за стаканом вина. Здесь, между прочим, и обретается основной контингент тех, кто пишет нам жалобы. А знать клиента в лицо – сам понимаешь…

Они вышли на улицу.

– Как к Щеглову-то съездил? – спросил Семеныч.

– А-а… мало хорошего, – отмахнулся Дмитрий. Рассказал ему вкратце о командировке.

– Ну вот, а ты говоришь, мало хорошего, – сказал Семеныч весело. – По крайней мере получил представление, что жизнь кое в чем не согласна с теми требованиями, которые предъявляет ей наша газета, она не влезает в узкие газетные рамки. Это же очень полезно усвоить, от этого же умнеют.

– Так если бы… – кисло возразил Дмитрий. – Написать бы как есть, что видел, слышал, да ведь зарубят.

– Зарубят. Это как пить дать, – согласился Семеныч. – Можно, конечно, потолковать с Самодержцем, попробовать убедить, соблазнить интересной темой… По-моему, он вообще-то мужик неплохой, но, увы, – не нашего поля ягода. Другими категориями мыслит. Стаж административной работы у него не малый, но в журналистике не силен. Он и планерки-то иногда ведет, будто закрытые чиновничьи сходки, и материалы в газету отбирает по принципу: все, что мы знаем, должно остаться между нами, а вот это – что ж, это можно и опубликовать, в этом ничего особенного нет. Да тут еще Клюшин его с толку сбивает. Пасется в кабинете, напевает свое, а он и развесил уши, внимает. Сумел прохиндей внушить ему, что он первое перо в редакции.

– То-то и оно, – вздохнул Дмитрий. – Так что придется, видимо, по итогам поездки к Щеглову выруливать на чушь, заказанную кем-то в администрации.

– Валяй, ври, – равнодушно сказал Семеныч. – Не ты первый. История тебя простит. Врут не только газетчики.

…На бойком месте, между супермаркетом, небольшим сквером с массой укромных уголков и трамвайным кольцом, где никогда не бывает пусто, приютилась современная избушка на курьих ножках – из нескольких панелей с наполнителем и широченными окнами с трех сторон. Обстановка – более чем демократичная. В тягучих волнах синевато-сизого чада за стойкой колыхалась белокурая, синеокая, улыбчивая особа трудноохватываемого объема с широкими золотыми кольцами на пальцах. Она то и дело протягивала наполненные стаканы оживленно балаганящей разношерстной клиентуре: степенным, наглаженным мужчинам с печатью уверенности, достоинства на лицах, крепким, проворным парням с длинными патлами, замызганным типам, хмуро взирающим на публику остекленело-красными глазами на опухших физиономиях.

– Два стаканчика портфейна, – сказал Семеныч толстухе за стойкой, нарочно произнеся «ф» вместо «в». Попутно матюкнул какого-то шустряка, попытавшегося пролезть за вином без очереди.

В этой полустеклянной избушке, пропитанной сивушными парами, он вел себя так, как здесь было принято. Не случайно он приглядел эту экспресс-кафешку. Рестораны ему да-вно были не по карману. Вера посвятила Дмитрия в его тайну: он почти всю зарплату отправлял в Москву – бывшей жене с дочерью. Себе оставлял только чуть больше прожиточного минимума. Однако Дмитрий с трудом уговорил его разделить пополам расходы за посещение кафешки. «Я пригласил – я и расплачиваюсь», – твердил Семеныч.

Дмитрий, впервые оказавшийся здесь, с любопытством приглядывался к обстановке, к соседям. Семеныч расценил это по-своему.

– Думаешь, публика никудышная? – сказал хмуровато.

– Да нет, что ты…

– Не волнуйся. Не испачкают близостью. Не хуже, чем за банкетными столами.

– Лихо, – рассмеялся Дмитрий.

– Смешно?.. А мне вот сдается, знаешь ли… Вообще не надо идеализировать местную элиту. Те ли еще кадры есть… Ведь наверх рвутся и дерганные прыщавые эгоистики с массой комплексов, и тщеславные носороги с одной извилиной на двоих, и зубастые крокодилы, вертлявые обезьяны… А у подножия пирамиды остаются доверчивые агнцы, дружелюбные простаки. Они, эти самые простаки, осели внизу совсем не обязательно потому, что глупее тех, кто обскакал их на социальной лестнице. Просто у них атрофировались, притупились кое-какие инстинкты наших далеких волосатых предков. Они или не умеют, или не хотят работать локтями, чтобы пробиться наверх. Манеры?.. Да, манеры, пожалуй, прихрамывают – могут показаться грубоватыми. Без изящества, тонкости. Но, простите, что такое тонкость? Жало у змеи тоже тонкое. Так-то… Эволюция, братец мой, эволюция! Процесс превращения свирепой обезьяны в добродушного человека… Сейчас, впрочем, пошел, кажется, обратный процесс.