Александр Юдин - Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн

• Название: Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн
• Автор: Александр Юдин
• Жанр: Русское современное

«Гримасы свирепой обезьяны и лукавый джинн» – произведение остросоциальное. Поклонники романа найдут в нем присущие этому жанру любовь и верность, горечь разочарования в родном человеке, холод отчуждения супругов и новую страстную любовь. А для тех, кому «по силам» думать о будущем страны, «кто жил и мыслил», «кого сомнения тревожат», увидят в нем то, что, как иронично заметил поэт, «часто придает большую прелесть разговору»…

---

Дмитрий побаивался, как бы не помешал механику раскрыться комплекс неполноценности и сказал, что можно. Жена будто только этого и ждала – в момент накрыла стол, поставила рюмки, принесла запотелую бутылку «Пшеничной».

– А зачем к вам приезжали из кинохроники? – пытается Дмитрий направить беседу в рациональное русло.

– Так меня два раза для кино снимали.

– Ну-у?

– Точно. Один раз не так уж давно, я уже механиком стал, а другой раз – давно, тогда я еще экскаваторщиком работал.

– И это попробовали?

– Не то слово – «попробовал». Гремел! Рекорды ставил. И вообще, знаете, как оглянешься назад, – интересно я прожил жизнь. Ну, вот как на духу, без всякой рисовки. И уважение настоящее узнал. Хотя и косой, – хмыкнул опять. – Но давайте по порядку: подымем сначала по стопке, перекусим, а то я, знаете, еще не ужинал – вас поджидал. Мне ведь доложили уже, что корреспондент из области мной интересуется.

Через полчаса он, не замечая того, перешел с Дмитрием на «ты».

– Знаешь, Дима, что, по-моему, самое главное? – косил глазами куда-то в его ухо. – Самое главное – почувствовать интерес. И ответственность. По молодости этого не всегда хватает. И у меня сначала не хватало. Вот сейчас пишут в характеристиках: «Пермяков требователен к себе и подчиненным». А с чего она завязалась – требовательность? С выговора завязалась, с того, что разжаловали меня из машиниста экскаватора в помощники… Смену я однажды плохо принял. Ну, совсем не проверил экскаватор. Сразу сел – и вкалывать. Понадеялся на опытного машиниста, да тот сам сплоховал, не осмотрел его лишний раз. Мы с ним, как черти, напролом лезли к рекорду месячной выработки: с одной стороны, в общий котел, а с другой, – каждый еще хотел другому нос утереть. Вот было соревнование!.. Но не зря говорят: где тонко, там и рвется. Не выдержал механизм двойной халатности: сломался центровой вал – дорогой, на импортном экскаваторе. Ох, и злой же я был. На весь белый свет был злой, но особенно на собственную персону. Ну, а когда малость поостыл, кое-что уяснил для себя. Понял: самая безобидная вроде небрежность – родная сестра страшной халатности, а халатность эта самая в любой момент может привести к аварии. Давно это было, и грех свой я давно как будто искупил, а случай тот до сих пор занозой сидит у меня в совести, – поколотил он себя в грудь. – Чуть что – цоп себя за руку: шалишь, брат; однажды ты уже наломал дров своей лихостью. Начальство бывает – сам ты, поди, знаешь, – за горло хватает: вынь да положь для рудника исправный экскаватор, так что иной раз и выхода как будто другого нет, кроме как словчить, закрыть глаза на кое-какие неисправности: авось, мол, обойдется. Я – никаких, только на совесть, даже если выговор корячится. Сам в лепешку расшибусь, снабженцам, слесарям нервы вымотаю, но сделаю все, как положено.

– Обижаются?

– Кто?

– Да снабженцы, слесари.

– За что?

– За измочаленные нервы.

– А-а… Не без того. Тем более наорешь иногда… Но вообще-то все, думаю, понимают, что не для себя – ради дела старается Пермяков. К тому же видят: надо – и начальству врежу на собрании. Дело сделаю, но потом все вылеплю, что думаю, если мне из-за дурного руководства пришлось себе и другим нервы помотать. А как же? И это надо. Для профилактики.

– А как вы в механиках-то оказались?

– Э, брат, это тоже целая история. Давай-ка еще по одной подымем.

Дмитрия радовала его непринужденность, и он совсем не пользовался ни диктофоном, ни блокнотом, хотя временами рука тянулась и к тому, и к другому. Но у них сразу был уговор, что он пока совсем не включает диктофон, и Дмитрий только слушал, боясь разрушить его непосредственность. Он охотно рассказывал, потому что чувствовал, что он Дмитрию просто интересен – весь, и как человек, и как специалист-механик.

Они выпили, с удовольствием похрустели отлично заквашенной вилковой капустой.

– Так как вы оказались механиком? – напомнил Дмитрий.

– А-а… Вообще-то просто: предложили и пошел. – Он отложил вилку, вытер рукой губы. – Только друзья не советовали: неблагодарная, мол, должность. Пока техника работает, тебя никто не видит, как будто и нет тебя! А разладилось что, так кто виноват? Механик! Не доглядел, не проследил, не проконтролировал. Вся работа сводится к тому, чтобы никто тебя не замечал.

– Шутили?

– Не очень. На самом деле выговор кому легче схлопотать – механику или экскаваторщику? Механику. А отличиться? – Экскаваторщику. Вот так. Он, экскаваторщик, готовую продукцию выдает – то, ради чего и существует наш рудник, все управление. Он постоянно на виду и, будь хоть каким скромником, все равно не сегодня-завтра станет самой заметной фигурой на производстве. А механик где-то там, в тылу, в обозе возится, о запчастях без конца канючит: то ему дай, другое… И зарплата – так себе. Знал я эти тонкости? Знал. И ох как не просто было пойти на новую должность… Я в ту пору опять уже в цене был. Бригада у меня была, молодежная. Ребята – звери, не работники.

– Да ты бы уж поменьше хвалился, черт косой, – громко одернула из другой комнаты хозяйка. – Старый уж, а все неймется… Как школьник…

– А что? – махнул он рукой: пусть, мол, ворчит, не обращай внимания. – Такой выработки, какую моя бригада показывала, и сегодня мало кто добивается, хотя техника-то не чета тогдашней: и ковш побольше, и мощность. Премии сыпались со всех сторон, благодарности. Тогда и из кино первый раз нагрянули… Вот потому и не советовали мне многие расставаться с рычагами экскаватора. До сих пор кое-кто – соберемся вот так, за столом – вздыхает: «Эх, Егор, загубил ты себя в мехслужбе, от орденов ушел, от славы громкой». А я ничего, не жалею. И в механиках не пропал. Слава, конечно, хорошо, но польза – лучше. Слава – это для себя, а польза – для других, для всех, а для всех – значит, и для меня. Надо было в механики, позвали – пошел. Там знаешь какой бардак был! У-у… А я порядок навел. – Он помолчал. Хитро скосил глазами на Дмитрия, потом опять куда-то на ухо. – Не совсем, правда. Бардака еще хватает. Ты бы, Дима, об этом вот, о недостатках наших лучше написал, а? Понимаешь, поначалу-то у нас, когда мы в рынке-то огляделись малость, дело пошло на лад, и все хорошо было. И работать было интересно. Техника – новая, начальство за людей, за работу болеет, прислушивается к тому, что люди говорят. А теперь… – горестно махнул рукой. – С тех пор как хозяева-то у нас новые объявились да «ООО» свое образовали, и Щеголева стало не узнать. Оборудование изнашивается – смотреть больно. Латать устал. И с отгрузкой руды что-то неладное, мельтешенье какое-то. Всем сырье – так себе, а на экспорт находят как-то участки побогаче. И с объемами экспортными ловчат, похоже.

Это насторожило Дмитрия: «Неужели Щеглов по-крупному финтит?» Но он сказал Егору Ивановичу, что это только предположения, а не факты, и попросил его продолжить рассказ о себе. А тот сел уже на критическую волну и предпочел рассказывать о производственных болячках, о том, что мешает лично ему и другим.

– Понимашь, во где все это у меня сидит, – провел Егор Иванович рукой по горлу. – Как кость.

– Понимаю, – ответил Дмитрий.

– Вы, корреспонденты, много понимаете, – прищурившись, скромно опустил механик глаза к столу, – только не обо всем, что понимаете, говорите.

– Правда? – удивленно глянул на него Дмитрий.

Черт знает, как относиться к такому высказыванию. То ли как к похвале, то ли наоборот.

– Да знаю уж, повидал вашего брата… Последнее время только забывать обо мне стали. С иным и разговаривать-то страшно: ты ему одно талдычишь, а он все равно потом по-своему повернет: как надо ему. А придраться не к чему – все вроде твоими словами сказано, да не так.

– А мне можно рассказывать? – скокетничал Дмитрий.

– Тебе – можно, ты, думаю, хороший парень.

Они расстались друзьями. С уговором поработать завтра.

На следующий день Дмитрий, явившись к Пермякову, сразу поставил на стол диктофон, раскрыл блокнот и, попросив кое-что повторить, стал расспрашивать о деталях, в которых тот не видел никакого смысла.

– Да зачем это? – недоумевал он.

– Поймите, Егор Иванович, – снова и снова убеждал его, – такие детали мне очень и очень нужны для связки, для скрепления всего, что вы мне рассказали в единое целое, они – как раствор при кирпичной кладке.

– Может, лучше по чарочке, как вчера? Для связки?

– Нет, Егор Иванович. Вчера у нас была дружеская беседа, а сейчас – надо поработать.

– Что ж, надо, так надо, – сдался он. – Давай свои вопросы.

И Дмитрий включил диктофон.

А ближе к вечеру его ждала таинственная аудиенция, которую устроил ему механик Пермяков. «С тобой очень хочет встретиться один бывший начальник с химкомбината, – сказал он. – Ты его, говорит, должен знать».